Это третий том собраний сочинения Лавкрафта, в котором представлены зрелые работы писателя. Говорить о творческом росте Лавкрафта ненормально, он не литератор, а визионер: глаза иного мира глядят на нас из этих книг. Единственное, что может быть сказано: видения стали отчетливее и длиннее.
Его проза - столь же безумная и печальная, сколь нелепая и ужасающая - остается в культурном плане американской фантастикой категории Б. Это не отменяет гениальности автора, а подчеркивает ее странным образом. Примечательно, что в одной из повестей он упоминает художника по имени Сальватор Роза. Это итальянское барокко - и тоже категории Б. Автора оно вдохновляло не меньше, чем великий Босх:
Говард Филлипс Лавкрафт не покорит любителей литературы - подлинных эстетов: он неинтересен как писатель - пишет, чтобы написать. Приемы не меняются от повести к повести: главное часто вставлять прилагательные таинственный и странный, поддать адского смрада (ужасы Лавкрафта всегда неприятно пахучи) и издать дьявольский звук, что сочетает в в себе низкий тягучий вой, приглушенный вопль нестерпимой боли, душераздирающий предсмертный стон и безнадежную мольбу лишенной разума и обреченной на гибель плоти. А еще, конечно, под конец герой должен заглянуть в беспредельно опасную бездну, мрачные глубины которой недоступны человеческому разуму - и это именно лавкрафтово, у предшественников оно не встречалось.
Готическому роману нужен замок, в Америке их нет. Лавкрафту их заменяют - вынужденно - колониальные постройки. До баптистских церквей в США ничего не было, но и те сойдут, если старые - эпохи колонизации с ее пороками, богатством и нищетой. Кстати, старейшая баптистская церковь Америки находится в Провиденсе - городе Лавкрафта:
Когда старины в черно-белой Америке не хватает, Лавкрафт, как и Стивен Кинг - лучший из его учеников, - обращается к красной Мезоамерике, а иногда - и к Европе, как молодой искатель тайного знания Чарльз Декстер Вард, история которого открывает книгу. Эта большая повесть - даже немного роман - самый крупный фрагмент из сохранившегося лавкрафтова наследия. Он - о колдунах, и интересен тем, что эти эти колдуны вызывают Саваофа словно какого-то второсортного демона. Не удивлюсь, если он еще и желания им исполнял. Напомню, что христианскому миру этот персонаж больше известен как Бог Отец:
Sanctus, Sanctus, Sanctus
Dominus Deus Sabaoth.
Можно представить только приблизительно ранг существ - богов - с которыми Лавкрафт имел дело. И вряд ли ему это нравилось. Надо понимать, что автор жил в довоенной Америке, что он был христианин, протестант - до тех пор пока не доказано обратное. Ужас Лавкрафта - это ужас человека, который регулярно - как нормальный протестант - читает Библию и вдруг узнает, что до его Создателя были другие, что Бог создал мир не на пустом месте - и до него уже что-то было. Здесь же и колдовство: в Библии оно фигурирует уже как данность, как будто оно существовало до творения - этого, по крайней мере.
Психоаналитик отметит в болезненной (что уж скрывать) прозе Лавкрафта реакцию религиозного сознания на разрушение своего мира - весь этот прогресс, теорию эволюции с ее рептилиями и людьми-обезьянами. Ведь примечательно, что и те, и другие фигурируют в книгах исключительно в форме кошмара. И тот же доктор, потирая свои потные ручки, обратит наше внимание на сексуальность - точнее, ее отсутствие. Мужчины к женщинам у Лавкрафта как будто вообще никак не относятся.
Кто-то увидит здесь лишний абзац для истории болезни этого чудака и затворника. Хотя для визионерства эта аскеза - хотя бы на письме - норма, а не аномалия. Что там было на деле, никого волновать не должно - он написал бы этом сам, если бы захотел. И вообще: не будем рационалистами, Лавкрафт нас этому не учил.
В конце концов, он сам писал (ударим по психоанализу!), что материальные продукты современной цивилизации защищают мир от нездоровых чудес старины. Подлинный ужас не в том, что нечто было, а в том, что оно осталось - в глубинах почвы, океана, сознания - и оно не умерло, а просто спит и уже почти готово проснуться. Так что несчастному христианину остается только бегать и кричать: Всемогущий, защити паству свою!
За колдовской историей следует Сияние извне - одна из двух фантастических повестей в сборнике. Окаянные дни здесь не Великая Октябрьская Социалистическая революция , а визит космических пришельцев на ферму, после которого свиньи начали понемногу сереть, затвердевать, становиться ломкими и в конце концов развалились на куски, еще не успев издохнуть. В этой повести - пророчества иного порядка, о скором будущем. Текст напомнил мне советского Сталкера, тут тоже - метафорический рассказ о ядерном заражении задолго до факта первой большой катастрофы. Мутации, отравления, смертоносное излучение - все это, честное слово, намного больше, чем трип Тарковского, напоминает Зону отчуждения ЧАЭС имени В.И. Ленина. И здесь же - в этой фантастике - Лавкрафт дает единственную слабину: пишет про новый - ранее не виденный на земле цвет, - которым обладал инопланетный артефакт. И это при том, что свойства спектра в его время были уже давно изучены.
Есть еще другая фантастика - За гранью времен - про все, что было есть и будет во Вселенный: расы будущего - и все такое. Читая ее, думаешь, что Лавкрафт тут слишком все-таки размахнулся. Впрочем, атомные двигатели и машинные переводчики упоминаются им в его 1934 году - и это настраивает на серьезный лад.
Лавкрафт интересен тем, что видел ужасное во всем - даже в геометрии Лобачевского, которая представлена у него рациональным отражением некой оккультной дисциплины - знающие люди овладели ею много веков назад. Об этом - Сны в ведьмином доме. Всем доводилось видеть кошмары накануне экзаменов. Лавкрафт возносит их на новый уровень. В ведьмином доме студент-математик каждую ночь попадает в геометрический ад, где бродит среди разнообразных фигур: кубов, шаров, конусов. Страшно.
Еще в этих снах фигурирует Бурый Дженкин - получеловек-полукрыса, персонаж характерный для авторского паноптикума. Рядом - кровосмешение в широком смысле этого слова: не только инцест, но и межрасовые браки (метисы, мулаты уродливы и опасны), зоо-и-прочая-филия - короче, все предрассудочно-опасные связи. Плюсом постоянно идут какие-то иностранцы, католики, поляки - всего этого очень боится провинциальный американец. Несмотря на то, что автор был образован прекрасно, его рассказчик - почти всегда - культурный аскет, если будет позволено, - чистая деревенщина. Все эти старорежимные суеверия Лавкрафт (он, говорят, был еще и расист) делает достоянием большого искусства.
Мгла над Инсмутом отмечена такого же характера ксенофобией: от контактов - поначалу неплотских - с просто чужаками жители несчастного портового города переходят к бракам с рептилиями. Лавкрафт - вспоминая два предыдущих тома - вообще не любил порты: в них слишком много чужого. В этой же повести - самая скучная погоня в истории литературы: чудовищно медленно и громоздко написанная сцена быстрого блуждания по ночному городку, растянутая на сорок страниц.
В процессе приключения у рассказчика (так вышло по сюжету) появляются некие навязчивые и неприятные псевдовоспоминания. И, в общем, не только у него. И не только здесь. Постоянное читательское дежавю важно для восприятия лавкрафтовой прозы: эти адски громоздкие тексты еще и предсказуемы от начала до конца. Но повторяемость - тоже черта сакральной прозы. Почитайте, например, канон Тхеравады.
В истории про Заброшенный дом Эдгар По - великий предшественник еще более великого Лавкрафта - появляется как персонаж. В этом - стремление автора олитературить происходящее - так же как и во всех этих охотниках-за-приведениями с эктоплазмой, огнеметом и трубкой Крукса, Понятно, что никакой дядя там не умер, потому что дяди не было, и все остальное выдумка. Что на самом деле произошло, неизвестно. Лавкрафтову биографию принято отслеживать по письмам: он написал их 100 000. Но в этот момент у него была эпистолярная пауза - говорят, из-за психического расстройства. Обо всем этом надо говорить, потому что история про Заброшенный дом - единственная поддающаяся верификации. В том смысле, что дом был - и есть до сих пор - он очень странный и, кажется что во всем, кроме приключений с дядюшкой, выдумки почти нет. Вот здесь кратко рассказана его история, а сам дом выглядит сейчас вполне мило - говорят, после тридцатых годов в нем как будто что-то очистилось:
Иные боги - это название, которое подойдет почти для любого текста Лавкрафта. Озаглавлен им рассказ маленький и как будто бы незначительный. Последние две вещи (эти Иные боги и Сомнамбулический поиск неведомого Кадата), на первый взгляд, включены в собрание только потому, что оно полное. Но в них - ключ ко всей космогонии, и они идут вместе. Иные боги - приквел к длинной и сложной истории.
Название Сомнамбулический поиск неведомого Кадата отдает эзотерикой или теософией, как тогда говорили. Впечатление ошибочно. В плане жанра это образец высокого фэнтези, сказка-модерн. Земные коты в этой повести летают сквозь космическое пространство на обратную сторону луны и ведут вражду с исполинскими котами с Сатурна. Есть еще какие-то гуги, гасты, упыри - все они населяют сновидческий мир, реальность которого имеет иную природу, чем явная. Она разделена на индивидуальную сферу интимных снов и некое публичное пространство сновидцев. В интимную сферу другие тоже, впрочем, могут попасть... в общем, все очень сложно: надо читать.
Вместе с летающими котами описан и танец Иных богов, вместе с их духом и посланником Ньяралхотепом, жадно жует султан демонов Азатот, безглазый, безгласный, мрачный и безумный. Они на месте - эти старые-недобрые лавкрафтовы боги - и, что важно, дается наконец описание иерархии, которая - сплошное богохульство. Но во время поисков Кадата (так называется город богов) ветерану-сновидцу сообщают неявно важную вещь: Азатот - как будто не самый главный из демонов, он всемогущ, но не абсолютно.
Постоянно произносите Стихи из Псалма в Страстную Пятницу и в Канун Дня Всех Святых, и если Ваш Род не прервется, через годы должен явиться тот, кто оглянется в Прошлое и использует Соли…
Эти слова звучат в колдовской истории Чарльза Декстера Варда, но их надо привести здесь. Христианские праздники упоминаются наравне с заклинаниями, вырванными из тьмы веков. И это добавляет христианству авторитета, делает его чем-то большим. Вечным. Если вчитаться в Лавкрафта очень внимательно, то можно понять: добра немного, но оно есть, а спасение - хоть и маловероятно - но все же возможно.