Цитаты из книг автора «Хелене Флод»

Харальда я видела всего пару раз тем летом, когда тот на несколько недель приезжал в Норвегию. Он похож на Сигурда, только выше и громче. И еще волосы у него рыжеватые, а у Сигурда – каштановые. Он похож на копию Сигурда, распечатанную на принтере, в котором кончается тонер. Теперь у него появилась девушка, Лана Meй. Она наполовину китаянка и прямо-таки гениальна, по словам Маргрете: доктор физических наук и научный сотрудник в частной энергетической компании, где получает кучу денег. Маргрете рассказала нам с Сигурдом о ней прошлым летом на Ханкё; мы сидели на веранде, она вещала, а я теребила край скатерти в красную клетку, чувствуя себя серой и скучной по сравнению с дивной Ланой.

Она больше не вышла замуж, но не производит впечатления одинокого человека. У нее масса знакомых, она часто ходит в гости. Это занятно, но несколько настораживает. Ее приглашают к себе знаменитости, у нее есть друзья, вхожие в королевскую семью, но круг ее общения постоянно обновляется. Я как-то спросила Сигурда, не кажется ли ему нездоровой постоянная смена людей в окружении Маргрете. Ему вопрос не понравился.

Сигурд лежал лицом в грязи, как и Гюндерсен сказал в начале разговора. Практически бросил это мне в лицо, когда я отказалась раскрыть ему имена своих пациентов, и с того момента меня не переставая колотит. Лицо Сигурда: чуть искривленный нос, ямочки на щеках и у глаз, его чудесные все понимающие глаза, родинка под одним из них – все это тонет в грязи… Я уже знаю, что это меня никогда не отпустит. Я ненавижу Гюндерсена за то, что он использовал это как орудие против меня: он был раздражен моей неподатливостью. Но это моя жизнь, моя трагедия, мне с ней жить до конца своих дней. Теперь эта картина навеки засела в моем мозгу. Спасибо, Гюндерсен.

Сигурд умер. Какой ужас. Главное – это. Никто не любил Сигурда, как я, – почему же плачу не я?

Гюндерсен опять что-то пишет. Потом поднимает руку и проводит ею по лицу сверху вниз, по щеке и усам. Интересно, у всех усатых такая привычка?

Без десяти три, – говорю я, ощущая в себе привычную неприязнь к Трюгве. – Хотя нет, постойте, раньше. Я, кажется, не дольше двадцати минут с ним занималась. – Значит, двадцать минут третьего?

Нет, – говорю, – в том смысле, что я и другими вещами занималась. Ничего важного. Сходила в туалет, выпила чашечку кофе, прибралась немного, проверила электронную почту… – А вы в туалет ходите и пьете кофе здесь, наверху? – Нет, сюда вода не проведена. В доме.

На мгновение воцаряется гнетущая тишина; кажется, будто мой голос гуляет туда-сюда от стены к стене. Гюндерсен наблюдают за мной серыми глазами; чего только не видели эти глаза, думаю я. Я взгляда не отвожу, держусь, хотя все во мне дрожит. Как трудно не сдаться… Особенно перед мужчиной, особенно в возрасте. Мне не забыть домашние споры в Сместаде, когда я была подростком. Если я изредка позволяла себе повысить голос, папа, спокойно глядя на меня, произносил: , и меня тянуло сдаться, сказать то, что хотел бы услышать папа. Чаще с ним сцеплялась Анника, а я пряталась, пока не пронесет. Но сейчас я не могу сдаться. Я потеряла мужа, но моя профессия у меня осталась, и я цепляюсь за нее, как за спасательный круг.

Фредли, думаю я, «тихое пристанище»; ну и фамильица для полицейской…

Этот рисунок, – спрашивает Гюндерсен, – это такой тест, что ли? Типа вы спрашиваете: что тут изображено? И если человек видит, ну, скажем, свою мать, это значит… ну не знаю, что значит… – Нет, – говорю я. – Это Кандинский