Слушай песню ветра. Нет, действительно слушай: остановись, замри, выброси лишние мысли из головы и слушай. Что ты слышишь?
Если взять пяток японских авторов, выдрать из их романов небольшие куски, а потом предложить угадать, кто есть кто, — Мураками будет первым (и, возможно, единственным, если в пятёрке нет Мисимы), кого узнают безошибочно. Есть что-то своеобразное в его произведениях, отличающее Мураками от прочего литературного мира. Раньше я думала, что дело в его увлечённости западным миром — американской музыкой, европейской литературой, французскими фильмами, чем-то в этом роде. Но сегодня склоняюсь к мысли, что дело не в начитанности или вкусах автора, а в том, какое мироощущение он дарит своим героям. Весьма вероятно, он делится с ними собственным, но об этом можно только гадать. Так или иначе, его персонажи всегда, даже в самый шумный день, словно обитают в некоем пузыре пустоты и тишины, они читают, слушают музыку, общаются с редкими знакомыми — и больше ничего не делают. Разве что автор подкинет им проблемку ради развития сюжета. Которого нет как такового.
Через год после публикации роман был экранизирован. Интересно, что в нём нашёл режиссёр?
Имена есть только у писателей и бармена. Лучшего друга рассказчика тоже можно отнести к писателям, хотя известно лишь его прозвище — Крыса. Пока не личность, но её зарисовка. Даже рассказчику и девушке, с которой он знакомится тем летом, достаётся больше штрихов, черт и описаний. Хотя и не достаётся имён.
Не знаю пока, что будет в следующих книгах; но эта — одновременно и самостоятельный текст, и словно прерванная на середине песня. Роман целен, потому что рассказывает о море, о коротком летнем сне, о молодости и отношениях, герой перебирает детали прошлого и настоящего, словно бы желая построить из них оправдание своей жизни. И если считать осознанность, когда чувствуешь жизнь во всей простой полноте, достаточным оправданием, то желание героя исполняется. Это действительно роман, потому что в нём события связаны временем, местом и героями, но сюжет здесь отступает на второй, нет, даже третий план, он не так важен, как мысли героев, а мысли — не так важны, как ощущения.
Но от того, что знаешь о существовании следующего романа трилогии, текст давит неопределённостью. В этой книге Крыса становится писателем. Но что будет в следующей? Автор вернётся во времени и расскажет предысторию Крысы? Или же этот парень станет серым хвостатым проводником через моменты жизни рассказчика? Не будет главным героем, но его усы будут торчать из каждой сцены и каждого эпизода? Неопределённость можно преодолеть, только продолжив чтение.
Не знаю, в чем здесь причина, но каждый каждому — или, скажем так, каждый всему миру — отчаянно хочет что-то передать.
Когда рассказчику было 20 лет, он был по уши влюблён в Наоко. Эти моменты были светотенью выжжены на плёнке его памяти. И спустя несколько лет он уже чувствовал себя старым, пустым и никому не нужным, потому что Наоко ушла.
В тот год Крыса бросил учёбу, и его существование превратилось в монотонный повторяющийся цикл недель. Он ничего не хотел, ни к чему не стремился — ну, разве что, стать таким маленьким и незаметным, чтобы никому не мешать. Тише ветра, прозрачней воздуха. В конце романа он превращается в едва различимую точку, но о дальнейшей его судьбе остаётся только догадываться. Если вспомнить эпилог «Слушай песню ветра», то всё у него сложилось не так уж плохо.
Но между романами существует определённая грань. Да, сложив два плюс два, мы можем предположить, что Наоко — это та самая девушка из первой книги, которая повесилась на весенних каникулах 1970-го года. Но может статься и так, что это разные девушки, и Наоко просто бросила парня, а Крыса, счастливо доживший до 30 в первом романе, погибает 24-летним во втором. С рассказчиком тоже всё неоднозначно: в первой части он вроде учится на ветеринара, а во второй части зарабатывает на жизнь переводами. Конечно, с людьми случаются перемены и похлеще, но коль скоро о них не говорится напрямую, единство рассказчиков обоих романов остаётся гадательным. Тем более, что в «Пинболе 1973» между рассказчиком и Крысой не остаётся прямого общения, их жизни протекают параллельно, лишь где-то там, за линией горизонта, впадая в одно и то же море. Эта параллельность напомнила мне «Страну чудес без тормозов», только без привкуса безумия. Впрочем, когда прочитаете следующий абзац, то справедливо усомнитесь, а не лгу ли я вам?
Повествование в романе почти прозрачно, в нём не чувствуется движения, и даже развитие событий словно происходит в парадоксальной неподвижности. Кульминация романа приходится на момент, когда рассказчик находит пинбольную машиноу «Ракета», на которой играл зимой 1970-го года. Их диалог — да-да, диалог героя и машины, — похож на трогательное воссоединение бывших любовников: его сердце колотится, её улыбка очаровывает. Если Наоми всё-таки была той самой, то «Ракета» для рассказчика стала объектом вполне понятной (а вовсе не безумной) эмоциональной привязанности. Ему было 20 лет, он был по уши влюблён, но потом что-то случилось.
Не могу утверждать, что это черта всех японцев, но довольно часто в их художественной литературе герои не способны на прямое и искреннее выражение чувств, поэтому прибегают к оговоркам, околичностям и недомолвкам, а некоторые — особенно молчаливые — вынуждены даже прибегать к метафорам своих чувств. Они говорят, говорят и говорят, хотят высказать себя всему миру, но словно под гнётом проклятия не могут сказать о своих переживаниях прямо. Разгадывать их метафоры можно долго — и не всегда в итоге правильно, но зато сам процесс очень увлекателен. У Мураками герои бесконечно могут рассуждать о пинболе, швыряться названиями песен, читать книги и сыпать фамилиями писателей, заострять внимание на кошках — но напиваться в хлам при первой же попытке проанализировать собственное сознание. Они кажутся бестелесными и бессознательными, но нельзя не заметить, как между строк сквозит невыразимая тоска, неидеальное отчаяние, такое знакомое, такое понятное, что прямо страшно становится.
Мураками ни к чему не приводит читателя, ни к чему не призывает и даже намёка не даёт на идею или мораль. Но при этом создаёт такую уникальную атмосферу в своих романах, что из них «выходишь» каким-то другим, новым, не знакомым самому себе человеком. И не всегда этот человек лучше или счастливее себя прошлого. И это не всегда плохо.
