В ЗАЛЕ: тинейджер вводит палец в глотку, вызывает рвоту себе на руки, сложенные в пригоршню и выплескивает это на выступающих. Три женщины останавливаются; ХЮЛЬЗЕНБЕК утирает лицо руками и руки о костюм, продолжает говорить, судорожно пританцовывая.²⁶

ХЮЛЬЗЕНБЕК: В этой точке мы позаимствовали брюитизм, не догадываясь о его философии. Нам нужно было нечто противоположное: душевное успокоение. И это брюитизм скрыл от нас. В этой точке, та же самая инициатива, которая в Америке сделала регтайм национальной музыкой, позднее стала конвульсией брюитизма. Все делают это, делают это, делают это – а теперь, в качестве нашей следующей приманки, Pere Ubu исполнят перед вами « (Pa) Ubu House Party» и, следом, «Blow Daddy-O» – вы ведь помните Даддайо, не так ли?^27282930

СЦЕНА перемещается обратно в «Кабаре Вольтер» 1916 года. БАЛЛЬ на сцене в своём костюме:

 
jolifanto bambla o falli bambla
grossiga m’pfa habla horem…³¹
 

МУЖЧИНА КРЕПКОГО ТЕЛОСЛОЖЕНИЯ, одетый в тёмное пальто и надевший большого размера маску смерти входит в кабаре. Когда БАЛЛЬ начинает распевать на опознаваемом языке, человек снимает маску, раскрывая под ней ГЕОРГА ГРОССА в его 20-с-чем-то лет, с лицом, покрытым настолько густым слоем белой пудры, что кажется, будто это есть череп. Он двигается по кабаре от стола к столу – старея, по мере продвижения, до средних лет, – раздавая открытки начала века с молодой матерью и ребёнком, с бизнесменом, с рекламой обуви, фотоаппарата, на каждой из которых помещена маленькая маска смерти: на лице ребёнка, бизнесмена, на объективе фотоаппарата, на отслоившейся подошве ботинка.³²³³

ГОЛОС СВЫШЕ, БАЛЛЬ: «Я стал алхимиком. Я побывал на экскурсии в Аду. Я стал Епископом. На алтаре я занимался магией. Я вернулся в церковь моей юности и управлял Святой Троицей, будто бы оседлав. Я перенёсся на тысячу лет назад и, когда вернулся, я был на тысячу лет старше. И меня унесли со сцены».³⁴³⁵

СЦЕНА перемещается в просторный лекционный зал в Дрездене в 1920 году. На транспарантах поверх сцены написано: «СУДНЫЙ ДЕНЬ», «НИКТО НЕ НЕВИНЕН», «ЗАКАТ ЗАПАДА». Цепочка полицейских окружила сцену. Среди аудитории, количеством около двух тысяч человек, несколько сотен бранятся или дуют в свистки и рожки.³⁶³⁷

ХЮЛЬЗЕНБЕК, со сцены: Вы называете себя немцами! Вы верите в Нацию! Но нация – это в лучшем случае концерн торговцев мехами и спекулянтов кожей, а в худшем – психопатов на поприще культуры, которые, как вы, маршируют с томиком Гёте в своём ранце, готовые кого угодно колоть штыками во имя Kultur. Но дада! С дада впервые в истории сделан правильный вывод из вопроса, который вы воздерживались задать себе: «Что такое немецкая культура?» Ответ, Meine Damen und Herren, дерьмо —³⁸

СРЕДИ АУДИТОРИИ небольшие группы зрителей делают неудачные попытки прорваться через полицейский кордон. ХЮЛЬЗЕНБЕК, РАУЛЬ ХАУСМАН, невысокий, угрюмый мужчина с телом борца, и ЙОХАННЕС БАЙДЕР, бородатый, лысый мужчина, намного старше, хаотично носятся по сцене.

ХАУСМАН, вопя: Итак! Вы не удовлетворены! Дадаистский героизм Совета Неоплачиваемых Рабочих не ублажает ваши души, а пища, которую вы изготовили из плоти Розы Люксембург и Карла Либкнехта не удовлетворили ваши аппетиты! [ХАУСМАН хватает за крепление транспарант «СУДНЫЙ ДЕНЬ» и бросает его на пол.] А меня не удовлетворит вот это:³⁹

 
fmsbwtözäu
LSMFT
pggiv – ..?mu⁴⁰
 

ГОЛОС СВЫШЕ: «Слова не играют в игры, и не занимаются любовью, как полагал сомнамбула Бретон, – они работают, как знал Кэрролл, на господствующее устройство жизни, и вот почему Бретон удовлетворился призывом к поэзии на службе революции, но мы живём ради революции на службе у поэзии. За исключением мгновений, расшифрованных в исторических книгах, водоворот поэтических исканий является единственным местом, где продолжает жить революция в своей целостности.

Без сомнения, дада осуществило все возможности языка: но осуществление поэзии подразумевает мир, где каждый является творцом своей собственной жизни. Как мы написали несколько лет назад:

МОЛОДЫЕ РЕБЯТА, МОЛОДЫЕ ДЕВУШКИ

Разыскиваются таланты для своего проявления и игры

Никаких особых требований

Если вы прекрасны, если вы веселы

История может оказаться на вашей стороне

И СИТУАЦИОНИСТЫ ТОЖЕ

Телефона нет. Пишите или приходите:

32, rue de la Montagne-Geneviève, Paris, 5e.

У кого когда было лучшее предложение? Но даже после дада новая литература пассивности продолжает здравствовать. Почему? Потому что не может быть свободы «говорить что угодно» без свободы делать что угодно».⁴¹

СЦЕНА перемещается хорошо обставленную гостиную. ХАУСМАН, старик, говорит в длинную трубу, приподнимает её как гарпун и величаво вышагивает:⁴²

 
OFFEAHBDC
BDG—
 

ХАУСМАН, бросая с силой трубу на пол: Хватит, довольно! Вы же не думаете, что я помню наизусть эту ахинею полувековой давности!

СЦЕНА перемещается обратно в «Кабаре Вольтер» в 1916 году, но теперь украшенное на манер дрезденского зала, с брутальными фотомонтажами лица ХАУСМАНА, изрыгающего буквы, заменивших некоторые декорации на стене. На сцене скандируют ХАУСМАН, ХЮЛЬЗЕНБЕК и БААДЕР.⁴³

ИЗ ЗАЛА, ГИ-ЭРНЕСТ ДЕБОР: «pggiv – ..?mu» – ну, конечно! Но не может быть свободы говорить что угодно без свободы делать что угодно. У дада был шанс реализоваться вместе со Спартакистской революцией, но её неудача повлекла неизбежность вашей неудачи: дада превратилось всего лишь в выражение бессознательной ежедневной дерзости, её осознанной ничтожности.⁴⁴

СЦЕНА перемещается в парижский ночной клуб. Стены покрыты одинаковыми афишами:

ИСИДОР ИЗУ ПРЕДСТАВЛЯЕТ

В «ТАБУ»

ВСЕЛЕННУЮ «ШУМА»

ЕДИНСТВЕННУЮ ВОЗМОЖНУЮ музыку/поэзию

13 ЛЕТТРИСТСКИХ ПОЭТОВ 13

14 ОКТЯБРЯ 1950 ГОДА

ЖИЛЬ ВОЛЬМАН, молодой человек с тонкими усиками, стоит на столе.⁴⁵

ВОЛЬМАН: Хуго Балль сказал, что мы должны вернуться к сокровенной алхимии слова. Мы сделали это. Изу говорит, что истины, которые теряют привлекательность, превращаются в ложь – мы не можем остановиться там, где остановился Балль. И теперь мы знаем, что быть против власти слов означает быть против власти.⁴⁶⁴⁷⁴⁸

ВОЛЬМАН приступает к сотворению дофонетического взрыва, который вытесняет всякое лексическое значение. Неизвестные языки вырываются из его рта, не языки в смысле речи – сами связки ищут воздуха и натыкаются на щёки и зубы. Около двух дюжин зрителей в «Табу» потянулись вперёд, некоторые схватились за своих спутников; выступление ВОЛЬМАНА, кажется, творит отсутствие, ощущаемое ими. Отвратительные, едва ли человеческие звуки заполняют помещение – ВОЛЬМАН звучит как первобытный Homo erectus, оказавшийся на границе изобретения речи, но пока не осознающий это. Щелчки, покашливания, ворчания, прерывистые кряхтения достигают пика и рассыпаются. Внезапно кажется, что ВОЛЬМАН формирует подлинное означающее, и паника проникает в его выступление. Подобно человеку, пытающемуся поймать муху в кулак, он пытается удержаться за фонемы, но они ускользают.⁴⁹

СЦЕНА перемещается обратно в «Кабаре Вольтер» 1916 года. На сцене БАЛЛЬ в своём картонном костюме стоит бок о бок с ВОЛЬМАНОМ. Оба продолжают свои выступления одновременно, пока спустя полминуты ВОЛЬМАН не заменятся ТЕНЬЮ БАЛЛЯ в точно таком же костюме, и к которой обращается БАЛЛЬ.

БАЛЛЬ: Откуда ты?

ТЕНЬ: Я пришла ниоткуда.

ГОЛОС СВЫШЕ: «Все мистики начинают свои духовные поиски с глубокой сосредоточенности – повзрослев, они переживают деформирующие галлюцинации детства. Подобно пациенту при успешном психоанализе, мистик может стать более цельной личностью. Но мистик также может интроецировать грандиозные исходные представления в их всемогущих, наиболее агрессивных аспектах, и превратиться в страдающего манией величия нигилиста. Именно так обстояло дело с адептами Братства Свободного Духа в XIV веке».⁵⁰

БАЛЛЬ: Скажи, что ты?

ТЕНЬ: Я ничто.

БАЛЛЬ: Как зовут тебя?

ТЕНЬ: Меня зовут безымянная Стихия.

БАЛЛЬ: К чему устремляются твои намерения?

ТЕНЬ: К безграничной страсти.

БАЛЛЬ: Что ты называешь безграничной страстью?

ТЕНЬ: То, что человек живёт согласно всем своим прихотям, и ничему другому, не оглядываясь на прошлое и не провидя будущего.⁵¹

НА СЦЕНЕ «Кабаре Вольтер» ТЕНЬ сменяется ВОЛЬМАНОМ, который продолжает своё выступление, а БАЛЛЬ теряет устойчивость и его выносят со цены четыре участника первого состава группы.⁵²

СЦЕНА перемещается в маленькую, переполненную лекционную аудиторию в Берлине в феврале 1918 года. ХЮЛЬЗЕНБЕК один, стоит за кафедрой, оформленной афишей, на которой написано:

КЛУБ ДАДА

Чудо из чудес!

Дадаистский мир может воплотиться в одно мгновение!

Ритмический Интернационал: директор Р. Хюльзенбек

Заявления о приёме в члены общества принимаются в офисе

Шарлоттенбург, Канштрассе 118 #3.⁵³

ХЮЛЬЗЕНБЕК: Сегодня вечером я буду первым, кто явит вам слово дада, которое выступает за революционно новое преобразование в искусстве – и в жизни – преобразование, которое, как в 1958 году определил один из моих эпигонов-ситуационистов, сулит всем вам возможность радикальной перемены вашего образа жизни, перемены, которую вы почувствуете незамедлительно, изменение – дада это не направление, это движение, которое, если ещё раз процитировать моего друга, поставит, наконец, нас напрямик перед вопросом популярного авангарда. Этот экстраординарный прорыв в области духовной гигиены был произведён два года назад в Цюрихе, в кабаре, называвшееся Вольтером. Но, конечно, на самом деле, вы хотите знать: где место дада на войне? Я могу вам сказать: мы были за войну, дадаизм и сегодня за войну. Вещи должны сталкиваться друг с другом: необходимая степень жестокости ещё не скоро будет достигнута!⁵⁴

ИЗ АУДИТОРИИ, ОДНОНОГИЙ МОЛОДОЙ МУЖЧИНА в военной форме поднимает свой костыль и вопит: Что ты знаешь, салага, говноед? Где твои ранения? Ты кто такой, чтобы так говорить?⁵⁵

ХЮЛЬЗЕНБЕК: Жизнь должна быть жестокой к тем глупцам, которые думают, что можно снискать славу тяжкими военными испытаниями – или снискать искусство экспрессионистским омфалоскепсисом – и, очевидно, что пострадал ты недостаточно. Лучше бы тебе голову снесло. Кто я такой чтобы так говорить? Я тот, чья поэзия была настолько отвратительна, что военный вербовщик отказался бы иметь со мной дело: SHA NA NA, Mein kleiner Kerl. Очевидно, что ты не был поэтом.⁵⁶

В то время как люди из аудитории повскакали со своих мест, ОДНОНОГИЙ МОЛОДОЙ МУЖЧИНА поднялся на подмостки. СЦЕНА перемещается обратно в дрезденский лекционный зал, где группы зрителей бросают через полицейский кордон ножки, которые они отломали от стульев.⁵⁷

ХЮЛЬЗЕНБЕК, кричит через плечо, убегая вместе с ХАУСМАНОМ и БААДЕРОМ за кулисы: У вас никогда не было ощущения, что вас надули?⁵⁸

СЦЕНА перемещается обратно в «Кабаре Вольтер» 1916 г. ГИ-ЭРНЕСТ ДЕБОР покидает свой столик и поднимается на пустую сцену; БАЛЛЯ, ХЮЛЬЗЕНБЕКА и остальную компанию видно в баре. Положив руку в карман, ДЕБОР достаёт связку траурных повязок и разбрасывает их в толпу. Публика передаёт их из рук в руки, чтобы прочитать надписи: «НИКОГДА НЕ РАБОТАЙ!», «СВОБОДУ СТРАСТЯМ!», «ЕСЛИ МЫ НЕ УМРЁМ ЗДЕСЬ, МЫ ПОЙДЁМ ДАЛЬШЕ?», «КУЛЬТУРА – ЭТО ИНВЕРСИЯ ЖИЗНИ», «АВТОМОБИЛИ ЗДЕСЬ НЕ ПРОДАЮТСЯ».^596061626364

ДЕБОР, со сцены: Было ли когда-нибудь ощущение, что нас надули, герр Хюльзенбек? Каждый день это ощущение, в мире, где всё, что раньше переживалось непосредственно, теперь отстранилось в представление, так же как это ваше последнее выступление было поверхностным представлением бунта, который вы открыли на этой самой сцене, но так никогда и не сумели сойти