– Шен картвэли хар (Ты грузин)? – прокаркал водитель на незнакомом для Шахара языке и прищурился. Впрочем, не совсем чтобы: интонационная мелодия фразы чем-то тель-авивцу была знакома.

Будто прослушав вопрос, Шахар повторно сослался на корочки. Подкрепил просьбу и словами:

– Дай ехать инвалыд.

– Вина хар? Дамцини? (Кто ты такой? Издеваешься?) – Исторглись новые слова, ничего общего с русским не имеющие.

Тем временем, заправившись, первый в очереди автомобиль тронулся. За ним потянулись два последующих, образуя в ряду пробел. Дав газу, «Запорожец» в него вклинился.

«Кепка» и его попутчики замахали руками, бранясь. Но на сей раз некоторые слова Шахаром узнавались – русский мат, вкрапливаемый в незнакомую тарабарщину. Тель-авивец, как ни в чем не бывало, потопал к модулю, но прежде в третий раз тыкнув «фуражке» удостоверение.

По пути к «Запорожцу» его посетила весьма странная мысль: кепка-аэродром напомнила пачку горелой мацы – в том виде, как он ее впервые увидел в Кустанае. По рассказам отца, пекли ее подпольно.

Тут Шахара осенило, что квартет из соседнего авто – грузины, принявшие его из-за акцента, хорошо имитируемого, за соплеменника. Но, поскольку на заданные по-грузински вопросы он ответить не смог, то его исковерканный на грузинский лад русский, похоже, был принят за издевку. В Тель-Авиве целый час вдалбливали грузинский акцент в преломлении русской речи, но дать прослушать непосредственно грузинский диалог забыли. Ну да ладно, и так Биренбойм выше головы прыгнул, подумал он. Правда, приземляться мне, а не ему. И, дай Бог, чтобы эпизод с «соплеменниками» наэлектризованной жестикуляцией исчерпался…

Поравнявшись с модулем, Шахар согнулся и поприветствовал спутников взмахом руки. В ответ девуля чуть пошевелила пальцами ладошки, а добродей распахнул дверь, обращаясь:

– С какого они митингуют? Ты же корочки показал!

– Все в порядке, Сэргей, – бесстрастно ответил тель-авивец, переключая внимание на окошко кассы. Вскоре он заметил, что порядок расчета – прямо противоположный европейскому: заказ – оплата – заливка. Лажа, еще с кассиршей объясняться, хорошо бы без вопросов…

Шахар чуть отошел в сторону и обратил взор на Татьяну, выказывая откровенный, чисто мужской интерес. Должно быть, не ожидав чего-то подобного, девуля отвернулась, но спустя несколько мгновений за стеклом вновь возникли ее глаза, дымчатые, от робости высвобождающиеся. Глаза женщины, на пороге сладко щемящей неизвестности.

Место у автомата опустело – затарахтев двигателем, модуль в него заполз. Шахар подтянулся вслед, извлекая на ходу пистолет из паза. Открутив крышку бензобака, подсоединился.

Он заметил, что все четыре дверцы авто «соотечественников» распахиваются. Скулы Шахара обнажились, а взор передавал маету мысли: «Как чувствовал – малым не обойдется! Восток, да еще укушенный за национальное живое, нет стихии круче. Однако почему волынку тянули? Решали, кому мне холку намять? Не найдя добровольца, ринулись всем скопом»?

Заторопился к кассирше, но вскоре замедлил шаг, с горечью осознавая, что спешить, собственно, некуда. Окошко занято – автомобилист из параллельного маршрута расплачивается. Да и на саму заправку уйдет минут пять. Квартет же, заметил боковым зрением, стремительно приближается.

Кассирша с любопытством разглядывала Шахара, достающего деньги из кармана. Стервозный налет на ее лице, казалось, врожденный, улетучился. Украдкой даже поправила жестянку для денег, будто не до конца выдвинутую. А просунутый четвертной и вовсе ее к клиенту расположил.

– Трыдцать литр, первый, – сообщил в слуховое «устройство» в виде дюжины дырочек, проделанных в витрине из плексигласа, Шахар. Для закрепления семантики, начал разворачиваться, дабы указать на автомат. На самом деле был больше озабочен месторасположением квартета, нежели старался быть понятым. На тот момент уже знал: один из «соотечественников» – совсем рядом.

Жест-подсказку тель-авивцу так и не удалось завершить. Заметив замах, Шахар резко согнулся и отскочил в сторону.

Раздался сдавленный, гортанный крик – рука «соотечественника» въехала в бетонную стену кассы.

Вторая линия атаки – изумленное неожиданным поворотом действа трио – будто от сильного порыва ветра, застыло на месте. Но спустя несколько мгновений пришло в чувство: «кепка» бросилась к скорчившемуся от боли товарищу, после чего дуэт стал надвигаться на «пародиста», минутами ранее попутавшего аудиторию. При этом, казалось, им явно не хватает решимости. Шахар тем временем метался – между рефлекторным позывом занять боевую стойку и надобностью, ввиду неизбежных осложнений, потасовку избежать. Оттого спиной пятился, норовя сделать ноги.

– А ну, стоять! – раздался крик, озвученный командирским, без всяких истерических ноток голосом.

Сектор атаки замер и, оглянувшись увидел, что левая дверь «Запорожца» распахнута, возле нее – одноногий инвалид с костылями. На один костыль левой подмышкой опирается, а второй – зловеще вскинут.

Шахар глуповато улыбался Сергею, цепко держа квартет в поле зрения, не расслабляясь. Меж тем, спустя несколько мгновений, кураж набега резко увял. Властно распорядившись, «кепка» увела распетушившуюся команду восвояси. Возымел свое и окрик кассирши, пригрозившей по громкой связи милицией.

Вскоре модуль тронулся, оставив кассирше на чай шестнадцать рублей в виде невостребованной сдачи и горьковатый осадок у нападавших, – воевали-то, по сути, с калекой, кому, оказалось, приятель вызвался помочь. В их традиции, один из кодов которой – акцентированное почитание старших и калек – приключившемуся места быть не могло.

По возвращении Шахара, его спутники в первые минуты молчали, огорошенные не столько инцидентом, сколько виртуозным, говорящем о спецнавыках приеме. Сергей налегал как можно быстрее убраться с места происшествия, опасаясь возможных недоразумений с блюстителями порядка, а то и с самими кавказцами, случись дурная кровь вновь ударит им в голову. Таня же переваривала очередной прием-выверт соседа, испытывая к Шахару то восхищение, то необъяснимый страх. Последнее мешало даже исполнить свой профессиональный долг – оказать герою первую медицинскую помощь. Увиливая от удара, тот ушиб о стенку ключицу и сейчас от тупой боли водил правым плечом.

Все же, несколько утихомирив сумбур, где прилежная медсестра, а где безрассудно втюрившаяся девуля обратилась:

– Позвольте, Федор, я вашу спину осмотрю. Только пальто снимите.

Шахар тут же повиновался, будто давно ждал приглашения. Между тем диагноз уже себе поставил: перелома нет, максимум – трещина. Зарастет. А вот соблазн соприкоснуться с Татьяной после взвинтившего все естество стресса переносился с трудом…

Кроме профессиональной сноровки, медсестра прочих чувств не выказала – деловито прощупала ключицу, постановив: «Трещина, немедленно к врачу».

– В поликлинику? – чуть присвистнув, забеспокоился Сергей.

– Лучше больница… – неопределенно откликнулась медсестра. Оставалось догадываться: подразумевается собственная вотчина, до которой пилить еще добрую сотню километров, или ближайшая больница? До Владимира их более чем достаточно…

– Я думаю, Федя – парень крепкий, потерпит… – дипломатично обошел ложбинку частностей Сергей.

Вскоре великолепную троицу вновь склонило к раздумьям, растащив по дорогам и весям, оказалось, кое-где перекликающейся судьбы. Тане вспомнился Костя Турсунов, ее наваждение, безумная со школьных лет любовь, не вернувшийся с неведомо какой войны. Одно не вызывало сомнений – не афганской, поскольку его призванные в Афган сверстники, выжившие или сложившие головы, так или иначе, успевали о службе в «ограниченном воинском контингенте» сообщить. Как ни странно, просветить истину мог Шахар, ибо в восемьдесят втором Турсунова разорвала, вместе с сирийским расчетом и его непосредственным командиром майором ПВО Синицыным, израильская бомба. Но просветить при одном условии: если бы вновь напряг своего подельника Черепанова. Израильтянам до учета чужих, да еще восьмилетней давности потерь, дела не было, притом что о советских советниках знали.

Шахар тем временем вполглаза наблюдал за Сергеем, вспоминая свой задел в афганском конфликте, искалечившем автомобилисту судьбу. Ему казалось, что вместо Сергея за рулем тот самый безусый старлей, которого он вместе с коллегой из ЦРУ в восемьдесят шестом допрашивал.

Кому-то в Лэнгли пришла в голову необычная, но не лишенная изобретательности мысль: зачем для моджахедов выбивать в Конгрессе ассигнования и доставлять оружие за тридевять земель? Куда проще советские военные склады на месте потрошить. Тут Шахара и призвали как сотрудника дружественной спецслужбы, знающего русский.

Нельзя не отметить, что старлей возник в прицеле спецслужб неспроста – полгода выменивал у афганцев за военную униформу марихуану, основательно к наркотику пристрастившись. Между тем, попав под пресс профессионалов, держался стойко – не помогали ни пытки ни посулы мешка дармовой травки. Все же «сыворотка правды» развязала ему язык – план охраны склада Шахар рваными кусками вытащил.

До назначенного на два ночи штурма мозговой центр операции решил пленного придержать, колеблясь «списать» или обратить в перевертыша. Но тут тугой узел выбора расковырял сам пленный, причем в самом прямом смысле: вскрыл ржавым гвоздем вены, как только очухался от «сыворотки».

Склад моджахеды захватили, но поживились не очень, вследствие чего в Лэнгли решили, что делать ставку на пиратские вылазки не стоит – тактика с весьма мутной перспективой. К тому же, проглотив горькую пилюлю, русские удвоили охрану аналогичных объектов.

Нахлынувшее озадачило Шахара: отказ Сергея от мзды за подвоз, равной двухнедельной зарплате, его безрассудная решимость вступить в бой на заправке, и отчаянный уход из жизни старлея – тождественные признаки русского национального характера, ничего общего с ходульной идеологией большевизма не имеющие. Так что русские, вывел он, нация воинов, но движимая не поживой, а чувством собственного достоинства.

Почему в стряпне племен Творец распорядился именно так, завысив у русских нравственную планку, или, наоборот, приглушив у них инстинкт самосохранения, Шахара не интересовало, ибо, несмотря на многогранность своей натуры, он в первую голову – практик. А вся героика заняла его лишь потому, что он держал свой путь не экскурсии по знаменитым владимирским достопримечательностям ради, а дабы одного из граждан Владимира завербовать. Причем не столько склонить к предательству – на тот момент о национальные интересы государства-трупа кто только не вытирал ноги – сколько принудить добровольно отдать себя на съедение волкам. В разное время обретенный, но убедительный опыт подсказывал: вполне вероятно, что предстоящий фигурант столь же неустрашим и неподкупен, как Сергей. Стало быть, впереди очередной, но пока укрытый за снежным туманом костыль…

Сергей в эти минуты про себя облизывался, смакуя интригу полного откровений путешествия, по большей мере, им сотворенного. При этом первоначальную аттракцию – таинство набухающего, точно почка вербы, чувства взаимности усилил новый, обнажившийся в том же скрещении сюрприз. Муминова вдруг посетило, что Федор подражает грузину, ни в коей мере им не являясь.

Все бы ничего, если бы хоть какое-то известное Сергею социо-этническое клише псевдогрузину подходило. Он излучал как дивную естественность и склонность к компромиссам, малохарактерные для советских людей, так и жесткий нрав, то тут то там пробивающийся. И еще: странный симбиоз венчала, чуть поблескивая, чисто восточная хитринка, запавшая Муминову в память от общения с афганцами. Федора отличал некий присущий каждому движению «прищур».

Образ интриговал, но скованное обручами советизма воображение, препарируя загадку «Кто ты, Федор?», буксовало. В общем, артист бродячего театра с выдвижными бивнями мамонта, в конце концов вывел для себя Муминов, и краешками губ улыбнулся.

Вплоть до въезда во Владимир в модуле часто звучал смех. На правах хозяина, а скорее, одинокого, истосковавшегося по живому общению калеки, автомобилист развлекал публику. Друг на дружку нанизывались смешные истории об опыте его общения с медициной, малопонятные для Шахара, зато веселившие Татьяну. Смеялся за компанию и тель-авивец, чутко откликаясь на реакцию соседки. Дабы не походить на бэк-вокал, вкраплял обтекаемые комментарии: «Молодэц, Сэргэй!», «Надо же!», «Какой случай!» Когда больничная эпопея забрела в Афганистан, Шахар притих, настороженно вслушиваясь.

– Не хуже ли вам, Федор? – всполошилась медсестра, уловив перемену в настроении спутника.

– Все нормально… – невнятно проговорил «Федор», навостривший уши едва прозвучало «Кандагар». В восемьдесят шестом, в платье феллаха, он вдоль и поперек облазил этот город, изучая расположение советских войск. Ныне же обеспокоился, не опознал ли его каким-то образом Сергей.

В городской черте Муминов стал уточнять, в какую больницу «мистерию с прищуром» доставить.

– Дарагой, ты слишком много сдэлал. Остановы самый близкий остановка такси, – отмел благие намерения «сослуживца» Шахар.

Автомобилист возражал, норовя высмотреть в зеркале лицо Татьяны, почему-то проглотившей язык, словно ее заключение – показаться врачу – уловка, отпавшая за ненадобностью. Шахар при этом стоял на своем, то и дело посматривая на часы.

– Да бог с вами! – махнул с досадой автомобилист. Кто такие «вы», оставалось догадываться…

– Нэ расстраивайся, Сэргэй, – подбодрил Муминова Шахар, выбравшись с Таней, ее котомками и елкой из модуля на стоянке такси. – И будь крэпким, как на войне. – Шахар сжал кулак, казалось, в цеховом приветствии.