Черная вдова на апельсиновой корке

«Любовное исступление или чрезвычайная любовь одного пола к другому может происходить из трех причин: 1) из простой зрительной неосторожности; 2) из-за искушения одним лишь дьяволом; 3) из-за околдования некромантами и ведьмами с помощью нечистого.»

Крамер Генрих, Шпренгер Якоб «Молот ведьм»

1. Ночь сменила день, погасли свечи. Сны приходят к нам…

Случилось это 12 лет назад. В ту пору я был аспирантом МГУ. Помню, был вторник, я прочитал свои лекции (две пары было по расписанию), еду в метро. Кто-то на меня пристально смотрит, перешел на другую сторону вагона. Опять злой, пронзающий взгляд. Отвернулся, – вышел на первой станции.

Все показалось. Да ладно! Заниматься самоуспокоением можно, но не сейчас. Женщина уставилась на меня и не отрывала глаз. С чего бы? Мы с ней знакомы?

Пытаюсь уйти от очевидной мысли, – я видел Зою, это младшая сестра моей матери. Очень красивая женщина. Живет в Новосибирске. Летом приезжала. А тут осень вовсю гуляет по скверам, и тетка приехала опять и увидела меня. Теперь обидится за то, что я сделал вид, что не узнал. А я вида никакого не делала, – скажет она. Ха-ха. В том и весь юмор.

А куда она ехала? Она же всегда у нас останавливается. Ну, ладно.

Предчувствия никогда нас не подводят. Я ехал, и чувствовал, что с миром творится неладное. Меня бросало в жар и холод, и кожанку свою, то застегивал, то расстегивал. Шагнул в другую реальность и не знаю, как себя вести. Не знаю, а вдруг она вечером заявится, и мне придется оправдываться.

Домой вошел голодный, будто три дня меня морили голодом. Даже в постамат Озона не забежал за заказом, хотя он был по пути.

В коридоре ощутил запах кислых щей, жареной картошки, услышал стук сковородки на плите и звон тарелок. Мама хозяйничает на кухне.

– Привет! Мам!

Не отвечает, – такое бывает, – это значит, где-то я утром напартачил. Не убрал за собой, что-то в этом роде.

Жду, скоро позовет. Но не зовет. А есть чертовски охота. И вот же! Наконец-то. Долгожданный голос. Только фраза неразборчиво.

Отзываюсь:

– Мама! Бегу.

И реально бегу. Голод не тетка.

Я уже за столом, зачем-то в руке телефон, зато в другой – ложка, мама у газовой плиты, уже полна тарелка супа, уже пар пускает на столе. Но мама в черном деловом костюме, отчего-то без фартука.

– А ты?

Она молчит, куда-то собирается, но ставит мне на стол банку сметаны, нарезает хлеб, достает чайную ложечку для этой самой сметаны. Да, она, наверное, спешит. Лучше не трогать. И в этот момент у меня пикает эсэмэска: «Сын. Домой не успеваю. Буду после 18. Покушай. Суп на плите».

Эсэмэска написана в 16.12. На настенных часах 16.13.

У меня медленный поворот головы к маме.

– Мам, это ты когда написала? – и протягиваю ей свой айфон.

Она что-то ищет в шкафах, ей явно не до меня.

Наверное, интернет завис, а теперь прорвались запоздавшие сообщения. Ухожу в другую комнату, плюхаюсь на диван. Изо всех сил натираю, просто тру ладонями лицо. Звонок в дверь – курьер с продуктами из «Перекрестка». Кричу:

– Мам, ты заказывала?

Не отвечает. Заношу на кухню.

Куриная грудка, слабосоленая форель, пачка пельменей, помидоры черри, бутылка молока, бутылка кефира, хлеб Бородинский… И апельсины, апельсины, – они рассыпались из хлипкого пакета по полу, покатились, как бильярдные шары, стоящим в пирамиде, после разбивки.

Снова сигналит телефон. Свежая эсэмэска. «Сын. Приеду после 20, записалась на стрижку, забыла совсем. Заказала продукты из „Перекрестка“. Ешь. Меня не жди».

– Мам! Когда ты это…? – мой вопрос завис в воздухе.

На кухне никого. Но тарелка моя помыта и еще капли воды на ней. И со стола все убрано. Абсолютно точно знаю: только что мама меня накормила, и тарелку я не мыл, значит она. Но из квартиры никто не выходил. Дверь я запер на внутренний замок. Если бы кто-то вышел – дверь была закрыта снаружи. Ну, логично. Чертовски логично.

Вечером пришла мама. Помог ей с сумкой. Сделал комплимент ее стрижке. Попросила освободить сумку от продуктов на кухне. Но она была чем-то озабочена.

Она сообщила, что младшая сестра Зоя смертельно больна. А сестра живет в Новосибирске.

А мне первое, что приходит в голову, как мы сидим с Зоей на диване и смотрим «Бременских музыкантов».

Вижу по глазам мамы, она в смятении – на работе аншлаг, и пока вырваться к сестре не сможет. Да и мне вот так сорваться – не фонтан. А Зоя просит нас приехать.

– Мы должны ей помочь!

Смотрим авиарейсы в Новосибирск. Я вылечу утром. Мама, когда освободится, сразу, следом за мной.

А я не могу никак успокоиться. Перед глазами Зоя.

Мы едем с Зоей на велосипедах на речку, купаться, да что там едем! – крутим педали на всю катушку.

Мы дуэтом поем, да что там поем! Орем «Песню переодетых Бременских музыкантов». Там такие слова:

 
«Мы к вам заехали на час!
Привет! Бонжур! Хелло!
А ну скорей любите нас!
Вам крупно повезло!
Ну-ка все вместе
Уши развесьте!
Лучше по-хорошему
Хлопайте в ладоши вы!»
 

Вечером я думаю, а почему с теткой никого рядом нет, где другие родственники, и тому подобное. Мои занятия уже не перенесешь, о подмене уже не успеваю договориться, с тем и засыпаю.

Приснился сон: вхожу в комнату к тётке, а она сидит на постели, вся седая, постаревшая, с распущенными волосами, лицо покрыто желтизной, в ночной рубашке, на нее наброшено покрывало, черное, из-под покрывала виднеются две желтые ветки – ноги ее. На столе скорлупа от яиц. Но я иду в другую комнату и занимаюсь сексом с какой-то незнакомой женщиной.

И опять вижу тетку. Смотрит на меня с укором, со затаенной улыбкой. Смотрит на мои руки, – я держу два сплетенных стебелька травы, как два кольца обручальных. Жениться что ли собрался на ком-то? Но у меня невесты нет.

Честно говоря, недавно была, но что на нее нашло, сказала, что я ей неверен с какой-то женщиной старше ее. Чем больше оправдывался, что нет у меня никого – тем она больше истерила.

Утром проснулся и все увидел по-другому, намного страшнее. Человек умирает, а у меня в памяти наш танец под песенку из «Бременских музыкантов».

2. Тем, кто дружен, не страшны тревоги. Нам любые дороги дороги!

Прилетел в аэропорт «Толмачево», и что-то кольнуло в боку, с поджелудочной не шутят, дополз до такси, подкатил к незнакомому дому. У тетки никогда не был.

– Мам! Я чего звоню, а код она писала тебе? Я уже на месте. Ага. Давай.

Поднялся на девятый этаж. Позвонил в дверь. Но дверь была не заперта. Позвал тетку. Назвал себя. Разуваюсь и вхожу в комнату. Под ногами россыпи апельсиновой кожуры. Видимо, от моли.

Первое ощущение, что пришел к гадалке. На журнальном столике разложены карты. Разные колоды: игральные с бородачами королями, Таро с ведьмовскими пятиконечниками в кругах, даже метафорические для психологов, где солнце или Луна и женские волосы на весь лист карты. И не видно лекарств и разных тюбиков, колбочек, баночек.

Тетка стоит позади меня, волосы подстрижены и выкрашены в черный цвет, похудевшая, в туфлях на шпильках, и почему то в черном деловом костюме. Глаза блестят больным блеском, постарела лет на десять, и выглядит точно, как давеча, в моем сне.

Она изменилась. Надо же, не видел ее месяца два-три, и так измениться. Летом она была проездом в Питер.

Я стою в облаке манящего аромата дорогого парфюма, исходящего от нее.

– Понравился запах? Густые ноты амбры и сандала. Еще будем наслаждаться розой. Еще прибавим нежный клевер и кориандр… О болезни ни слова.

И она прикладывает тыльную сторону ладони к моим губам.

– …Знала, что придешь, – и держит в руке куриную лапку. – Вот кислые щи сварила. А на лапке погадаем.

– Ты предлагаешь погадать?

– Да, чему ты удивляешься. У нас, видишь, уже вечер. Разница с Москвой 4 часа. Поешь супчик. Со сметаной и хлебом Бородинским, как ты любишь.

Она показала на стол с едой и дымящимся супом. Все также, как вчера в Москве.

– Я не голоден. Ты с мамой поговорила?

– Нет, а надо?

– А как ты узнала, чем вчера я обедал?

Она смотрит на меня изучающе, не сводя глаз.

– Ты спрашиваешь?

– А! Так совпало?

– Не будь идиотом, ты же знаешь, зачем я тебя позвала…

3. В клетке птичка томится…

Молодая женщина. Парик на голове. Видимо, после химиотерапии. Что с ней случилось? В горле пересохло, не могу, когда на меня пялятся, даже больные родственницы из Новосибирска. Кивнул. Поздоровался кое-как, прошел небрежно в комнату, как курьер из «Перекрестка», плюхнулся в кресло. Услышал запах своего парфюма. Перебрал с пшиканьем, когда собирался. Календарь настенный жирным маркером обведен на вторнике. А сегодня среда.

Она коротким шагом вошла и присела на кресло напротив.

– Ты вчера должен был приехать… во вторник.

Молчу, – киваю, типа, так вышло. И снова смотрю на календарь, там, кроме обводки жирным кружком еще какой-то знак прорисован.

– Не признаешь меня такой?

– Что с тобой стряслось?

– Ты меня изнасиловал, а так, ничего не стряслось…, – она стала пальцами перебирать складки одежды, длинными тонкими пальцами без колец.

– Что?

Голова пошла кругом. Тетка любит шокировать. Но чтобы таким образом…

– Душно. Я открою окно.

– Открой, только не выпрыгивай, этаж девятый, ушибешься.

– Да, все нормально. А где отель? Я пойду номер забронирую… На ночь.

– А меня пригласишь?

– Знаешь, Зоя! Если шутишь, то, значит, должна выздороветь. Вот так я думаю.

– Ты слышал, что я сказала? Ты меня изнасиловал.

– Я…, ты знаешь, не совсем понимаю, о чем речь. У нас никогда не было секса. О чем ты?

– О том… о том вечере. Был твой ДР. 17 лет. Арендовали шикарный двухэтажный лофт. Собралось народу человек десять. Мы заехали с твоей мамой поздравить тебя, она уехала домой, а за мной должен был приехать один знакомый, он мой давний покупатель, хотел обсудить нашу сделку, а заодно меня отвезти в отель. Но позвонил, что задержится на час, я сказала: не страшно, дождусь. Зашла в одну комнату, немного прилечь. Там была твоя девушка, она сначала лежала рядом, а потом вышла. Потом зашел ты, – ну, конечно, пьяный, ничего не могу сказать, – я включила лампу на тумбочке, ты ее сразу разбил и стал меня раздевать. На мои слова ты не реагировал, называл меня Яной, признавался в любви. Я орала. А еще вся кровать была усыпана апельсиновыми корками. Кто-то ел что ли до нас и оставил… Я не смогла вырваться от тебя. Ты на меня навалился… Я чуть не задохнулась. Дальше рассказывать?

– А ты столько лет молчала об этом? – тут я расслышал свой голос, он был чужим, совершенно чужим и неприятным. Будто голос со стороны. Мой глухой, тихий голос лепетал оправдания.

4. Наша крыша – небо голубое

– Помоги переодеться. Да не бойся, я почти твоя невеста.

– Ты шутишь в таком положении. Ты – молодец. Восхищаюсь.

Помог ей снять туфли. На пальцах ногти идеальной формы и свежее лаковое покрытие. Лак цвета рубина. Она готовилась к чему-то?

Помог снять пиджак, блузку и брюки.

Она, вся такая тонкая, осталась в кружевном нижнем белье с тонкими лямками, в тонком бюстгальтере с красивой сеточкой. Она будто спрыгнула с картины Веттриано.

Только сейчас заметил, насколько у нее воспалены глаза. Она попросила их закапать.

Чем больше я делал для нее этих мелочей, тем яснее была мысли, что я ничем не могу ей помочь. Ничем. А ведь я помнил отчетливо, как она мне нравилась в юности: высокая, фигуристая, в летнем платье с загорелыми коленками, и мы куда-то шли, и она улыбалась во весь рот, и мне ее так хотелось, как женщину, честно скажу, я немало мастурбировал и немного фантазировал на этот счет. А теперь у меня немеют руки, от меня помощь, как с козла молока – снять пиджак этой рано состарившейся женщине.

Пытливо посмотрела на меня и сказала:

– Давно хотела, чтобы ты увидел меня в нижнем белье. А теперь могу позволить только белье, где регулируются лямки по бокам.

– У тебя красивое белье. И ты сама красивая… очень.

– Брезгуешь? Ну да, ты думал ложку с эликсиром подносить, а тут такое…

– Нет.

– Не перебивай меня. Я старая больная женщина. Кстати, у меня волосы стали выпадать, – и она выдрала с головы клок волос.

Потом она снова взялась упрекать меня за мой «absence» во вторник, и снова заладила: «изнасиловал», «я почти твоя невеста», ну, маразм на фоне болезни, скорее всего. Ее слова, конечно, меня огорошили.

Вид у меня был никакой. И кажется, она нашла выход для нас двоих:

– Я хочу, чтобы мы постояли на крыше. Под всеми ветрами. Просто постояли, как в «Титанике». Я этот фильм люблю, хоть и взрослая женщина, как ты понимаешь.

Она нырнула в яркое скользящее платье, выбрала туфли с каблуком пониже. А еще плащ цвета рубинов.

– Черное платье. Мое любимое. Помню, увидела рекламу в интернете. Там было написано «АССИМЕТРИЧНОЕ». Это мне запало сразу.

И она в который раз брызнула на себя парфюм.

– У тебя выпить есть?

– Давно жду, когда ты попросишь.

Она плеснула мне в бокал виски и бросила два кусочка льда из морозилки. Она давно изучила меня, как облупленного. У нее все было наготове.

– А ты сможешь потом?

– О чем ты?

– Ну, как мужчина…

И она рассмеялась. И сквозь смех повторяла: «Это опять была шутка. Опять была шутка…».

Мы поднялись на лифте на 14-й этаж, потом по вертикальной железной лестнице на чердак, – замка на люке не оказалось. Там небольшой проход нас выводил на крышу. Стемнело, когда мы очутились на кровле, на семи ветрах.

Она поднималась ловко, как кошка, она была здесь не первый раз. Сразу развернулась ко мне. И на меня смотрели уже другие глаза: томные, нежные и беззащитные. Я ее подхватил рукой, как пушинку, удерживал за талию, и мы пошли к краю.

– Если я упаду, не держи меня.

– Да, брось. Об этом даже не думай.

Она дернулась вперед, в эту бездну перед нами.

– Я так хочу умереть.

– Даже не думай.

У нее слабели колени. Она висела на мне, как плащ на вешалке. В слезах и криках.

– Ну поорали, и хватит, – и я повел ее обратно.

Вернулись к строениям в центре.

– Возьми меня… Подожди… Я развернусь… Вот так. Платье не снимай – задери мне на голову. Вот так. Да… Да… А! Трусы не обязательно… Ну, давай же… Вот так… Еще… Еще…