Стоило теплу Хоуп проникнуть в мою грудь, усталость навалилась с новой силой. Веки стали неподъемными. Я с тоской подумал про запертую дверь и людей, могущих войти в палату в любой момент. Но судьба была на моей стороне. Видимо, я заслужил несколько минут блаженного покоя за ее непрекращающиеся удары.

Я закрыл глаза и открыл все шлюзы, позволяя боли оглушить, ослепить меня. Я прижимался лбом к затылку Хоуп и шумно дышал в ее шею. И вместе с воздухом наружу выходили все переживания последних месяцев, все страхи последних дней, весь ужас последних часов. Вся боль, которая черным дымом клубилась между ребер и мешала дышать.

Мне хотелось занырнуть как можно глубже в омут отчаяния и выть раненым зверем. Так было бы проще. Но тепло женского тела вытаскивало меня на свет. Рядом с Хоуп я исцелялся.

Моя ладонь покоилась на ее руке, такой тонкой и хрупкой, такой теплой. Я обхватил пальцами сгиб ее локтя и слабо улыбнулся.

Я ощущал усталость каждой мышцей, каждым суставом, каждой связкой. Мне хотелось уснуть, замереть в этом мгновении. Мне хотелось верить, что, даже если Хоуп внезапно проснется, первое, что она сделает после того, как придушит меня за то, что я все это время был жив – улыбнется. Ее глаза сверкнут, и она тихо скажет мне те слова, которые однажды уже разбили мое сердце: ты у меня под кожей…

Я нежно поцеловал спутанные волосы. Их аромат перышком пощекотал горло.

– Ты гораздо глубже, Хоуп Грин. В самой сердцевине моих гребаных костей.

Хоуп Грин.

Я невольно хмыкнул, ощутив себя лишним на чертовом празднике жизни. Чужой праздник. Чужая жизнь. Чужая жена. Чужой ребенок. Все чужое. Все это никогда не стало бы моим.

«Прости меня, Логан. Видимо, нам суждено всю жизнь шагать рядом. Незримо, неосязаемо, но бок о бок. Прости, мой товарищ, за то, что я здесь. Но мне это нужно».

Я скользнул пальцами по теплой руке девушки. Она не шевелилась, погруженная в глубокий, исцеляющий сон. Она ровно дышала и казалась умиротворенной. Беззащитной. Хоуп сейчас была так же одинока, как я.

Нет. Не так же. За ее плечами муж, друзья… семья. А за моими… За моими плечами маршируют молчаливые призраки.

«Перестань жалеть себя! Сам выбрал этот путь! Прекрати ныть и набирайся сил».

Да. Мы одиноки по-разному. Но она тоже одинока прямо сейчас.

Я криво улыбнулся, стараясь не соскользнуть в сон.

«Ладно, Грин, лови такую отмазку. Ей сейчас тоже нужна компания. Ей нужен друг. Помнишь, я ведь был рядом с тобой, когда ты был так же одинок?».

Воспоминания ворвались в голову яркими образами…

ЗА НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ ДО ЭТОГО

Я вошел в палату к мужчине, которого многие годы считал… Кем? Сейчас я уже не мог вспомнить, кем был мне Логан Грин все эти годы.

Лучшим врагом? Заклятым другом?

Я больше не понимал, не мог вспомнить, к чему была та глупая вражда, наша идиотская игра в счет. Ничего интереснее не выдумали, чем пытаться грохнуть друг друга каждый раз, когда предоставлялась возможность. И спасать друг друга каждый гребаный раз…

Мы шли по жизни бок о бок. Шли разными путями, но они постоянно пересекались и в итоге сплелись в тугой узел, который мы не смогли разрубить.

Я шел по палате и пытался понять, почему сердце бьется так ровно, хотя меня разрывало на части от тревоги за мужчину, которого я ненавидел так долго, что уже не представлял себе жизни без него в любой роли.

Неужели, чтобы помириться, нам нужно было пройти через гребаную мясорубку? Неужели одному из нас нужно было пострадать так сильно, чтобы другой наконец признался в собственном идиотизме и попросил прощения?

Я задумался на мгновение – а пришел бы Логан ко мне в палату, если бы я был на его месте?

Перед взглядом сразу же встала другая палата. Визит моего товарища. Давний, но не забытый разговор. И обещание, которое я дал ему в тот день…

Сейчас, наблюдая за тем, как из-за ширмы появляется бесчувственное тело… друга… я был уверен – он пришел бы. Сделал бы то же самое для меня.

Едва в поле зрения появились голубые и белые трубки, я тихо выругался:

– Дьявол, Грин. Даже спрашивать не буду, как ты. Сам вижу – дерьмово.

Я обошел узкую койку и встал лицом к двери, не в силах отвести взгляд от уродливого агрегата, который помогал Логану дышать. Кажется, впервые с той самой ночи, когда уставший хирург выдал страшный диагноз, я поверил в него. И ужасно перепугался, что Логан не выкарабкается. Потому что…

Перед взглядом встали глаза Хоуп. Остекленевшие, безжизненные. Ее поникшие плечи. Уголки пухлых губ, упавшие вниз.

Если Логан не выкарабкается… Что будет с Хоуп, если ее мужчина умрет в этой палате? Или останется «овощем». Она наверняка будет ждать его, теряя драгоценные дни жизни.

Не отдавая отчета в своих действиях, я схватил друга за руку и сжал ледяные пальцы.

– Грин, сукин сын, ты должен выкарабкаться. Ты не имеешь права сдаться, дьявол тебя раздери! Слышишь меня?!

В груди всколыхнулась ненависть, в глазах потемнело. Я сжал пальцы мужчины еще сильнее, надеясь, что от боли он очухается и высвободит руку.

– Если ты, ублюдок, после стольких лет бросишь меня, клянусь, Грин, я найду тебя на том свете. Ты и после жизни будешь бегать от меня! И на этот раз – до скончания веков! Ты охереешь от того, что я сделаю с тобой там, если сдохнешь здесь! Ты понял меня?!

Я сжал его пальцы почти до хруста в суставах… но друг не отреагировал. Ни один прибор не просигналил, что он слышит и что-нибудь чувствует.

От размеренного гудения аппаратов заболела голова. Тошнота поднялась к горлу. Я судорожно вздохнул и выпустил ледяную руку. Она безвольно упала на кровать, и это безжизненное движение отозвалось в груди болью. Вина обожгла щеки, сдавила виски.

Дьявол, если бы я не запер Хоуп в кабинете, если бы отдал ее Беорну и приказал увезти домой, если бы одолел эту девчонку, если бы мне хватило духа противостоять ее чарам, если бы хватило сил оставаться профессионалом, Логан не поперся бы на верхние этажи. Он вытащил бы большого босса из офиса и отправился дальше по жизни под руку с девушкой, которая крепко сжимала мое сердце в своих тонких острых пальчиках.

И я был бы… счастлив за них. Потому что ЧЕРТОВ УБЛЮДОК ГРИН СТАЛ МНЕ ДРУГОМ! После стольких лет вражды он снова стал другом, которым я считал его до того рокового дня в чужой жаркой стране.

– Дьявол, Грин. Какого черта все так сложно у нас с тобой вышло? К чему нужны были годы порознь, если сейчас, когда мы снова стали заодно, ты просто… что, умрешь? Оставишь Хоуп? Меня? Нахрена все это было?

Взгляд затуманился из-за воспоминаний, настолько ярких, словно все произошло вчера…

ОКОЛО ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ НАЗАД

Мозг не хотел думать. Даже не пытался запустить мыслительный процесс.

Сильные обезболивающие превращали меня в зомби. Я мог только смотреть на противоположную стену и пускать слюни по подбородку, чем и занимался уже три недели. Слюней, правда, с каждым днем становилось все меньше. А вот боль не ослабевала ни на секунду.

И речь не о той боли, которая жгла разорванные мышцы и сломанные кости. Победить эту боль помогал пульт в моих пальцах. Чуть посильнее нажать на кнопку – и становилось легче.

Пули не задели внутренние органы, но нанесенный выстрелами урон казался непоправимым. По крайней мере мне. Доктора строили прекрасные теории и выдавали просто охренительно чудесные прогнозы. Я слушал их, вяло кивая, и не чувствовал правую руку. Абсолютно. Словно ее оторвало взрывом.

Нет. Тогда меня мучили бы фантомные боли. А сейчас… нихрена не было. Я словно родился без правой руки. Хренов Грин взял на себя роль матери-природы и лишил меня доминантной руки двумя точными выстрелами.

Первая пуля пробила лопатку и вырвалась через грудь с осколком ребра. Вторая расколола ключицу. И сейчас, после очередной операции – я легко разобрал бы слово «остеосинтез» на соревнованиях по спеллингу – внутри меня накопилось столько металла, что я должен пищать в чертовых рамках на входе в аэропорт.

Врачи продолжали лить мне в уши медицинские термины, в которых я давно и бесповоротно запутался. И мог только кивать, вяло, безжизненно, практически не реагируя внешне, но разрываясь от злости и отчаяния внутри.

Инфекции, наросты, мозоли… Каждое слово врачей было подобно гвоздю, который крепко-накрепко забивал крышку гроба с моей карьерой военного.

Самый стабильный диагноз – восстановление подвижности с возможным ограничением объема движений и снижением силы. Прекрасно. Замечательно, я «за», вот только пока что лишь левой рукой! Верните правую, и я буду «за» ОБЕИМИ! И верну объем! Силу! Только руку мне верните!

После маловероятного, но все же озвученного осложнения под названием «стойкие боли» меня порой накрывала паническая атака. В голове рвались снаряды, в ушах гудело, и я не мог вдохнуть. Я хватался левой рукой за шею, словно пальцы могли нащупать удавку и сорвать ее, но нихрена там не было.

В тот день, когда я услышал про боли, впервые ударила невралгия. Она согнула меня пополам, заполняя мышечные волокна адской болью. Словно тысяча острых копий вонзилась в мой бок, и я взвыл от неожиданности. Но именно эта боль победила панику. И я смог вдохнуть. Выдохнуть. И снова, по кругу…

Я потянулся левой рукой к стакану на тумбе возле больничной кровати и как обычно сбил его на пол. Цокот пластика прошелся по нервам ржавой пилой. Горькая обида сдавила глотку. Я зажмурился, сдерживая злые слезы.

Физическая боль… это не страшно. Как оказалось, совсем не страшно. Я даже хотел этой боли! Хотел, чтобы у меня болела правая рука! Чтобы каждый день начинался с боли и ею же заканчивался. Но каждый гребаный день начинался с того, что я с ужасом понимал: не чувствую ее, все еще не могу шевелить ею. И с одного и того же вопроса – а смогу ли когда-нибудь?!

Чертов Грин лишил меня всего двумя точными выстрелами. Человек, которого я считал лучшим другом, надежным товарищем, БРАТОМ… выстрелил мне в спину. В спину, дьявол его раздери!

Я зарычал, вспомнив рассуждения врачей. О том, как сильно мне повезло.

ПОВЕЗЛО, ЧТО ПАРЕНЬ, КОТОРОГО Я БРАТОМ СЧИТАЛ, СТРЕЛЯЕТ МЕТКО! ЧТО ОН НЕ УБИЛ МЕНЯ! ДЬЯВОЛ!

Я стукнул кулаком по кровати. Вялость прошла. По венам побежал адреналин. Дыхание стало отрывистым. Воздух со свистом вырывался сквозь сжатые зубы вперемешку с рыком.

Я снова и снова вспоминал тот день.

Наш спор. Вес оружия. Крик Грина. Выстрел. И второй следом. И боль. Адская, всепоглощающая боль.

Шум. Грохот. Мой крик.

Ад, который разверзся вокруг нас.

Руки Грина, волокущие меня куда-то.

Его голос, врывающийся в сознание, замутненное болью.

Я помнил все так ясно, словно это случилось вчера. Запах пороха, пота и крови. Пыль, забивающую ноздри. Оглушающе громкие взрывы. Стрельбу.

Воспоминания резали нервы лезвием бритвы. И боль, которую я каждый день носил в себе, баюкал, словно она была ребенком, нуждающимся в ласке, кормил своей кровью и своими снами, стала невыносимой в тот день, когда военный суд решил…

Я застонал, ударяясь затылком об твердую подушку.

Военный суд решил, что Грин невиновен! Три мужчины решили, что это нормально – стрелять в спину боевого товарища, который всего лишь выполнял задание! «Человеческий фактор», – сказали они! – «Тактическая необходимость. Решение, принятое в трудных условиях!».

ДА КАКОГО ДЬЯВОЛА?!

Как же просто им было прикрываться человеческим фактором, когда они САМИ допустили ошибку, отправив нас не туда! Как просто было спереть все на человеческую природу, которой свойственны ошибки, сидя в мягких удобных креслах! Как просто было судить тех, кто рисковал жизнью на поле боя, прикрывая спины друг друга… и стреляя в них.

Я вспомнил визит ребят в черных дорогих костюмах без погонов в тот день, когда суд принял решение. Они появились несколькими часами позже…

Очевидно было, что ребята делу нашему обучены. Судя по выправке, поведению и движениям, они были прекрасными бойцами, но я не мог понять, в каких войсках они служат. И пришли не за тем, чтобы мне помочь.

Они предложили деньги. Очень большие. Точно знали, сколько будет стоить лечение, которое мне предстояло пройти. Добавили курс реабилитации. Умножили сумму на два. Уставились на меня одинаковыми серыми глазами, не выражая эмоций, и ждали ответ.

А я судорожно соображал. И понял, что попал в безвыходную ситуацию.

Нет, выход есть всегда! И даже тогда у меня было два выхода. Продолжить борьбу за свою честь или… взятку получить.

Да, Грин купил свою свободу. Уж не знаю, чем он заслужил таких друзей, какую услугу оказал, но… он купил меня. Лишь бы я заткнулся и не рыпался.

Дьявол…

Я продался, как шлюха…

Дверь в палату открылась, и я крикнул:

– Я НИКОГО НЕ ХОЧУ ВИДЕТЬ!

Но в этой больнице такое не срабатывало. Не с моим хирургом, нет.

Рядом раздались шаги. Я с трудом заставил себя открыть глаза. Мужчина в возрасте за сорок слабо улыбнулся.

– Не в духе, да?

Его обычно сверкающие глаза потухли. На лбу блестели бисеринки пота. Видимо, он только что вышел с тяжелой операции.

– Делай что нужно.

Я отвернулся и прикрыл глаза, ожидая прикосновений к мертвой руке, но их не последовало. В палате повисла тишина, нарушаемая гудением больничных аппаратов.

Наконец я не выдержал и повернул голову. Доктор Стивенсон сложил руки на груди и покачивался на пятках. Спокойно ждал, когда я перестану рычать.

Опять эта идиотская игра в гляделки. Какого хрена ему нужно?

Я стиснул челюсти, глядя в голубые глаза мужчины, который был невиновен в том, что я оказался в этой палате, и делал все, чтобы я поправился. Который нашпиговал меня металлом покруче Грина и сидел рядом, когда меня атаковала паника. Который слушал меня и молчал, давая то, в чем я нуждался сильнее всего – облегчение. Пусть недолгое, но живительное.

Я ненавидел его за прогнозы, но он был единственным человеком, который пытался со мной говорить. Я вел себя с ним как редкостный скот. Но он не сдавался и приходил снова. И каждый раз его игра в гляделки заканчивалась разговором. Серьезным, по душам.

«Не сегодня, пожалуйста. Меня кроет, сильно кроет!».

Впрочем, как и каждый день в этих гребаных стенах…

– Док, я не хочу разговаривать. Серьезно, давай сегодня без копаний в моих кишках.

Мужчина грустно улыбнулся и указал взглядом на край кровати. Я тяжело вздохнул. Док сел, расправил форменные брюки и стянул с себя шапочку. Помял ее в руках, потер пальцами шею. Я нахмурился.

Мужчина выглядел по-настоящему паршиво. На его идеально выбритом лице, расчерченном морщинами и шрамами, лежала тяжелая печать горя. В мудрых глазах разливался мрак. Широкие плечи поникли, а спина сгорбилась так, словно он гору принес в мою палату.

Нехорошая догадка посетила голову.

– Кто?

Мужчина помолчал немного и тихо ответил:

– Один из ваших.

«Нет, док, не из наших. Не из моих. Больше не из моих, спасибо одному ублюдку».

– И что с ним было?

– Ему повезло не так сильно, как тебе. Осколок кости задел артерию при транспортировке. Я не смог это исправить. Сам дьявол не сумел бы, если бы встал со мной за один стол и взял в руки чертов скальпель.

Он покачал головой и провел ладонями по лицу.

Мне захотелось позволить себе нечто невообразимое – потрепать его по плечу, похлопать по спине. Но он сидел справа от меня. А я все еще не чувствовал чертову руку.

– Мне жаль, док, но ты не виноват в этом.

Мужчина грустно засмеялся.

– Я знаю, Дэниел. Но скажи, кто виноват? Те, кто пытался доставить его сюда? Те, кто привез его в итоге? Те, кто грузил его на носилки? Кто, Дэниел?

В груди забурлила ярость, пытавшаяся обратить меня в зверя. Однорукого раненого зверя, дьявол меня раздери.

– Стрелок, док, тот, кто в него выстрелил.

– Я не имею права рассказывать это, но… Ты же не сдашь меня, да?

– Я – могила.

Док опустил взгляд на шапочку, которую сжимал в руках.

– Это был ребенок, Дэниел. Ребенок-солдат. Дитя войны.

Я вздрогнул всем телом.

Кажется, страшнее этого ничего нет. Дети-солдаты, под угрозами или по своей воле берущие в руки оружие и выступающие наравне со взрослыми. Это слишком страшно, чтобы хотеть вспоминать о том, что они вообще существуют, думать о том, что, возможно, и ты когда-нибудь встретишь их и… придется защищаться. А защититься от таких можно только одним способом…

– Этот парень… Его ранили, потому что он…

Док неопределенно повел плечами.

– Я не знаю деталей, но… Неужели ты скажешь, что этот ребенок виновен? Глядя на ситуацию только с нашей стороны. Скажешь?

– Это сложно. Это…

– Не скажешь. Совесть не позволит! И мне не позволяет! Это же ребенок, Дэниел!

Голос хирурга забренчал осколками стекла. Мужчина прикрыл глаза и болезненно вдохнул, прижимая пальцы к тронутым сединой вискам. Я смотрел на него с искренним сожалением и пытался подобрать слова, чтобы хоть немного утешить. Но в утешениях док не нуждался.

– Мы привыкли судить однобоко, имея в свидетелях мнение лишь одной стороны – нашей! Мы не можем быть объективными, когда дело касается нас и наших близких. Родители погибшего солдата наверняка скажут, что мальчик с автоматом виновен в том, что их сын мертв! В них заговорят гнев и горе. Они не зададутся вопросом, почему в руках того ребенка оказался автомат! Почему он выстрелил и лишил их сына! И избранница солдата не задаст этот вопрос! Но ребенок… Дэниел, видит Бог, я немало потоптал землю. Многое видел, многих людей встречал и слишком много историй слышал.

После пары секунд обмена напряженными взглядами я нехотя кивнул.

А вот и подводка к разговору по душам…

Док продолжил:

– Этому парню не повезло. Он стал жертвой страшной ситуации и… он мертв. А ты жив, слышишь? Ты можешь злиться на весь мир и продолжать запираться в себе, но так ты никогда не выздоровеешь.

Он склонил голову набок и окинул меня по-отечески теплым взглядом.

– Я вижу больше, чем говорю. И то, что ты до сих пор не можешь пошевелить ни одним пальцем правой руки, не связано с тем, что я – хреновый врач.

Я поспорил бы… да спорить не о чем. Не он первый, кто сказал мне это.

– Мне жаль тебя расстраивать, док, но я…

– Зол? Обижен?

– А что, у меня нет повода злиться и обижаться?! Меня всего лишили! Вместе с чертовой рукой тот парень отнял у меня… будущее.

Я почти шепотом сказал то, что боялся допускать даже в качестве промелькнувшей мысли. И вот признался. Себе. Ему. Миру.

Гребаный Логан Грин лишил меня будущего.

Доктор наклонился вперед, заглядывая мне в лицо.

– У тебя есть будущее. В отличие от солдата, что истек кровью, пока его везли ко мне, у тебя есть будущее. И не травма стоит между тобой и будущим, а ты сам. Упрямый, обиженный и злой. Заперся в панцире, спрятался от мира и людей, которым ты наверняка дорог.

Я понуро опустил голову.

Нет у меня никого. Ни семьи, ни… друга. Ни товарищей.

Настроение, и без того паршивое, упало до планки: «а застрелиться, кстати, не самый плохой выход».

– Чего ты хочешь, док? Добей меня и… давай разойдемся на сегодня.

Мужчина коснулся моей правой руки, и я проследил за его действиями взглядом. Тупая боль пробила грудную клетку, а губы скривились.

Я ничего не почувствовал. НИ-ЧЕ-ГО.

Слезы обиды грозили политься из глаз, и я до ломоты в зубах стискивал челюсти, останавливая их.

– Тот парень, Грин… звонит. Каждый день. Он хочет…

– Нет.

– …встретиться с тобой. Поговорить.

Я снова вспомнил парней в черных костюмах.

Продался как шлюха… И кто меня осудит?

– Я… не готов.

Док пару секунд смотрел на меня, потом встал и тихо ответил:

– Ты никогда не будешь готов. Поэтому… подумай о том, чтобы поговорить с ним. Не обязательно прощать его. Видит Бог, я понимаю, что ты чувствуешь, но… в отличие от тебя, вижу в этой ситуации и плюсы. Этот парень спас тебя от убийства невинных людей и избавил от груза вины, с которым жить очень сложно. Немногие с ним справляются. Я вот до сих пор учусь.