Иногда Фес хотел, чтобы тот день, когда он совсем мальчишкой оказался на пороге пристанища Тавана, изменился, и перед ним тоже захлопнулись бы двери. Но его впустили тогда, как желанного гостя, которого долго ждали. И если бы Костяной знал заранее, что его ждет в стенах Оплота Ночи – так звалось бывшее святилище, где обосновался Желтоглазый, – то ни за что не переступил его порог, и даже не приблизился к нему. Однако чему суждено было случиться, случилось, и угрюмое каменное пристанище чернокнижника стало для тогда еще наивного и юного Клефеса темницей на многие зимы. И то, что теперь красовалось у него на спине, являлось делом рук Тавана, его диких экспериментов, которые едва не убили Феса. Придя проситься в ученики, он стал узником и жертвой. Не сразу, нет. Какое-то время старец присматривался с шустрому и нахальному мальчугану, стремившемуся овладеть темным искусством, будто играл в понятную лишь ему одному игру. В самом начале он даже обучал, посвящал в некоторые хитрости и тонкости своего мастерства любопытного юнца, давал пользоваться своей библиотекой и даже позволял изучать самые редкие книги и письмена. Иногда Желтоглазый разрешал мальчику наблюдать за тем, как смешиваются травы и настои, как они превращаются в смертельные зелья и яды через невнятно звучащие заклинания, что нашептывал чернушник. Но в какой-то момент и без того уже захлопнувшаяся ловушка закрылась на крепкий замок, и Фес в одно мгновение превратился в пленника жестокого и равнодушного к чужим страдания и мучениям безумца. И никакие мольбы на него не действовали, никакие слезы не смогли разжалобить сухое и черствое сердце, а плакал юный Клефес в первое время много, что, скорее, раздражало чернокнижника. Но он не спешил избавляться от шумного ребенка, ведь на него, на зарытую глубоко внутрь энергию у Желтоглазого имелось столько планов на тот момент, и было бы глупо с его стороны не воспользоваться таким «подарком судьбы». Потенциал в Фесе оказался настолько велик, что его хватало практически на все немыслимые опыты с заклятиями и колдовством, над которыми Таван просиживал долгие месяцы и годы в прошлом, тщательно подбирая формулы. Этот на вид хрупкий мальчишка оказался сильнее и выносливее всех тех несчастных, что попали в Оплот Ночи до него за многие утекшие луны, и их участь нельзя было назвать завидной. Все они едва выдерживали месяц-два, потом умирали: кто от заклинаний, кто от ядов, кто сходил с ума и сводил счеты с жизнью любыми доступными способами. Но с Фесом все сложилось иначе, и старик даже удивлялся порой, откуда в щуплом двенадцатилетнем юнце столько стойкости и живучести. Таван стал буквально одержим желанием разгадать этот самый секрет, посчитав, что в его сети попался не просто очередной пленник и материал для опытов, а нечто совершенно особенное. Он чувствовал, что не ошибся в мальчишке, не ошибся в том, что ощутил в день его появления на пороге пристанища – голос в голове не обманул. Иногда Фес слышал, как Желтоглазый невнятно бурчал себе под нос о какой-то силе и источнике, о том, что «надо ее вытащить наружу» – эти слова особенно запомнились Клефесу, но тогда он не понимал, о чем болтал чернокнижник. Однако вскоре все открылось, и эксперименты и издевательства стали более изощренные и жестокие, они несколько раз подводили Костяного к той самой последней черте, переступив которую уже можно не вернуться назад в подлунный мир. И то, что сейчас красовалось на спине у Феса, как раз было одним из тех ужасов, что сотворил чернокнижник, а если точнее – последним. Неизвестная печать, вырезанная изогнутым ритуальным ножом прямо на коже, и оставившая после себя ужасные раны в самом начале и грубые рубцы потом, которые иногда кровоточили, будто никогда до конца так и не заживали, содержала в себе странную силу. Однако о ее природе Клефесу так ничего и не удалось узнать: проведя не один год в заточении, в один подходящий момент, когда пришел в себя и оклемался, он сбежал из Оплота Ночи. Сделать это было непросто, ведь за ним постоянно наблюдал Желтоглазый, и жуткий символ причинял нестерпимую боль, от которой хотелось выть и кричать. Его тело прожигало насквозь незримым пламенем, пекло кожу, внутренности, жар почти всегда окутывал Феса, от чего его трясло в лихорадке. И все же он нашел в себе силы суметь ускользнуть и покинуть логово чернокнижника, хоть и был вымотан, изранен, полураздет. Тогда ему не представлялось важным, куда пойдет, встретится ли кто на пути, заберет ли его тело с дороги какой-нибудь случайный странник, упади он замертво, а важно было, что он наконец вернул себе свободу. Минуло уже десять лет с того дня, Клефес даже научился использовать силу печати, хоть по-прежнему не знал до конца, что она в себе таит, но то самое чудовищное мгновение оставалось по-прежнему свежим в памяти Костяного Феса, точно все это произошло только вчера.

– И куда же мы двинем сейчас, а? – парень недовольно скривился, продолжая пристально смотреть на главаря, ожидая от того, хоть какого-то внятного ответа.

Манрид же тем временем, продолжая покрывать весь белый свет и создателей отборной бранью, нервно хлопал по своим одеждам, пытаясь отыскать в потайных карманах то, что осталось от оружия, то, что, он надеялся, не стащили.

– Да-а, – довольно протянул рыжебородый, вытащив из-под крепких ремней на бедре кинжал с широким и дважды изогнутым клинком, на рукояти которого красовался знак в виде черного скорпиона.

Этим кинжалом из весьма редкого металла Железный Кулак дорожил так же, как когда-то и предыдущий хозяин, глава одного знатного дома на юге Кордея, чей символ и украшал некогда родовую реликвию. Разумеется, по доброй воле никто не расстанется с ценной именной вещью своей семьи, так было в одно время и с клинком, а уж как плата за что-то – и вовсе звучит дико. Но при каких обстоятельствах и из-за чего Манриду он достался, точно никто не знал, кроме самого бандита, было известно лишь одно: этим же самым клинком был убит бывший владелец, а титулованная богатая фамилия исчезла с лица земли, будто ее и не бывало вовсе. Потому-то главарь несказанно обрадовался тому, что вещица осталась при нем, уже не заботясь об украденном оружии.

– Так что? – не унимался Фес. Его порядком достало происходящее, и, пожалуй, он был единственным из шайки, кто мог не скрывать злобы и раздражения ни по одному из поводов.

– Возвращаемся в логово, ловить уже нечего, – жестко отрезал рыжебородый, убирая кинжал за пояс, – у нас и без того хватает дел, и вам, кажется, о них стоит напомнить.

– Назад? Совсем рехнулся?! Мы просрали столько времени, чтобы просто взять и повернуть назад?! А как же золото, о котором ты трепался? – тут остатки банды, услышав, как один из них начал возражать и упомянул золото, стали сначала неуверенно роптать, а затем и в полный голос возмущаться. Даже те, кто продолжал страдать от тумана в голове и не помнили себя, открыли свои рты и подключились к общему негодованию. Всем хотелось денег, легких денег за пустяковую, как им казалось, работенку, и они наперебой стали орать, что надо дойти до назначенного места – вдруг дело увенчается успехом.

– Нас уже никто не будет ждать там, когда мы туда явимся, идиоты, и никаких денег не получим! Вы хотите притащиться к пустому посту, где нас встретит только ветер во дворе и местные жители? Давайте, валите тогда туда одни, мне же своего времени жалко и есть дела поважнее, чем гоняться за давно убежавшей лошадью, – рявкнул Манрид, побагровев от злости. Он не привык, чтобы ему перечили, но больше всего не терпел, когда его же приспешники начинали что-то требовать от него. – Те люди, с которыми был уговор, не какие-то мелкие мошенники, имеющие дело с каждым встречным и просиживающие свои штаны сутками в ожидании кого-то, вдолбите это себе в свои безмозглые бошки!

Оглушающе громкий голос рыжебородого прозвенел в ушах у каждого и через мгновение в воздухе повисла тишина.

– А может, все же рискнем? Да, вероятно, ничего не выгорит, но и терять уже нечего, зато хотя бы не останется никаких сомнений, и не будет потом грызни между нами, – послышалось из угла комнатушки, и все тут же перевели свое внимание туда. На груде досок сидел самый неприметный член из всей банды, о существовании которого, как бы странно ни звучало, порой даже забывали, но только не тот, кто его всего четыре месяца назад привел в шайку. Тот, кто теперь стараниями Или и Кирта остался лежать на окровавленном снегу в горах. Парень невозмутимо ковырялся в зубах найденной щепкой и так же спокойно смотрел на главаря. – Если не проверим, то откуда можем быть уверенными до конца, что все именно так, как ты говоришь?

– А что, это резонно, – отметил Фес, почесав лоб. Подобный ход мыслей ему явно пришелся по вкусу, и он как будто чувствовал, что все просто так не закончится, а может ему хотелось думать так. Но, в любом случае, убедиться или ошибиться не помешает. – Нам осталось пройти немного, к тому же только на заставе сможем достать лошадей и повозку, чтобы не плестись назад пешком.

– И пожрать сможем, и выпить, и девок найдем, – воодушевленно добавил кто-то, а другие, энергично закивав, вторили ему.

– Вам лишь бы веселиться да щупать за задницы шлюх, – Железный Кулак в мгновение ока помрачнел и задумался. Грубо оттолкнув в сторону стоящего у него на пути, главарь подозвал к себе паренька. – Ты, как там тебя, подойди сюда.

Привычный к тому, что о нем не помнят, Уден хладнокровно принял такое к себе обращение, словно он безымянная мебель, слез с досок и неспешно приблизился к рыжебородому. Тот с минуту мерил его взглядом, словно хотел прожечь насквозь и что-то понять для себя, затем ухмыльнулся и произнес:

– Значит, ты предлагаешь рискнуть, но только для того, чтобы мы потом друг друга не покромсали на куски и не начались распри, кто был прав, а кто – нет?

– Что-то вроде того, – смеющиеся черные глаза Удена сузились, но даже под тяжелым и острым взглядом главаря он их не спрятал. – Нас и так уже поубавилось достаточно, и много ума не нужно, чтобы понять, что из-за внутренних разборок от твоей банды вообще ничего не останется.

– А знаешь, умник, мне нравится, как варит твой котелок, в отличие от этих бездарей и дармоедов, которым подай только развлечений и денег ни за что. Ты… Напомни, кстати, как твое имя?

Парень без тени смущения назвался, как делал прежде не единожды, когда и Манрид, и другие к нему обращались, что было, разумеется, больше случайностью, чем настоящей необходимостью. Но Удена Мора это вполне устраивало, он был тёмной лошадкой среди людей Железного Кулака и ему нравилось, что его персона для них приходилась малозначимой. Парень почти ничем себя не утруждал, если шайка шла на дело, ловко мог отсидеться где-то, но при этом положенные лирии умудрялся получать. Он сторонился лишний раз себя проявлять и напоминать о собственном существовании, ему хватало того, что пристроился и пригрелся на одном месте. Рожденный далеко не на улице или в притоне какой-то нищенкой, Уден приткнулся к тем, кого его семья, как и все прочие приличные люди, всегда старалась избегать и презирала.

– Значит, идем, куда шли? – Костяной Фес легонько одобрительно похлопал рыжебородого по плечу. – Другое дело, иначе все бы решили, что Манрид Железный Кулак устал и начинает сдавать.

– Ты знаешь не хуже меня, что может случиться с теми, кто так подумает. А теперь, хватит трепаться попусту, собирайтесь и выходим – вы достаточно отдохнули. Уден, не отставай, и будет лучше, если ты пойдешь рядом со мной.

По лицу парня нельзя было понять рад он или же нет оказанной ему чести, хотя любой из их сборища желал быть ближе к главарю, ведь это означало получить больше доверия и покровительства. А фигура Манрида кое-что да значила во многих уголках Кордея среди подобных ему, и его протекция могла очень пригодиться.

Застава Три Дуба, где должна была пройти встреча, находилась неблизко, и притом еще не в самой легкопроходимой местности. Одним богам известно, почему некогда люди решили обосноваться именно там, среди бесконечных глубоких оврагов. В зимы, особенно такие снежные, какой выдалась нынешняя, ходить в тех краях неосторожным и несведущим путникам было опасно, ведь под белоснежными бескрайними покровами скрывались коварные провалы и смерть в облике каменных пиков, что тянулись вверх со дна. И все это дополняли изогнутые уродливые деревья, могучие корни которых предательски выглядывали из земли. И все же в одно время столь непредсказуемая местность оказалась для тех, кто обосновался на заставе, большим плюсом. Когда-то это была крошечная деревушка без названия, но позже она превратилась в один из многочисленных в Хиддене наблюдательных постов, когда воцарились неспокойные времена и смута, едва не дошедшая до открытых военных кампаний и сопротивлений внутри провинции. Но о несостоявшейся, к счастью, междоусобной войне многие уже успели позабыть – дела давно минувших лет. Беспорядки и волнения успокоились, но за поселением так и осталось положение заставы, которая стала именоваться Три Дуба. Эти деревья там никогда не росли, нет, и свое название поселение получило благодаря резному рисунку в виде тройки дубовых листьев над входными воротами. Местные жители не имели ничего против ни названия, ни статуса, да и уходить никто оттуда не собирался, несмотря на все коварство округи, где нужно всегда быть начеку и смотреть под ноги.

Сам Манрид никогда не бывал в Трех Дубах, как и его сообщники, во всяком случае, никто никогда не упоминал о тех краях, но рыжебородый догадывался, что место выбрано не случайно. И он не ошибался: застава, существовавшая обособленно ото всех, в тишине и полной глуши, подходила для тайных встреч, переговоров как нельзя лучше. Жителей можно было по пальцам обеих рук пересчитать – так мало проживало на заставе, и они почти не интересовались тем, кто к ним забрел на огонек – на излишнем любопытстве их нельзя было поймать. В гостеприимстве никому не отказывали никогда (однако не выносили всякого рода отребье, шнырявшее по дорогам и доставляющее доброму люду неприятности и беды, и с ними у обитателей Трех Дубов разговор был короткий), но на этом – все. Докучливых расспросов не учиняли, ведь их не особо интересовало, кто и что, если пришлые не собирались, конечно, навсегда осесть в глухих краях, но и не любили, когда кто-то что-то вынюхивает и расспрашивает о них самих. Молчаливое наблюдение. Да, особым дружелюбием не славились, и их это вполне устраивало.

Остатки шайки из шести человек наконец покинули разваленную ферму, едва передвигая ногами и увязая в снегу. В самом начале своего пути – а выступила банда не из своего убежища – они были при двух лошадях и повозке, но случилась неприятность: животные переломали ноги на крутом склоне и их пришлось добить, а телегу бросить за ненадобностью. Теперь им приходилось использовать собственные силы, которые были на исходе, да и снежные заносы и непрекращающиеся ветра еще больше усложняли дорогу и затрудняли ход. В дорожных мешках звенели бутылки с оставшимся пойлом – единственное, что на имеющийся момент поднимало настроение бандитам, не считая мыслей о будущей прибыли. В головах у всех несколько прояснилось, хоть половина так и не вспомнила, что именно произошло прошлой ночью, но им на это уже было наплевать, ведь не лишились же они, в конце концов, своих жизней, как их приятели.

– Эх, не повезло остальным, зато нам больше достанется, – цинично заметил долговязый, осознав, наконец, что к чему.

– Так мы за них погуляем на славу, на их-то долю! – тут же ответил другой и довольно гоготнул, представив, сколько дней подряд можно гулять на наживу, и сколько еще может остаться денег даже после этого.

– А то, и еще как! Мы-то живы.

– Завалите пасти! – скомандовал Манрид, гневно глянув на болтунов. – А не заткнетесь, так отправитесь вслед за ними, – его злило, что лишился практически лучших своих людей, да, они были отребьем, из того же самого теста, что и сам рыжебородый, но он их ценил и они были незаменимы. Остались лишь те, кого бы Железный Кулак самолично с превеликим удовольствием давно отправил к праотцам, выпустил никчемный дух из их тел или, будь такая возможность, выменял у любых могущественных незримых сил на своих убитых людей. Но его останавливало то, что и не самые лучшие остатки банды еще могут быть полезны, ведь не зря же Манрид когда-то их подобрал и позволил присоединится к его маленькой и уютной компании.

– Да ладно тебе, сейчас всем и без того хреново, пусть треплются, может полегчает, им пока больше ничего не остается, – Костяной Фес оправился и прибавил шагу.

Кто-то из шайки хриплым голосом затянул одну из известных трактирных песен, тех самых, что распевают ветреные девицы, которым подпевают кутилы и пройдохи.

…Э-эй, Сьюзи, красотка,

Станцуй для меня!

С тобой выпьем мёда-а-а

И-и-и…

Будем гулять до утра!

Э-эй, Далия, пышка,

С тобой бы удрал,

Но только такую-ю-ю

Малышку-у-у…

Мой конь бы не удержал!..

Не долго думая, сначала один, потом другой подхватил песню, и вскоре по округе стали разноситься отвратительные вопли и непристойные куплеты, поддерживаемые завыванием ветра, носящимся меж деревьев.