День казался бесконечным. Руки отрывались под тяжестью вёдер. С меня сошло уже семь потов, пить хотелось жутко. Мне стало интересно, откуда брал воду Толик? Вряд ли он пил из рассадника бацилл. Потом я увидел невероятное. Возле одной из бытовок стоял целый ящик стеклянных бутылок. Я дождался, пока никого не было рядом, и подошёл.
Взял одну бутылку, положил за пазуху. Беспалевно пошёл на поле. Никто не окликнул. Кажется, остальным бомжам до меня не было никакого дело. И всё равно, украдкой, я открыл стеклянную бутылку, свинтив крышку, и залпом выпил почти всю воду. Потом вспомнил про Тиму и мне стало стыдно. Подошёл к нему и протянул бутылку.
– Вот, – сказал. – Попей.
Он удивился, но воду выпил. Бутылку мы тут же положили в одно ведро, а металлическую крышку – в другое. Как быстро я привык к раздельному сбору мусора! До этого за четыре года в Москве успехи были примерно нулевыми.
– Так реально быстрее, – сказал Тимофей. – Ты уже отнёс сто пятнадцать вёдер. Хрена себе! Я обычно за день пятьдесят-шестьдесят делал.
– Так то на двоих, – возразил я.
– Так ещё работать и работать! – буркнул он. – Солнце вон, как высоко.
– Слушай, а какой сейчас месяц?
В который раз Тимофей посмотрел на меня с удивлением. Но, видимо, он уже решил, что я безнадёжен.
– Август, – ответил он. – Пятнадцатое или семнадцатое… Ты вообще того, да?
– Не знаю, – пожал я плечами. – Если мы норму уже почти выполнили, то ты вёдра не так активно наполняй. А я буду ходить медленнее. А то скоро ноги протяну.
– И то верно! – обрадовался он. – Ну ты голова! Соображаешь.
Я от скуки принялся смотреть по сторонам. На кучи свежего мусора прилетали сотни птиц. Если закрыть глаза и нос, прислушаться к крикам чаек, можно подумать, что ты в Крыму, у Чёрного моря. А не в каком-то странном мире, где я – бомж, обитатель социального дна. После свежей и вкусной воды жутко захотелось есть. Желудок буквально сворачивался в трубочку.
– Пожрать бы, – сказал Тимофею.
– Ну так терпи, – ответил он. – Ужин будет, расчёт. И чарочку нальют.
Последние слова он произнёс с такой нежностью, будто речь шла о первых шагах ребёнка. Тимофей – законченный алкоголик. Но ничего, он старался держаться, работал вот. Я начал думать, насколько я теперь в этом мире. Если надолго, то нужно что-то делать. Мне было хорошо известно, как опасно долго находиться на свалке.
Здесь сотни отравляющих веществ. Недаром в Японии весь мусор перерабатывают, до последней бумажечки. Это не только эстетика. Это ещё и забота о здоровье. Ядовитые вещества могут быть и в почве, и в воздухе, попадать в воду. Пыль, асбест проникают в лёгкие. По уму здесь без респиратора нельзя так долго ходить.
– Ты чего стоишь? – спросил Толик после того, как я выкинул вёдра и остановился, чтобы отдышаться.
– Жду, пока запишете, господин бригадир, – ответил я.
– Да всё записано! – возмутился толстый мужик. – Ты чего, проверять меня удумал?
– Нет. Просто во всём порядок должен быть.
– Пошёл вон, – буркнул бригадир. – Без сопливых разберёмся.
Время от времени раздавался мощный звук. Будто гром или взрыв – понять трудно. Причём никто, совсем никто из обитателей свалки на него внимания не обращал. А я первый раз прямо подскочил на своём месте! Звук этот был одновременно и тревожным, и мощным. Когда я спросил у Тимы, что это, он ответил уклончиво:
– Аристарх развлекается.
И больше ничего объяснять не стал. К концу дня я и сам перестал обращать внимание на залпы. Все звуки слились в один фон. Крики чаек, рокот моторов мусоровозов, шелест грызунов. Свалка – отвратительное место. На меня давило положение в новом мире, а ещё – беспокоила антисанитария. За весь день я, пардоньте, ни разу в туалет не сходил.
Так, незаметно, день подошёл к закату. Голод стал невыносимым. А если бы не трофейная бутылка воды в обед, я бы уже давным-давно рухнул на землюЯ закрыл глаза, представляя фонтан на Арбате – как подставлю лицо под ледяные струи, как вода смоет эту адскую копоть… Но открыв глаза, видел лишь бесконечную свалку. Наконец, раздался сигнал – удар чего-то металлического.
Я понял, что это и есть конец рабочего дня. Взяв вёдра и лопаты, мы поплелись к бытовке. Я еле ноги волочил. А Тимофей, напротив, перестал хромать. Он был перевозбуждён нашими успехами на ниве сортировки мусора.
– Двести пять вёдер! – сокрушался он. – Двести пять! Да это рекорд, как его… Олимпийский!
– И сколько нам заплатят? – зачем-то спросил я. В душе мне было понятно, что нас ждут гроши. Никак не оправдывавшие трудозатраты. Просто взыграл какой-то спортивный интерес, что ли.
– Терпение, – ответил он. – Сначала – ужин. И чарочка.
И вновь – неподдельная нежность. Когда Тимофей говорил о спиртном, глаза его загорались. Мы подошли ко всё той же бытовке. На этот раз решётка отсутствовала. Каждому голодранцу выдавали бумажный свёрток, а ещё – маленькую стеклянную бутылочку со спиртным и металлическую кружку с чаем.
– Кружку вернуть! – рявкнула тётка из глубины бытовки.
На раздатчице был респиратор. И руки у неё – в перчатках. Значит, есть какая-то охрана труда! Хоть я и старался носить вёдра аккуратно, на ладонях всё равно появились мозоли. О слое грязи, что налипала на кожу, я старался не думать. Как и об отвратительном запахе. Быть может, вырученных копеек хватит на баню? И на какую-нибудь дешёвую одежду?
– А где руки помыть? – спросил я тётку.
– Пусть твой дружбан на них поссыт, – съязвила она. – Заодно и дезинфекция.
Да, дружелюбие – «сильная» сторона здешних ребят. В металлической кружке оказался горячий чай. В свёртке – бутерброды, но на этот раз не с сыром, а с неким подобием ветчины. После долгого физического труда – отличная еда. Я старался кушать аккуратно, чтобы ненароком не коснуться грязными руками пищи.
Что мы только сегодня не трогали! Все бактерии России, казалось, были собраны на этой свалке. Вкусы у москвичей оказались донельзя понятными. Сотни, тысячи металлических банок от консервов всех видов и мастей. Стеклянные бутылки от соков, лимонадов, масел. Бумажные свёртки и упаковки. Газеты. Книги – жаль, не было времени их читать.
Были предметы, которых касаться неприятно – мягко говоря. Использованная туалетная бумага. Гигиенические прокладки. Перевязочные материалы, тоже бывшие в употреблении. А вот пластика – неожиданно мало. Он встречался в игрушках, во флакончиках, сломанных бытовых приборах.
Здесь пластмассовый мир ещё не победил. Я стоял и не мог понять, кто придумал этот допотопный труд? Ну сколько мусора тридцать с лишним бродяг могут рассортировать за день? Мы не заполнили даже пяти контейнеров. А мусоровозы всё прибывали и прибывали. Они поднимались высоко на гору…
Тридцать бродяг и один надзиратель. Были ещё какие-то сотрудники, но они прятались по бытовкам. Большая часть сборщиков после смены с трудом ноги волочила. Они сидели и лежали прямо на земле. Кружки строго-настрого потребовали вернуть в пункт раздачи. Я так и сделал.
– Стройсь! – скомандовал Толик.
Бомжи проворно встали в шеренгу. Но энтузиазма у них было куда меньше, нежели утром. Толик шёл вдоль ряда работников и выдавал каждому сорок или пятьдесят копеек, громко озвучивая сумму. Люди тут же прятали монеты и удалялись. Наконец, дошёл и до нас с Тимофеем.
– А вот эти мужики сегодня отличились! – громко сказал бригадир. – На, Тима, шестьдесят копеек. Заслужил!
Мой напарник просиял. Я не разбирался в местных ценах (первый день, всё-таки!). Но, наверно, сумма была смешной. Он взял монеты и тут же положил в какой-то потайной карман засаленной куртки. С ума сойти, сколько у бомжей карманов!
– А этот хрен с горы, – Толик ткнул пальцем на меня. – Тоже отличился. И получается тридцать копеек.
– Это почему? – возмутился я. – Столько горбатился! Разделение труда придумал!
Если бы я знал, чем закончится наш спор, то не начинал бы его.
Немая сцена продолжалась неприлично долго. Казалось, даже птицы замерли, чтобы посмотреть нашу битву взглядов. Толик смотрел, не мигая. Но и я не сдавался. Воцарилась тишина. На рукотворную гору то и дело набегал ветер. Если днём была невыносимая жара, то сейчас – похолодало.
– А бутылку кто украл? – спросил бригадир после долгой паузы. – Кто, я спрашиваю? Ты же у нас один тут такой чистюля!
Бомжи оживились. По всей вероятности, они решили, что речь шла о бутылке с горячительной жидкостью. Посмотрели на меня с укоризной. Мне же сразу стало понятно, о чём он говорит. Но я решил виду не подавать.
– Из общей бочки пить брезговал, – напирал Толик.
– А я терпел, – ответил. – Гони бабки.
– Всё, ты – уволен, – ответил бригадир. – Проваливай.
– Слышь, ты, морда! – заорал своим новым хриплым голосом. – Бутылку в своей заднице поищи, понял? Гони ещё сорок копеек! Тридцать – за труд, а десять – за моральный вред.
Бомжи начали испуганно переглядываться. Морда Толи вытянулась. С одной стороны, он был обескуражен моим напором. Должно быть, засомневался, действительно ли я причастен к пропаже бутылки. А с другой – решил не ронять свой авторитет. Где это видано, чтобы бесправный бомж требовал честности?
– Не хочешь тридцать копеек? – огрызнулся он и попытался их забрать. – Тогда проваливай!
– А я сейчас полицию вызову, – продолжал я, совершенно забыв, что нахожусь в чужом обличье в незнакомом месте. – Пусть взвесят тут всё. Проверят, сколько мы заработали. И сколько ты платишь нам по ведомости, а сколько – на руки.
Толик побагровел. Бригадир смешно глотал воздух, будто рыба на суше. Должно быть, слова он посчитал излишними. Потому как вытащил из-за пазухи плеть – самую настоящую, нагайку! Я такую видел только в фильмах про казаков. Толстяк сделал движение – плеть щёлкнула в воздухе.
– Здесь я полиция! – прохрипел он. – И царица тоже я! Усёк?
– Гони деньги, Толик! – рявкнул я. – Хватит воздух гонять.
Он отступил назад на три шага. Сделал молниеносное движение. Плеть выпрямилась и впилась мне в левую руку. Кожу пронзила жгучая боль. Хорошо, что на мне была надета бесформенная фуфайка! Она хотя бы минимально смягчила удар. Не помня себя от ярости, я бросился на бригадира. Я всё же сибирский парень, а не московский хипстер!
Он занёс руку, чтобы нанести ещё удар, но не успел. Всё же, плеть – не оружие ближнего боя. И поскольку во второй руке он держал монеты, то ничего сделать не успел и не смог. Резким рывком я поднял его и повалил на землю. И вдруг… Вдруг произошло нечто неожиданное.
Я ощутил покалывание в руках. Мне показалось, что воздух пропитан сотнями маленьких потоков. Они были белыми. Эти потоки устремились к моим кулакам. Те словно зарядились энергией. И когда Толик дёрнулся, нанёс удар по лицу. Бригадир тут же обмяк. Будто из него извлекли все силы.
Здоровяк с нагайкой стал задыхаться. Кожные покровы побледнели. На губах выступила пена, язык высунулся. Он что-то прохрипел из последних сил, но слов было не разобрать. Глаза закатились. Сердечный приступ, не иначе! Я мгновенно отошёл от своего обидчика, не забыв взять у него из руки оставшиеся монеты. Зарплата, как-никак. Ну-с, пора искать баню.
– Что здесь происходит? – услышал я чей-то взволнованный голос. – Драка? А что с Анатолием?
По рядам бомжей пронеслось слово «расход». Я услышал его отчётливо. В несколько секунд весь взвод бродяг испарился, будто и не существовал вовсе. Остался только я, Тимофей и незнакомец. А ещё – Толик, что лежал на мусорном грунте. Он подавал признаки жизни, но очень слабо.
– Жлоб двадцать копеек зажал, ваше высокоблагородие, – ответил Тима. – Начал руки распускать, поглядите-ка. И Сёмка его огрел. Сёмка у нас парень горячий. Бобруйский. Жлоб первый начал, ваше высокоблагородие.
Я внимательно посмотрел на незнакомца. Он носил некое подобие химзащиты, высокие сапоги, резиновые перчатки, маску. И всё же, у мужчины была выправка, которой не имелось ни у одного из обитателей здешнего места. Здесь он был чужим. Незнакомец нагнулся, снял перчатку и приложил руку ко рту Толика, пытаясь почувствовать дыхание.
– Дайте я посмотрю, – предложил я. – Так вы ничего не поймёте.
Тоже нагнулся, приложил руку к сонной артерии и… Тишина. Я сжал крепче. Пульса не было! Толик представился. Представился за секунды. Вот это новость! Я ведь ударил его аккуратно, совсем чуть-чуть. Наверно, сердечко уже и так было ни к чёрту. От стресса отказало. Жалость-то какая! (нет)
– Ой-ёй, – сказал Тима испуганно. – Как же это так? Умер дядька. Как же так? Покойник. Мать честная. Покойник – умер.
– Присядьте там, судари, – потребовал мужчина неожиданно спокойным голосом и указал рукой на некое подобие лавки у бытовок. – Я вызываю полицию. Не пытайтесь бежать – я вас запомнил.
И, надев перчатку, он неспешно удалился к одной из бытовок. Самой большой и аккуратной. Я тупо уставился на своего напарника. Всё же, в этом мире он опытнее.
– А это кто? – спросил я.
– Ой и балда ты! – сплюнул Тима. – Ой дурак… Ты Толю убил. Бежим!
– Ну нет, – начал спорить. – Я его не мог убить. Ты же видел, удар слабый был. Смотри, как у него губы посинели. Очевидно, что сердечная деятельность прекратилась.
– Ты по-русски говори, а! – возмутился бродяга. – Говорю, убил ты его. Убил. Погнали, давай!
Я стоял в нерешительности. Как будущий врач я был обязан попробовать реанимировать бригадира. Но как человек – решительно отказался от этой затеи. В аду ему самое место. Мало того, что обворовывал этих несчастных, так ещё и стегал плетью! Повреждённую кожу руки так и жгло огнём.
Это только в книгах врачи все такие честные-правильные. Я знавал и других. И не собирался делать непрямой массаж сердца человеку, который несколько минут назад готов был меня избить до смерти. К тому же, чего греха таить? Ему уже не помочь. Его не спасти. Откуда мне знать, какая тут медицина, в 1989-м? Но при остановке сердца срочно нужен реанимобиль. Есть ли они в этом мире в принципе? Как они доберутся на свалку?
– Судари! – сказал мужчина, вернувшись. – У меня плохие новости. Полицейский автомобиль выехал, но ждать его не меньше часа.
– Так мы пойдём, – нелепо улыбнулся Тима. – Толик не из-за нас представился. У него сердечная пездеятельность. Видно же.
Мой компаньон начал разворачиваться, но мужчина с безупречной выправкой поднял полу своего костюма, похожего на комбинезон химзащиты. И мы оба увидели пистолет. Огромный пистолет, невероятных размеров! Таких просто не бывает. Не существует. У меня почему-то всё похолодело внутри.
– Не заставляйте меня использовать оружие, – процедил он. – Я уже пять лет не стрелял в людей. Только в крыс, ненавижу этих мелких тварей. Всё должно быть по правилам, судари.
– Как вас зовут? – почему-то спросил я.
Собеседник ухмыльнулся. В его глазах я увидел смешанное чувство: злость, обиду, разочарование.
– Я – Аристарх, – ответил он. – Меня тут знает каждая крыса. Присядьте вон туда, судари, как я приказал две минуты назад. Чтобы быть у меня на виду. Одно неловкое движение, и громобой сделает своё дело. Потребуется всего один заряд, чтобы ваши грязные тела превратились в решето.
Нам пришлось подчиниться. Мы с Тимофеем сели на ужасную самодельную лавку. Напарник достал бутылочку, что выдали по окончанию рабочего дня. Снял шапку.
– Ну, за Толика, – сказал он. – Хреновый был мужик, а один хрен – жалко.
О проекте
О подписке