Моя дочь довольно разумна для своего возраста, ведь ей пришлось пройти через такое, в чем даже мне тяжело признаться. Рози из тех, кто тусуется с девочками постарше и без стеснения разговаривает с учителями. Она совсем не похожа на обычных неуклюжих и робких подростков. Недавно я наткнулась у нашего дома на парня, с которым дочь начала встречаться. Он сидел в машине за рулем, поздоровался со мной сквозь зубы и даже не представился, а Рози попросила, чтобы он скорее уезжал. На нем были солнечные очки и капюшон, выглядел он гораздо старше моей дочери. Меня раздражало, что я не могу посмотреть ему в глаза; с другой стороны, мои он тоже видеть не мог: я возвращалась с пробежки и не стала снимать очки. За темными линзами я, прищурясь, оценивала его полноприводную тачку с тонированными окнами. Показуха. Ему, наверное, ближе к тридцати, если только это не машина родителей. Спросила у Рози, как его зовут, но она сказала не лезть не в свое дело. Когда я пригрозила, что больше не разрешу ей встречаться с этим парнем, она пообещала привести его на ужин после поездки на остров.

Одна мамочка из школы уверяет, что только к лучшему, если у девочки-подростка есть парень, он хотя бы отвлечет ее от опасных глупостей: наркотиков, тусовок и поездок в машине с пьяными друзьями.

Не то чтобы я особо волновалась, почему Рози еще не вернулась, все‑таки на острове безопасно, но меня это реально бесит. Она ведь знала, что мы должны встретиться в семь тридцать, и такое откровенное пренебрежение правилами приводит меня к мысли, что связь между нами окончательно прервалась. Я не чувствую к дочери тепла. Просто не могу, как ни больно признавать. Уверена, она ощущает мою холодность, но сейчас лучше отбросить эмоции. Мне ведь нужно помыть детей.

Леви даже не интересуется, где родители; может, все в его возрасте такие. Отстраненные. Хмурые. Дерзкие. Но потом я понимаю, что обманываю себя: Рози всегда была такой. С тех самых пор, как…

Я действительно винила ее. И временами задумывалась, не пора ли обсудить с психотерапевтом леденящий душу ужас оттого, что я смотрела на дочь и видела убийцу. Но потом навалилось столько дел: у Эдмунда тренировка после школы, Кеву нужно погладить рубашки, раз в месяц у нас дома проходят собрания книжного клуба.

Теперь я занята даже больше обычного. Моя ладонь скользит по животу, я улыбаюсь, а из ванной доносится приятный запах персикового шампуня.

Коко играет в душевой, визжит и хохочет, когда пузырьки, кружась, исчезают в сливе. Скорее бы завернуть ее в полотенце, а потом надеть на чистое скользкое тельце свежую пижамку.

В спальне Элоизы и Скотта нахожу упаковку с подгузниками, достаю один, утыкаюсь в него носом и закрываю глаза.

Это было так давно. Тринадцать лет – слишком долго. В горле комок.

Беру флакон с детской присыпкой, встряхиваю его и высыпаю на ладонь немного порошка, вдыхаю молочный младенческий запах. Подступают слезы. Бутылочка Коко – надеюсь, из безопасного пластика и простерилизованная – торчит из бокового кармана сумки. Пожалуй, покормлю малышку в кровати и немного полежу с ней, пусть наестся и уснет. Думаю, Кеву не составит труда уложить Эдмунда, пока я тут занимаюсь маленькой девочкой.

Ей нужна такая мать, как я. Которая подогреет молоко, наденет мягкие носочки и погладит по голове перед сном. Мне кажется, ей хорошо рядом со мной.

– Леви, ты ужинал? – спрашиваю я, заглядывая в гостиную. Для Коко я уже приготовила пижаму, расческу и зубную щетку, но Леви тоже нужно внимание. Бедный ребенок.

– Не-а. Я еще раньше съел мясной пирог. И у меня есть это. – Он запихивает в рот целую горсть чипсов.

– Но ты же голоден? У нас через дорогу есть замороженная пицца. Хочешь, я разогрею для тебя кусочек?

Он отрывает взгляд от телефона и кивает:

– Хорошо. Спасибо.

Я улыбаюсь:

– Не за что.

Вернувшись в спальню, я изучаю их личные вещи. Многое можно узнать о человеке по его багажу – ведь люди берут с собой то, что считают ценным. Даже по сумке с вещами Коко можно сложить представление об Элоизе. Бамбуковыми щетками и экологичными салфетками она пытается создать образ идеальной матери. Ее посты в соцсетях строятся вокруг концепта «Матери за чистую Землю», как будто только борцы за экологию могут стать замечательными матерями. А те, что разрешают детям смотреть телевизор и время от времени есть рыбные палочки, не могут.

Со стороны, глядя на фотографии в приглушенно-бежевых тонах, легко поверить, что Элоиза – замечательная мама. Вот у нее на коленях сидит голенькая Коко и перебирает янтарные слингобусы, свисающие на загорелый животик. Коко в белом сарафанчике бежит по высокой траве. Вот коврик для пикника, на нем ваза с ромашками, полезные овощи и фрукты и, конечно же, сэндвичи из цельнозернового хлеба. Элоизе пишут комментарии, ставят лайки, присылают рекламные продукты. Но все, что она делает, – ложь. Попав к ней на виллу, я только убеждаюсь в этом.

У ее сына-подростка явно зависимость от интернета, на ужин он поедает чипсы, а голодную, уставшую малышку так и не положили спать; одежда в чемоданах не сложена, а напихана кое‑как, расческа и зарядка для телефона лежат между носками и панамками. Элоиза не сильно‑то отличается от Перл – безразличная и безответственная. Ее жизнь хаотична и похожа на вот эти чемоданы, в которых я копаюсь. Как же приятно уличить другого во лжи.

Элоиза, 20:15

Где Коко? За столиком у Скотта ее нет. Шумные курицы в своих разноцветных шелковых одеяниях теперь уже перемешались с мужчинами, но что‑то не видно их предводительницы. Пенни исчезла. Нет и Кева. На столах бочонки с пивом и коктейли, украшенные вишенкой.

За воротами Рози разговаривает по телефону, прогуливаясь в тени агониса. Я обхожу столик и трогаю Скотта за плечо:

– Где дети?

Сначала он удивленно моргает, а потом со всей силы хлопает стаканом по столу.

– Ну что, хорошо покурили с Кевом?

Он говорит холодно, жестко и прямо, подчеркивая безразличие ко мне. Это больно, но я давно уже пытаюсь не обращать внимания на эту боль, равно как и на обрывки воспоминаний о нашем прошлом. Европейские каникулы до неожиданного появления Леви. Секс на пляже под зонтиками и восходящей луной. Мы были полностью поглощены друг другом, соединены пальцами в волосах и языком между губ. Я сглатываю ком.

– Скотт, где Коко?

– Принимает славную теплую ванну. А потом ее уложат спать.

Я хмурюсь и переступаю с ноги на ногу. Какая‑то глупость. Леви? Леви пришел и забрал ее? Я молчу, а муж смотрит на меня стеклянными, пьяными глазами.

– Пенни отвезла ее на виллу… вместо тебя.

Меня накрывает волна ошеломляющей дикой ярости, от которой сводит мышцы в ногах. Хочется примчаться на виллу и надавать Пенни пощечин. Хочется пнуть Скотта в живот. Это жестоко и необоснованно, но я знаю, в чем причина моего гнева. Он тлел во мне давно, а теперь разгорелся с такой силой, что его сложно игнорировать. Скотт считает, что Пенни лучше меня. Ну еще бы.

– Почему она вдруг забрала Коко? – Я вопросительно наклоняю голову. – Странная женщина. И очень странный поступок.

– Она просто хотела помочь.

– И что ты ей сказал? «Конечно, забирай»?

Муж смотрит с удивлением:

– А почему нет?

– Почему ты не нашел меня?

– Где? – Он повышает голос: – Где ты шлялась? Тебе плевать на детей. Их мамаши вечно нет.

Тут мы понимаем, что все за столом нас слушают. Поэтому я говорю еще громче:

– А от их папаши ни фига нет толку.

Разворачиваюсь на каблуках, глаза щиплет, картинка плывет. Я направляюсь к Рози в тень цветущих агонисов, глубже в темноту. Зову ее и вижу, как силуэт девушки делает несколько шагов вперед. Прошу пакетик того вещества и отдаю все деньги, что есть у меня в кошельке, запихивая бумажки ей в жадные руки.

Элоиза, 20:20

Еду на велосипеде по темной дороге, с правой стороны открывается вид на океан. Оглядываю качающиеся на темной воде катера; отражения их освещенных окошек горошинами рассыпаются по черной поверхности моря. Огни города мигают в двадцати километрах, напоминая, как далеко от цивилизации мы забрались. Уютные виллы, где люди на кухнях готовят чай или кофе. С тех пор, как я была здесь в последний раз, кажется, прошла целая жизнь. Играет радио, кто‑то увлечен беседой во дворике. Я качу мимо всего этого. Платье постоянно трется о цепь и пачкает ногу смазкой.

Но мне плевать.

Ведь Пенни сейчас с моим ребенком на моей вилле пытается показать свое превосходство.

Соблазнительный пакетик от Рози я спрятала подальше в сумку. Решила пока не принимать, хотя очень расстроена из-за нашей ссоры со Скоттом, из-за того, что нас слышали люди и что он назвал меня вечно отсутствующей мамашей. Хочу втянуть весь порошок в себя, чтобы очистить мозг, бросить всё и уйти. Хочу забрать с собой детей. Хочу Скотта. Я сама не знаю, чего хочу. Ветер размазывает слезы мне по щекам.

Вот я возле своей виллы, подъезжаю к воротам и соскакиваю на дорожку. Направляюсь к дому, и позади меня с грохотом падает велосипед – я забыла поставить его на подножку.

Но мне снова плевать.

Ногой распахиваю ворота и вхожу в незапертую дверь. Гостиная пуста, на диване тарелка с чипсами, все подушки в крошках. Но воздух наполнен ароматами пенки для купания и детской присыпки, так что Скотт сказал правду. Она помыла мою малышку. Но где они сейчас? В спальне их нет, хотя на кровати расправлено полотенце – настолько мокрое, что постельное белье пропиталось влагой. Качаю головой, сгребаю полотенце и несу в ванную, чтобы повесить. Скорее всего, они сейчас по дороге к ее дому.

Я прихожу в ярость. Оставив дверь открытой, широкими шагами направляюсь к вилле Пенни и Кева. Стучать я не собираюсь. Распахиваю дверь и вижу их всех. Коко сосет бутылочку у Пенни на руках, Кев баюкает Эдмунда, по телевизору идет детское кино. Леви сидит за столом с куском пиццы. Все поворачиваются ко мне и улыбаются. Как будто я ворвалась в их семейное гнездышко и нарушила идиллию.

– Что вы творите? – спрашиваю я.

Коко продолжает сидеть на коленях у Пенни, играть ее кудряшками и пить молоко. Я выхожу из себя.

– Пенни, что ты творишь? – Фраза получается грубой и агрессивной, но я ничего не могу с собой поделать.

– Рада, что ты наконец вернулась домой, – улыбается Пенни.

Но в глазах у нее нет и тени улыбки. Она распекает, стыдит, воспитывает меня, как первоклашку:

– Детям пора было спать. И Коко в первую очередь.

– Я сама знаю, что нужно моей дочери, – обрываю я Пенни.

Кев удивленно таращится на меня, словно я перешла черту. Может, и перешла, но Пенни так меня шпыняет, что я и впрямь чувствую вину. Ненавижу себя за эту реакцию.

– Эл, все хорошо? – хмурится Кев и встает.

– Нормально. Леви, пойдем. Коко, пожалуйста, иди к мамочке.

Не могу смотреть на Пенни. Не хочу видеть ее осуждающий взгляд. Благодаря мне в комнате и так повисло неловкое молчание. Леви убирает за собой тарелку, как хороший мальчик, которого просто втянули в чужие дрязги. По телевизору играет глупая песенка про цирк, Эдмунд сидит тихо, как прилежный школьник, с чистыми, идеально причесанными волосами. Здесь, на острове, никто не моет детей. Это закон. На время поездки отпрыски превращаются в дикарей, а родители вместе с простынями привозят домой горку песка и кусочки водорослей. Дети тут не выглядят как Эдмунд. Никто от них этого и не ждет.

– Коко, – повторяю я.

Малышка смотрит на меня, и Пенни помогает ей встать на ноги.

– Они вымыты и накормлены…

– Не понимаю, Пенни, с чего тебе в голову пришла такая идея.

Она корчит рожу и смеется.

– Я серьезно, – настаиваю я.

Сердце у меня колотится. Вот всегда так, если приходится вступать в конфликт. Ненавижу ссориться и скандалить. Но сейчас я по-настоящему злюсь на Скотта, я как оголенный нерв.

– С чего ты решила, что Коко нужно помыть? Тебе не кажется это странным?

– Странным? – произносит она с недоумением, будто странная здесь я. – Мы все равно шли домой. – Притворная улыбка. – Решила вам помочь, чтобы вы со Скотти могли подольше насладиться друг другом. – Она смотрит на Кева, и тот пожимает плечами:

– Эл, нет ничего странного. Пен просто пыталась помочь.

– Она вечно пытается помочь.

Пенни упирает руки в бока и пристально смотрит на меня.

– Не думала, что это плохо.

– Это…

Я чувствую себя глупо и не знаю, что сказать. Ведь нет, не плохо. Даже замечательно. Люди должны помогать друг другу, и я тоже должна. Теперь в глазах Кева я выгляжу эгоисткой. Сумасшедшей, которая ворвалась в дом и обвинила их в похищении детей.

– Это мило, – говорю я натянуто и улыбаюсь, горло сжимает стыд. – Простите. Я устала, а еще испугалась, когда не увидела Коко со Скоттом.

Пенни разводит руками и слегка улыбается, Кев приобнимает ее за плечи.

– Тебя можно понять, – утешает он. – Но мы просто хотели выручить вас со Скотти.

Коко тянет ко мне ладошки, и я беру ее на руки. От волос исходит сильный запах детской присыпки. Целую дочку в теплую щеку.

– Знаю. Простите. Я слишком эмоционально отреагировала. – Больше мне нечего добавить. Я вот-вот расплачусь и не хочу рыдать при них. – Леви, что нужно сказать Пенни и Кеву?

Эдмунд вообще не обращает на нас внимания, он сосет фруктовый лед и не отрывает глаз от телевизора. Леви благодарит и бредет к выходу.

– Не за что, дорогой. – Теперь Пенни улыбается по-настоящему. – Мне было приятно.

От ее слов у меня по телу пробегает дрожь. Совершенно очевидный выпад в мою сторону, пассивно-агрессивный, но Кев ничего не замечает. Я раздавлена. Выхожу в заднюю дверь, Леви тащится за мной, и я отчетливо слышу, как у меня за спиной Пенни произносит: «Бедная женщина». Но стоит мне обернуться, они уже обсуждают режим дня Эдмунда, и уверенности у меня нет, нет возможности придраться. Однако моя темная сторона готовится отомстить, сыграть в хитроумную игру Пенни и победить.

Пусть она страдает. Пусть сдастся. Пусть почувствует то же, что и я.

Пенни, 22:15

У всех здешних отдыхающих есть свои островные традиции. Некоторые ходят семьями рыбачить на залив Салмон. На завтрак тут едят вкуснейшие пончики с джемом из местной пекарни. По вечерам дети, сидя на краю пирса, наблюдают за рыболовными судами и за дельфинами в свете ярких прожекторов. Некоторые бегают по острову с фонариками и играют в прятки. По утрам одни жарят яичницу на плохоньком гриле, другие берут на себя заботу о кофе. Все эти мелочи превращают пребывание на острове в ритуал, а не просто в период жизни или воспоминание. Как и ежегодные церемонии в Рождество, на острове традиции не менее важны, и ожиданий от них не меньше.

И среди этих ожиданий, традиций, ритуалов – секс с Кевом на пляже Лимана.

Дети спят, Рози получила взбучку за позднее возвращение, я продезинфицировала все кухонные поверхности и загрузила посудомойку, которая теперь постанывает в темноте, а мы с Кевом ускользаем с виллы, тихонечко закрываем дверь и садимся на велосипеды, распаленные и взбудораженные столь непозволительным поведением. Сейчас я понимаю Рози. Я снова подросток. Вечер был насыщенным, у нас слипаются глаза, конечности плохо слушаются, но я лишь сильнее давлю на педали. Еду за мужем по пустой дороге мимо темных вилл, и только огоньки материка мигают в ночи. Лодки спят, остров отдыхает от приема гостей. Завтра он проснется и снова будет встречать туристов солнечными пляжами и живописными пейзажами, которые так и хочется фотографировать. Предстанет во всей своей красе. Навсегда проникнет в воспоминания тех, кому повезет здесь побывать.

Кев впереди, мы не разговариваем, просто едем.

Соленый воздух наполнен животной страстью, которая толкает нас все быстрее и быстрее вверх на холм, потом вниз, вверх на следующий и снова вниз. Мы достигаем вершины последнего холма, дыхание каждого из нас, тяжелое и частое, сливается в одно; вот и Лиман.

Наши тела похожи на этот пляж: изломанная линия скал, гладкий песок и наплывающие друг на друга волны. Я прислоняю велосипед к сосне и дотрагиваюсь пальцами до тонкой коры, тут Кев берет меня за волосы и наматывает их на кулак. Его губы целуют меня в шею, а грудь прижимается к спине. И волны бьются о берег одна за другой.

По небу, как капли краски, разбрызганы звезды, находиться сейчас рядом с океаном жутковато, но волнующе и романтично. Мы занимаемся любовью на пляже, погружаясь пальцами в песок, потом в дюнах, где я опускаюсь на четвереньки. Волны накатывают и накатывают. Мне нравится смотреть на них, когда я кончаю. Нравится кричать среди дюн, зная, что только волны услышат, как мне хорошо. Это помогает Кеву достичь оргазма.

Он держит меня за бедра и притягивает ближе к себе, я открываю глаза и теперь вижу всё четко. Клянусь, у подножия холма кто‑то прячется за большой сосной. Вот дерьмо. Сколько он уже здесь, сколько видел и слышал? Быстро отталкиваю Кева и одергиваю платье.

– Там кто‑то есть, – шепчу я и собираюсь встать.

– Где?

– Внизу, у сосен. Я видела, как он спрятался за дерево.

Но там уже никого нет. Тусклый уличный фонарь освещает велосипедную стойку и мусорный бак, морской ветер шелестит пакетом.

Кроме того, тени простираются до пляжа и пропадают в скалах. Кев застегивает шорты и слегка шлепает меня по заднице.

– Ничего не вижу.

Не отвожу взгляда от сосны; я‑то знаю, что видела.

– Он, наверное, следит за нами.

– Да ладно тебе. – Кев притягивает меня и целует в лоб. – И даже если так, уверен, ты потрясла его своим выступлением.

Мы прыгаем на велосипеды, катимся с холма и хихикаем, как подростки. Обычно после секса я расслабляюсь, но сейчас, даже несмотря на смех, мне тревожно. Не хочется ни спать, ни обниматься с Кевом. За нами наблюдали. Может, и сейчас наблюдают? Сбросив скорость, я оборачиваюсь и пристально оглядываю вершину холма. Ничего. Никого. Наше место, наша традиция, наш секс испорчены. Но Кев кричит, чтобы я догоняла.

* * *

Мы возвращаемся по дорожке вдоль пляжа и заходим в сонный дом, мечтая лечь в постель и прижаться друг к другу. Иду проверить детей. Рози похрапывает, волосы у нее еще мокрые после бассейна. В душной комнате пахнет хлоркой. По крайней мере, дочка провела это время с родителями Кева. Даже если и опоздала, она была под присмотром, скорее всего, поглощала безалкогольные коктейли и жареных кальмаров.

Иногда я стою над кроватью, смотрю на Рози и пытаюсь угадать, что ей снится. Иногда тянусь, желая погладить ее по голове и боясь прикоснуться. А иногда спешно покидаю комнату, чтобы она не услышала, как я плачу. Только мы с ней знаем всё о нашем прошлом.

Кев по-быстрому принимает душ, а я толстым слоем намазываю крем и втираю до тех пор, пока не буду уверена, что завтра утром лицо разгладится. Вид из нашей спальни открывается на океан, я распахиваю окно и впитываю в себя музыку пляжа: шум прибоя и крики дерущихся чаек. Утром те же чайки разбудят нас, топая по жестяной крыше. На соснах поднимут крик вороны. С залива понесется гул моторок, спешащих доставить газеты и свежую выпечку. Прибудет паром, его гудок раскатится по острову. В разных уголках затренькают велосипедные звонки. Наши выходные начнутся по-настоящему.

По дороге с пляжа я бросила взгляд на их виллу. Сквозь закрытые занавески слегка мерцал голубой свет экрана. Кто‑то из них не спал. Скорее всего, Элоиза размышляла о своем глупом и сумбурном поведении сегодня вечером, когда она ворвалась в наш дом. Очевидно, почувствовала угрозу в том, что я позаботилась о ее детях. Ну, может, хоть теперь поймет, насколько она бесполезная мать.

Кев выключает свет и еще мокрый ныряет в постель. После душа он побрызгался одеколоном, и, когда муж сгребает меня в охапку, я чувствую пряный аромат.

– И все‑таки она странная, – шепчу я Кеву. – Такая сдержанная, а тут вдруг вышла из себя. Не знала, что она так может. Когда говоришь с ней, она кажется такой спокойной.

– Думаю, она просто обкурилась.

Я усмехаюсь:

– И взбесилась.

– Не-а, просто обкурилась.

Он рассказывает мне, как в дюнах она разнюнилась из-за отношений со Скоттом. Меня разбирает смех, он щекочет изнутри. У меня есть любовь, есть Кев. А эта новость свежа и прекрасна, как соленый бриз, врывающийся в открытое окно. Элоиза демонстрирует миру свою идеальную жизнь, но теперь‑то я знаю правду: ее брак – подделка.