Пролог

Узники, узницы, конвоиры, вертухаи, баландеры, хозбанда, мужики, козлы, смотрящие, воры, кумы, боры… Ощущение, что этот перечень никогда не закончится, ощущение, что этот перечень длиннее списка должностей государственной службы; ощущение, что все и вся в этой стране пропахло смрадом закостенелой лагерной жизни.

Двадцать первый век… Что изменилось? Были ГУЛАГом, остались ГУЛАГом… Даже не переоделись и не переобулись. Посмотрите на карту страны, в которой мы, граждане, живем… точнее, выживаем или существуем, как молекула кислорода в воде, без единого шанса вырваться. Посмотрите – все это один сплошной лагерь! Лагерь, построенный в СССР, лагерь, доставшийся нам вместе с долгами СССР, лагерь, пахнущий смрадом, ненавистью, потом, болью и смертью!

Что изменилось?! Убрали ГУЛАГ? Нет, зачем?! Просто переименовали. Лучше бы оставили как было – ГУЛАГ – Главное управление лагерей. Хотя бы честно и понятно…

ФСИН… Не знаю, как у вас, а у меня стойкая ассоциация с собаками возникает… с псинами.

Что изменилось? Мы стали честнее? Власть стала честнее, демократичнее, добрее? Нет… наоборот, если раньше политические преступники четко были политическими, то теперь они смешались с великой воровской братвой! Мошенничество и участие в организованном преступном сообществе, или чего похуже – организация того самого организованного преступного сообщества… статья 210 и статья 159 Уголовного кодекса Российской Федерации. Это уже классика… Я молчу про то, что состав преступления по этим статьям они вообще уже перестали доказывать. Лепят… Скульпторы, художники и великие сказочники. Я, когда читал свое обвинительное заключение, невольно задумался: вот ведь чертяка следак, как пишет-то, зачитаешься… ему бы романы писать… а он людей сажает!

А главное, господа хорошие, посмотрите-таки на эти уголовные элементы: сплошь губернаторы, мэры, генералы и даже министры… Не очень хочется напоминать, кто и как их назначает! Страшно…

Сразу почему-то вспомнился современный анекдотец:

«Вновь избранный председатель Государственной Думы Российской Федерации по фамилии Володин вступает в должность, открывает первое пленарное заседание. Один депутат из зала орет: „Ты хоть представься, фамилию скажи!“ Председатель ему отвечает: „Я же представился. Я – Володин“. А депутат ему в ответ: „Послушай, мы здесь все „Володины“. Ты фамилию скажи и все!“»

М-да… Вы вдумайтесь: 10 лет за 1 миллион рублей, за которые даже машину толковую не купить, про остальное и говорить нечего! 10 лет за 1 килограмм зерна! Это вы называете либерализацией уголовного законодательства и развитием принципов демократического общества. «Тебя посадят. А ты не воруй» – наверное, это единственно возможный ответ в этом случае.

М-да… у нас не демократизация развилась, дамы и господа, которые пока еще не в Парижах, у нас в нашей большой песочнице псинитизация развилась.

Простите мне столь эмоциональное начало моего повествования о днях, проведенных в стенах с геометрически правильными фигурами, в строгой и полной изоляции от общества, в стенах СИЗО, следственного изолятора. Закончить маленькое вступление хочется стихом, написанным в стенах зарешеточного зазеркалья, криком души, оставшимся так и не услышанным там, за стенами двухметровой толщины… в Лефортово:

 
Мне больно жить,
Еще страшнее умереть,
Оставив такое вот потомкам,
А ведь я так хотел любить,
Творить историю,
Быть преданным ее ребенком.
 
 
Но нет, ее не возродить,
Пока псинарня покрывает территорию.
Так хочется убраться, подмести,
Все к чертовой… снести.
Заставить снять их берцы, сапоги,
Мышиный пестрый камуфляж,
Поглубже в землю закопать
Спецсредства, чем дубасят нас.
 
 
Траву засеять…
Дать ей хоть чуточку взойти
И насладиться зеленью полей
Бескрайней территории страны своей,
Где, бегая за бабочкой с сачком,
Ты не рискуешь вляпаться
Иль быть измазанным дерьмом⁵
 

Часть 1.
Зарешеточное зазеркалье

Глава 1.
«Оставь надежду всяк сюда входящий…»

Тюрьма – это черные дыры, в которых люди исчезают, не оставляя следа. Оттуда не проникает

наружу никаких лучей света, никаких вестей⁶.

2 сентября 20_ года… День, который разделил мою жизнь на до и после…

Я проснулся от бесконечного дребезжания дверного звонка и стука в дверь. Такого мерзкого, противного настойчивого стука, отдающегося в каждой нервной клетке твоего тела каким-то невероятным, неподвластным осознанию, скрежетом… Так звонить и стучать могут только ОНИ… Это понимаешь мгновенно, и плевать, что не 37-й год… Это понимание в генах каждого жителя бывшего Советского Союза… Было 6 часов 18 минут…

– Гриша, что это? – удивленные, испуганные, немного заспанные глаза моей любимой смотрели на меня в упор.

– Солнце, я думаю, ОНИ пришли, с обыском. Не переживай. Главное, чтобы детей не разбудили.

Я спокойно надел халат и пошел их встречать… Совершенно бессмысленно описывать последовательность проведения обыска в нашей квартире. Ничего экстраординарного при этом обычном следственном действии не происходило. Я думаю, все прекрасно осознают, что само его проведение доставляет множество отрицательных эмоций, а воспоминание о нем вызывает неудержимое чувство брезгливости и отвращения.

Обыск закончили достаточно быстро. Дальше был многочасовой допрос, который закончился привлечением меня в качестве подозреваемого в совершении преступления по части 4 статьи 159 Уголовного кодекса Российской Федерации (мошенничество в особо крупном размере) и задержанием на 72 часа.

Отношение ко мне как к человеку закончилось с момента клацанья замка решетки в здании изолятора временного содержания (ИВС) и с фразы довольного добродушного славного опера Управления экономической безопасности МВД России по имени Виталий: «До свидания, Григорий Иванович». С этого момента я перестал быть «Григорием Ивановичем», а стал последовательно вначале подозреваемым, потом обвиняемым, подсудимым… и, в конце концов, осужденным. Кто хоть раз в жизни проходил эту удивительную трансформацию от личности к статусу, чьи права, дарованные тебе свыше Создателем, теперь регулируются уже не нормами морали, нравственности, Конституцией, а исключительно нормами УПК, УИК и всякими там инструкциями, тот никогда не забудет посетившие его в тот момент мысли: «Это какой-то кошмарный сон. Сейчас я проснусь и все будет как раньше!» Но сколько бы вы потом ни просыпались, сон почему-то не заканчивался. Какой паршивый длинный сон… сон длиною в срок! Погружаясь в этот сюрреалистичный сон, ты волей-неволей затягиваешь в него, как в воронку взорвавшейся водородной бомбы, всех своих близких и дорогих тебе людей, которые становятся участники твоего «неосознанного» и «нежеланного» сновидения длиною в срок, хотят они этого или нет.

– Че стоим? Лицом к стене, руки за спину, сумку в угол! – прервал мои мысли вопль дежурного. Назвать это голосом было достаточно сложно. Это был именно вопль недовольного жизнью человека. – Фамилия, имя, отчество?

– Рутковский Григорий Иванович, – достаточно спокойно ответил я, ибо сил противиться этому ханже в погонах капитана полиции просто не было.

– Год рождения, место рождения?

– 15 августа 1978 года, родился в Ленинграде.

– Какая статья?

– Не очень вас понял, капитан, а что значит статья? Я же не осужденный еще.

– Бл…, ты че, дебил, что ли? По какой статье тебя задержали и привезли сюда?

– Капитан, будьте любезны, – ответил я, собрав всю возможную жесткость, которая у меня еще осталась в душе, – выбирайте выражения. Где, позвольте вас спросить, вы здесь дебилов увидели?

– Если попал сюда, значит – дебил! – продолжил свой вопль дежурный капитан, но уже с явной примесью издевательского сарказма. – Так какая статья? Да, хе… с тобой, сам посмотрю в документах.

Затянувшееся молчание со стороны дежурного явно свидетельствовало о его попытках прочитать постановление, вспомнив при этом все свои недюжие навыки чтения, которым его, возможно, обучали только в школе. Точнее сказать, обучать-то его точно обучали, нас всех учили понемногу чему-нибудь и как-нибудь, а вот обучили ли, это осталось загадкой. Но, видимо, какими-то навыками угадывания букв и последовательного их складывания вначале в слоги, а потом в слова он все же обладал, ибо спустя несколько минут монолог дежурного продолжился:

– А-а-а-а… 159, часть 4, народная статейка… О-о-о-о-о… ничего себе, так тут к нам олигарх заехал, 100 миллионов спиз… л! Красавец! И хрен ли сидел тут, в этой жопе. Уехал бы давно за бугор.

В этот момент он оторвал свое мягкое место от стула и вышел ко мне, до сих пор стоящему лицом к стене с руками за спиной. Такого прекрасного, очаровательного амбре я не нюхивал со времен домашних вечеринок в период моего обучения в университете на юридическом факультете. Это был не перегар выпитого суррогата неизвестного происхождения вчерашнего вечера, это был свежачок. Хотя чему тут было удивляться, часы только что отмерили 2 часа ночи и неуклонно двигались по направлению к новой цели, к утру этого первого дня моего сновидения.

Как говорится, контакт состоялся. С этого удивительного амбре началось мое знакомство с закулисной жизнью подозреваемых, обвиняемых, подсудимых, осужденных, объединенных одним жизненным фактом или обстоятельством: все они и я являлись заключенными, то есть лицами, так или иначе лишенными свободы. Хотя для кого-то тюрьма – дом родной, но мое дальнейшее повествование точно не об этих людях.

Свобода… что это? «…Что ты называешь свободой? Ни о чем не просить. Ни на что не надеяться. Ни от чего не зависеть»⁷. Свободны ли мы вне рамок заведений с решетками? Свобода души или свобода тела?

Вопросы по своей емкости достойные докторских диссертаций, философских учений. Но поверьте мне, каждый человек, впервые попав в ситуацию, когда за тобой клацнул замок решетки или брони⁸, мгновенно понимает, чего его лишили. И ему не надо читать докторские диссертации, быть самому академиком, быть ярым религиозным фанатиком или просто верующим человеком, для того чтобы мгновенно осознать, что такое свобода и чего его лишили. Для каждого это понимание и ощущение сугубо индивидуально, но оно настолько ярко, что остается с тобой навсегда.

Меня лишили свободы… и физическая свобода, в смысле способность передвигаться куда хочешь и когда хочешь, – это самое последнее, о чем я думал в этот момент. Самым драгоценным и поистине невосполнимым становится утрата возможности в любой момент быть рядом, разговаривать, видеть, обнимать бесценных твоему сердцу людей. Их как будто «на живую» вырезают из твоего сознания, души, сердца клацаньем закрывающейся за тобой двери. Никто не заботится в этот момент об обезболивании этой трепанации. Наоборот, осознавая прекрасно причиняемую тебе боль, сотрудники, в чью кровь уже въелась псинитизация как неотъемлемый элемент, как эндорфин, без которого нет кайфа, нет жизни, любым образом пытаются усилить болевой синдром, дергая за хорошо им известные ниточки человеческой души. Этакие садисты от системы, получающие удовольствие от причинения тебе душевных страданий. И чем больше ты им это показываешь, тем обильнее их слюноотделение. Чем больше сопротивляешься и огрызаешься, тем больше узнаешь о своей персоне нового в выражениях, которые даже нецензурными назвать нельзя. Единственно верное поведение в этот момент – это полное отрешение от происходящего, в свой собственный мир, в свою бесконечную Вселенную, в свою душу. Счастливы те, чей внутренний мир богат и разнообразен. Хотя в действительности душа каждого человека, являясь частичкой нашего Бога, Создателя, ничем не ограниченна. Надо только уметь ее раскрыть. Мы, будучи свободными, а правильнее сказать, находясь за пределами стен, в которых геометрически правильные фигуры в виде квадратов, прямоугольников, решеток являются основой, живем, не задумываясь о своей душе, не слыша ее вопли и стоны, отдавая пальму первенства разуму. Вспомните себя! «Слушай свой разум, а не сердце. Думай головой!» – это же девиз нашего существования. И только попав туда, в эти стены, мы вспоминаем о душе.

Отношение к человеку, попавшему в ИВС, СИЗО, лагерь, как к скотине проявляется буквально во всем, даже в названиях мест, где пытаются выжить люди, не превратившись в зверей, свиней или какую-нибудь живность: барак, отстойник, БУР, ЕПКТ, СУС, карцер, ШИЗО. Действительно, как скотобойня, а охраняют ее… погонщики псов.

Вот сюда меня и повел прекрасный капитан с очаровательным амбре вместо хотя бы запаха недорогой туалетной воды. Облапав мое еще не очень стройное тело, он произнес:

– Руки за спину, сумку взял. Ну что, олигарх, пошли в номера.

Признаюсь честно, пошли – это очень громко сказано. Мы сделали ровно четыре шага, после которых в мое сознание, засыпающее уже от усталости, врезались снова слова дежурного:

– Стоять, лицом к стене, сумку в угол.

Сухо щелкнул замок камерной двери, расстреляв последний кварк надежды на то, что это все-таки сон.

– Ну, че стоим, проходим! Располагайся, за тобой придут.

Все это было сказано с таким омерзительным удовольствием, какое, наверное, можно испытывать, когда ты тапком убиваешь жирного рыжего таракана, пытающегося скрыться с места преступления. На какой-то момент мне даже показалось, что от неконтролируемого экстаза у дежурного потекла слюна, сглотнув которую с не менее омерзительным причмокиванием он захлопнул за мной «бронь». Но ведь мы не тараканы, а вы не «тапок» правосудия, за время взмахов которого вы успеваете провести следствие, суд и привести приговор в исполнение. Хотя, наверное, количество сбежавших от «тапочного» правосудия тараканов примерно равно количеству оправдательных приговоров в нашей стране. Эх… Хорошо живем в стране советов.

Очаровательная комнатушка, два на два метра, без окон, без скамьи. Слава Богу, свет все-таки горел. В этот момент ноги сами согнулись от усталости и возможности присесть, пусть на заплеванный и грязный пол, но все же присесть, облокотившись спиной на холодную стену. Руки обняли подогнутые коленки, голова сама упала на них, и я погрузился, провалился в забытье, некое подобие сна.

«Тюрьма – это храмы, где дьяволы учатся молиться. Захлопывая двери чьей-то камеры, мы поворачиваем в ране нож судьбы, потому что при этом запираем человека наедине с его ненавистью»⁹. Как жаль, что те, кто запирают тебя в камере и уж тем более кто принимают подчас абсолютно неоправданное решение запереть тебя в камере, не понимают этого, во всяком случае, до поры, пока сами не оказываются на месте заключенных под стражей. За время моего пребывания под стражей мне посчастливилось пообщаться и с генералами полиции, и с судьями, ранее пачками принимающими решения об отправке людей за решетку. Никто из них никогда не задумывался о справедливости, обоснованности своего поступка. Судьям даровано право, предоставлена возможность вершить правосудие, проявляя все свои лучшие человеческие качества – умение сострадать, любить, понимать и, конечно же, профессиональные качества – знание, опыт, а они, задвинув это на задворки, в самый далекий и темный угол, как роботы, штампуют свои решения, разрушая тем самым человеческие судьбы, не задумываясь о жизненном бумеранге. Так бесцельно расходовать свою жизнь, ломая жизни другим. Прямо хочется заорать словами героя из фильма «Гараж»: «Люди, люди… человеки», оглянитесь, что же вы делаете?! И тут же продолжить:

«– Человек – это тоже животное. Его тоже надо охранять.

– От кого?

– Человека надо охранять от человека».

Часов на руке не было, и сказать, сколько прошло времени, было просто невозможно, когда сухой щелчок замка камерной двери вывел меня из небытия. В отстойник зашел молодой парень. На вид ему не было и тридцати лет, и, по всей видимости, кто-то из его родственников имел корейское происхождение.

– Здорово, братуха! – с довольно веселыми нотками в голосе сказал он. – Какими судьбами? Что за беда? Кстати, меня зовут Мишаня, – выпалил он и с видом человека, явно находящегося в этой консервной банке не в первый раз, опустил свое молодое, но уже изрядно потертое тело рядом со мной.

Еще пребывая в некоторой полудреме, я пролепетал:

– Здравствуй, 159, часть 4. Будем знакомы, меня зовут Григорий. А у тебя какая статья?

– О… зачетная статейка к тебе прилипла! – с каким-то непонятным для меня восхищением подхватил Мишаня. – Ты че, первоход, что ли?

– В смысле в первый раз? – сразу не поняв, ответил я. – А, ну да, ну да… первый раз.