Глава 7

Наступила четвёртая неделя после того, как Симона настигло непосильное недомогание. По стеклу барабанил проливной дождь, перебивая шум от надоедливого не прекращающего гула машин внизу. Пятый день небо укрывалось серым покрывалом, сквозь которое солнце неохотно и редко выглядывало на несколько секунд. Под потолком кружили мухи. Сплошная тоска.

Лиза постоянно и подолгу смотрела в окно, сидя в кресле, придвинутого к кровати, на которой беспробудно спал пятый час Симон. Он уже почти не бодрствовал. Чуткий сон сменялся на него же, под влиянием обезболивающего. Оно мало ему помогало, и если бы не присутствие рядом девушки, он определённо попросил бы смертельную дозу. Становилось ясно, что тот худший момент неуклонно приближался. В мужчине, чья голова тонула в подушках в шелковых наволочках, нельзя было узнать того, кто недавно бодро вышагивал по проспекту, строя смелые планы на будущее.

В гостиной спала сиделка, так как она жила слишком далеко, чтобы по нескольку раз на день мотаться туда-сюда, поэтому было принято решение дать ей здесь временное жилье. Естественно, за приличное вознаграждение, которое с лихвой окупало её тоску по родным стенам и двоим детям-подросткам. К тому же, Лизе не позволялось ставить инъекции. Да и делать кучу малоприятных вещей ей не сильно хотелось. В общем, медсестра – вынужденная роскошь.

Та, что не спала, высматривала что-то своё воображаемое в тучах. Несмотря на то, что она свыклась с мыслью о неизбежной кончине Симона, она не могла лишний раз смотреть на него. Постоянно в голове всплывал тот, кто обладал пышущим здоровьем. И от такого резкого контраста хотелось сойти с ума. Тот, прежний и нынешний – никак не могли быть одним и тем же человеком.

«Поскорее бы это закончилось» – устало подумала она и тут же отругала себя за подобные мысли. Как она может желать ему умереть как можно быстрее? Её пронзил укол совести. Бледные щеки пылали, и она посмотрела на Симона. Нет, это в ней говорило сильное переутомление, а не желание отвязаться от живого трупа, теряющего свой облик день за днём.

Как раз в этот момент он открыл свои потухшие глаза. Их взгляды встретились, и Лиза ещё больше залилась краской. Как она могла? Это же любовь всей её жизни, который родился не под счастливой звездой. Его губы зашевелись, но изо рта вылетали слова, которых едва можно было расслышать. Лиза упала на колени и прислонилась к нему, чтобы получше услышать то, что он хотел вымолвить.

– Лиза, ты не передумала?

Сначала она не поняла, о чём шла речь. Поэтому она уставилась с немым вопросом. Но Симону, казалось, не требовался ответ.

– Знаешь, я теперь не против.

После этого он скорчил гримасу, так знакомую Лизе за время его постельного заточения. Приступ невыносимой боли, отбивающей всякую волю жить дальше, даже у самого отчаянного жизнелюба. Она выбежала в гостиную и разбудила сиделку. Женщина моментально встала, словно она просто лежала. Между ними не требовалось никаких слов; они редко переговаривались между собой, и то всегда касаясь лишь ухудшающегося состояния Симона. Снова укол, после которого Симон слабо улыбнулся и впал в спячку.

И вновь все вернулись на свои места. Отучившись в кресле, с опозданием Лиза вспомнила о лотерее. На её лице невольно возникла усмешка. Из-за этой лотереи они ругались, а теперь он даёт добро, хотя всё давно решено за него. После смерти от него возьмут небольшой образец кожи для того, чтобы вырастить из биоматериала клона. Какой же глупостью показалась Лизе эта затея. Наверное, она сто раз передумает, пока она в случае выигрыша получит двойника. А если нет? В любом случае, глядя на умирающего, Лиза осознавала, что никто его не заменит, даже полностью идентичный мужчина.

Через несколько часов в спальне бесшумно возникла медсестра. Она меняла бутылочки и украдкой смотрела на пассию пациента. Заметив застывшую усмешку, она отметила про себя, что та странно себя ведёт. Но ничего не сказала и покинула спальню. На своём обширном медицинском веку ей и не такое приходилось видеть.

Спроси она Лизу о причине усмешки, то услышала бы, как та смеётся со своей наивной мысли о возможности заполнить будущую дыру другим камешком. Лиза была слишком погружена в размышления, чтобы замечать пристальные взгляды медсестры. Сестра служила здесь роль тени, не больше.

То желаемое разрешение оказалось последним разом, который исходил из ясного ума. Больше Симон ничего не говорил, лишь стонал. А иногда из его горла вырывался душераздирающий гортанный рык. Усугубившее состояние подкреплялось пустым взглядом, блуждающего по потолку. Даже обезболивающее, доза которого увеличивалась, не приносило ему избавление от пыток. Само тело, с которым он родился, с упрямством выбивало из него желание жить. Смерть, столь пугавшая его, превратилась в желанный трофей. Он не мог заставить себя заговорить об эвтаназии. Не только потому что не хотел причинять Лизе боль, столько потому что речь стала ему неподвластной.

Руки, будто принадлежавшие узнику, сжимали из без того изрядно помятую простыню. Глаза закатывались и блуждали, не видя ничего вокруг себя. Слух не улавливал ничего. Для внешнего мира он стал глух, нем и слеп. Только боль владела им. У него не было сил даже думать. Лишь бы умереть. Освободиться от пут рака, которому меньше всего присуще милосердие.

Лиза держала его руку и стоически переживала его агонию, наступившую через два дня после последнего приступа ясного разума. Стояла дата – 23 сентября. Ровно три месяца назад ему исполнилось 30 лет, и тогда он ещё не знал, что это его последний день рождения.

К тому часу он давно не засыпал, поскольку его тело подвергалось последним мучениям. Каждый раз становился для него всё более изощреннее и невыносимее. Каждая клеточка погибала, подарив перед этим целую гамму тех ощущений, от которых волосы вставали дыбом. В глазах всё потемнело, и теперь Симон остался полностью один на растерзании безжалостным демонам, имя которым метастазы. Поскорее бы всё кончилось.

В 6 вечера Симон издал оглушающий своим ужасом вопль. И потом комната наполнилась тишиной, столь гнетущей, что казалось, что мир остановился. Находившая всё это время рядом с умершим сиделка сухо констатировала смерть. Но Лиза не слышала её беспристрастного голоса. Всё её внимание уделялось успокоившему лицу Симона. Он освободился от мирских грёз, но больше – от адских истязаний. Пленник покинул тюрьму, коим было его тело. Теперь истощённое тело с покинувшей его душой не представляло собой того человека, которого она так любила.

Лиза наклонилась и поцеловала в едва тёплые губы, прошептав:

– Прощай.

После этого она упала в своё кресло и уснула тяжёлым сном. Всё кончилось. Или всё только начиналось?

Медсестра сновала по квартире, вызывая медицинскую бригаду и полицию. Тело предстояло приготовить в последний путь, но Лиза ничего из этого не видела. Ей снился живой здоровый Симон, который обнимал её на вершине горы.

Глава 8

Стоя в крематории, Лиза, одетая в костюм из жакета и юбки до колен традиционного чёрного цвета, чувствовала себя не иначе как человеком второго сорта, если не десятого. Нет, родственники со стороны Симона не препятствовали её присутствию, но для них она была не более, чем очередной пассией умершего, которая хоть и провела последние дни с ним. Такое самопожертвование не имело значение.

Нельзя сказать, что ей так хотелось стоять среди незнакомых и нерасположенных к ней людей. Лучше бы их вообще не было. Но она не смогла бы простить себе, что окончательно не проводила Симона из сего мира. Добровольное заточение рядом с ним в худшие минуты вряд ли можно считать достаточным, чтобы не прийти на похороны.

Больше всего неблагоприятная аура исходила со стороны бывшей жены. Она на пару с четырехлетним ребёнком не выражали к ней хотя бы нейтрального отношения. Наоборот, женщина, увидев её, скривила свои губы, накрашенные алой помадой, в презрительной усмешке. Красивое, но испоганенное гримасой высокомерия, лицо не смягчилось, когда Лиза подошла к ней и вежливо поздоровалась. Не ответив, та отвернулась как будто не заметила этого. Краска залила лицо бедной девушки, настолько её поразило презрение от незнакомой особы. Такое поведение как бы говорило без обиняков: «Будь моя воля, я бы вышвырнула тебя отсюда как бродячую шавку». Так Лизу ещё никогда не унижали, чтобы ещё и на глазах многочисленного народа, пришедшего проститься.

Сын внешне пошёл в мать, и судя по их же такому выражению лица, ещё и внутренне вобрал в себя её качества. Яблоко от яблони недалеко упало. Неужели такой ребёнок должен продолжить род Симона?

Лиза знала, что Симон развёлся со своей женой лишь два года назад. Он не изменял, не рукоприкладствовал, не причинял какие-либо проблемы, в том числе финансовые. Инициатором выступила Елена, заявив, что влюбилась в другого мужчину, забрав с собой сына, не удостаивая мужа выбора; за него уже все решили, ему оставалось смириться и дать согласие на развод. Суд хоть и назначил совместную опеку, но Симон ребёнка видел довольно редко.

Естественно, это была точка зрения с его стороны, объективной правды о семейных скелетах Лизе не дано узнать. Да и стоит ли? Он всё равно умер, но оставив её с хорошими воспоминаниями. Прошлые отношения Лизу совершенно не касаются.

Однако атмосфера в зале прощания накалялась, и не только потому что этому месту так полагалось. Несмотря на внешнее спокойствие Лизы, всё же отношение прошлой семьи задевало, вызывая желание сбежать подальше от них. Сын Симона постоянно оборачивался в её сторону, бросая злые взгляды. Девушка не могла их не замечать, как так её место было сзади через одно сидение. Лиза под действием бросаемых взглядов постоянно теряла нить пламенных прощальных монологов от друзей и родственников.

Она думала о причине ненависти к своей персоне. Она не уводила никого из семьи, не претендует на наследство, не науськивала против бывшей семьи. Если ей оказывают такой «тёплый» приём из-за того, что она посмела явиться сюда, то она имеет право присутствовать на похоронной процессии. Ведь именно на её долю выпало самое сложное: наблюдать за тем, как человек завершает свой жизненный путь, претерпевая страдания, которые не пожелаешь и врагу. Жена была с Симоном в минуты радости, то она – в минуты горя. Отнюдь не равносильные ситуации.

А бывшая что? Получит приличное состояние, как мать единственного наследника. Неужели ей этого мало? Почему она не сдерживает своей презрительной ухмылки, бросая оценивающий взгляд на Лизу?

Присмотревшись к мальчику, Лиза не без содрогания поняла, что сын уже перенял материнские замашки, и смотрел на всех исподлобья, так что не только ей было суждено пасть его жертвой. Иногда он порывался капризничать, но мать тут же осаждала его шлепком по голове. Лиза мысленно бросалась возмущаться, но останавливалась, так как предусматривала ответ, что она сует свой нос в чужие дела. И это будет чистая правда.

Лиза не сразу поняла, что вызывают её. Рядом сидящему с ней седовласому мужчине пришлось её подтолкнуть.

– Девушка, ваш черёд читать прощальный монолог.

Сердце бешено колотилось о ребра, ноги наливались свинцом, ладони потели… Если бы Лиза упала по пути к кафедре на сцене, то это можно было бы объяснить мандражем из-за взора сидящих в зале. Возле сцены на стоике стоял ряд из нескольких фотопортретов с изображением Симона. Везде улыбающийся, а на одной – с Еленой и сыном. «Какая нелепость!» – решила про себя Лиза.

Руки охладели и не слушали, когда Лиза доставала из кармана жакета листочек. Время, пока она разглаживала его, словно лениво текло.

Раскрыв рот, она ощутила прилив жара. Голос зазвучал так глухо и прерывисто, что ей стало казаться, что он принадлежит не ей, а кому-то совершенно чужому. Благо, из глаз не потекли слезы из-за проницательных строчек, написанных собственной рукой. Во время чтения Лиза старалась не смотреть в сторону Елены, но кожей она чувствовала, та как прожигает её взглядом насквозь. Кое-как закончив выступление, прошедшее как в тумане, Лиза осторожно спустилась прочь со сцены, на которую поднимались очередные незнакомые ей люди. Судя по их речи, Симон имел большое значение в их жизни.

Елена вышла последней, как бы удостоившая чести закрыть церемонию прощания, точнее его первую часть. Вторая должна продолжиться за столом, где у всех снова появится шанс помянуть покойного, чей прах уместился в фаянсовую ёмкость.

Сына Елена поручила некой немолодой женщине. То была свекровь Симона, ранее отделавшаяся кратким монологом. За непроницаемым лицом угадывалась боль. Её глубоко посаженные глаза смотрели на фото, словно стараясь таким образом вернуть скончавшегося прежде времени бывшего мужа дочери. Лизу несколько озадачило, что она была очень расположена к чужому человеку, хоть и к отцу внука.

Внук крутился на стуле рядом с ней, но она крепко его держала одной рукой. К облегчению многих, Елена не стала долго разглагольствовать о Симоне. Суть речи сводилась к тому, что она благодарна ему за сына и несколько лет брака. Сухая интонация противоречила её словам, но никто не подал виду, что смущён или удивлён.

Выйдя из зала в яркий солнечный полдень, большинство последовало в другой зал. Там столы ломились от лёгких яств и крепких напитков. Стояла невыносимая тишина, но вскоре помещение заполнилось тихими голосами. Многие говорили о Симоне, воздавая ему честь и сожаление.

Лиза никого не знала из собравшихся, если отбросить Елену с мальчиком. Симон никогда не представлял свою последнюю даму сердца близкому кругу, утверждая, что его личная жизнь не касается никого. Разве что нескольким приятелям, но их нигде не было видно. Большая часть скорбящих не старше Симона, но хватало среди них и пожилых личностей. Один из последних заметил бледнеющую и краснеющую девушку у стены, чьи рыжие волосы не выбивались из высокого пучка.

– Здравствуйте. Я – бывший коллега Симона.

– А я – его… девушка.

Она едва произнесла свой статус в жизни умершего, словно признавалась в убийстве беззащитного. В очередной раз она поймала себя на мысли, что здесь она – никто, особенно на фоне Елены. Та хоть делала вид, что не замечает Лизу, однако изредка бросала испепеляющий взгляд, пока никто не видел.

Церемония прощания превратилась в прилюдную казнь. Однако Лиза держалась, не выдавая, что её задевает происходящее. Важно ли, что думают другие, когда умерла любовь всей её жизни?

– Да, я много о вас слышал. – Доброжелательно отвечал незнакомый мужчина, явно испытывавший симпатию. – До меня дошла информация, что последние часы жизни Симон провёл с вами. Уверен, что ваше присутствие имело для него облегчающее действие.