– Ох и влетит нам, – пыхтел Игорь, пытаясь втиснуться поглубже в заросли, – ох и влетит…

– Да за что? Мы же не трогали этого цыпленка! – возмутилась я.

– Не за цыпленка. За то, что стукнули бабу Веру. – Игорек благородно решил разделить со мной вину. – Взрослых нельзя бить, или ты не знаешь?

– Не знаю! – заносчиво ответила я. – Папа меня учил всегда защищаться! Еще не хватало – будет мне всякая дура уши выкручивать ни за что! – Тут я прикусила язык, вспомнив папины слова про клевету. – Ой, Дзыга, нам надо срочно бежать к моему папе… Черт! Черт!

Мы выбрались из лопухов и помчались к больнице, но уже на подходах стало понятно – опоздали.

– …мое курчатко! Эта цыганва черномазая и ваша хваленая дочечка, – доносился с больничного двора противный визг бабы Веры, – и меня чуть до смерти не закусали, прививки надо делать от бешенства!

Мы тихонько подползли за кустами поближе и осторожно выглянули на двор.

Баба Вера стояла, окруженная кучкой зевак, и потрясала перед папой цыплячьим трупом. Папа, большой и спокойный, в своем белом халате был похож на айсберг.

– Да что вы, Вера Павловна, дети не ядовитые, – с добродушной насмешкой отвечал он.

– А! Не веришь! – Баба Вера задрала платье и бесстыдно продемонстрировала восхищенной публике покусанную ляжку.

– Успокойтесь, Вера Павловна, не вводите в соблазн мужчин своей красотой. – Папа аккуратно одернул ее платье и приобнял старуху за плечи. – Пойдемте в мой кабинет и спокойно во всем разберемся.

– Никуда я не пойду от людей, пусть свидетелями будут! – Баба Вера воинственно стряхнула папину руку, а он, оглядев зевак с демонстративным изумлением, спросил:

– Люди? А при чем тут люди? Или есть еще смертельно укушенные моей дочерью? – По толпе пробежали смешки. – А может быть, она еще кого-нибудь убила? Корову? Собаку? Младенца?

– Та ни в жизнь девка докторская не тронула бы ни щеня, ни курча, – послышался чей-то голос, – то все наветы, люди, от же с толку сбила эта кликуша заполошная.

Все закивали, послышалось одобрительное бормотание, и люди стали потихоньку расходиться.

– Та как же… Та вот же… – вскинулась баба Вера, но папа снова обнял ее за плечи, развернул и повел к себе в кабинет.

– Разумеется, я заплачу за цыпленка. И обработаю рану, которую нанесла моя дочь. И разумеется, дети будут строго наказаны, – говорил он старухе.

– Слыхала? Дети будут строго наказаны, – испуганно шепнул мне Игорь.

– Не бойся, это он нарочно. Мой папа не такой. Не будет наказывать, не разобравшись, – уверенно ответила я.

– Хорошо бы, если так.

Угнездившись в кустах, мы стали дожидаться, пока уйдет вредная старуха.

Через некоторое время мы увидели, как папа, уважительно поддерживая под локоть бабу Веру, провожает ее до ворот. Когда он шел назад, мы к нему подбежали.

– Ну что? Влипли, шкеты-карапеты? – посмеиваясь, спросил он, а Игорек зачастил:

– Та то не мы, дядя Гена, она брешет все…

– Я знаю, мальчик.

Мы присели на одну из скамеек, стоящих на больничном дворе.

– Вот что, ребятки. Бегите расскажите все Галине… Да не бойся, Игорь, твоя мама – разумная женщина, ничего тебе не будет, просто надо предупредить. Но будьте готовы к неприятностям, эта хавронья не успокоится, еще неделю будет сплетничать.

– Папа, а зачем ты заплатил за цыпленка? Теперь все будут думать, что мы и правда его убили, – обиженно сказала я.

– Цыпленок – это повод, маленький. Ну сама подумай – если бы дело действительно было в нем, никто не стал бы поднимать такого шума, ведь так?

– Так, – грустно кивнула я.

– Эй, гляди веселей! – Папа щелкнул меня по носу. – Ничего страшного, поболтают и забудут. Перетéрпите. – И он улыбнулся нам с Игорем.

Смерть черного цыпленка с крошечным красным гребешком взбудоражила всю деревню. Баба Вера неустанно добавляла новые, леденящие кровь подробности – речь шла уже о черном петухе с выколотыми глазами, о том, что не зря я, чертово отродье, связалась с цыганским выблядком – наверняка мы собирались навести порчу на всю деревню. Приплеталась и коза – воплощение дьявола, а то, что никто не видел нас с Игорьком летающими на метлах и сосущими кровь, так это потому, что мы еще слишком малы. Вот подрастем, и тогда…

Все вроде как посмеивались, но на нас стали оглядываться, а кое-кто и плевался через левое плечо на всякий случай.

Игорек, мальчишка злопамятный и не терпящий обид, не мог относиться к этому спокойно.

– Вот же гадюка! – злился он и тормошил меня: – Глория, придумай что-нибудь… Надо отплатить гадюке этой…

– Да что же я придумаю? Морду ты ей не набьешь, она же взрослая тетенька, доказать ничего не сможешь, она же просто врет для удовольствия, помнишь, что мой папа говорил…

– Ну придумай… Придумай, – канючил Игорек, – ты же это… коварная…

– Ладно. Буду думать. – Я положила метлу (нет, мы не летали, просто подметали двор), заложила руки за спину и стала ходить взад-вперед, старательно морща лоб.

Игорек с надеждой смотрел на меня.

– Так, – поразмыслив, с важностью сказала я, – есть мысль. Будем бить ее же оружием.

– Сплетничать? – ужаснулся Игорек.

– Нет. Она же верит во всю эту чепуху с колдовством, да? – Я победно повернулась на пятках и снова зашагала маятником. – Так мы ей устроим Вальпургиеву ночь с цыганочкой… Вернее, с цыганчонком.

Игорек хихикнул, а я обняла его за шею и зашептала на ухо.

– Ироку! Ироку! – рассмеявшись, радостно закричал Игорек, дослушав меня до конца. – С нами Великий Дух индейского коварства!

– Тихо, не шуми, – одернула я его, и мы стали готовиться к войне.

Для начала мы влезли к бабе Вере во двор и все там хорошенько расшарили. Всех деревенских собак я знала как облупленных, поэтому старухин Букет (да, на этом стóит остановиться подробнее. Всех деревенских собак звали Сирко, Пальма или Букет. Если с Сирком – дело ясное, то по поводу Пальмы с Букетом ничего сказать не могу. Ну, может, фильма была какая – не знаю), так вот, старухин Букет с благодарностью принял из моих рук кильцэ ковбаски и мешал нам только тем, что ходил следом и совал нам в карманы морду.

Букет был нервным, впечатлительным псом, как раз таким, которых клоуны в цирке учат «петь» под губную гармошку, на этом и строилась наша первая мистическая атака.

Игорек свистнул у своего отца стеклорез, мы аккуратно разрезали десяток бутылок из-под волшебного напитка «Дюшес» так, чтобы получились такие, знаете, стеклянные воронки. Потом мы набрали камней размером с кулак, обвязали веревками, присобачили к каждому воланчики из перьев и снова наведались к бабе Вере (в ее отсутствие, как вы понимаете).

Мы забрались на чердак. Там было пыльно, повсюду свисала паутина – баба Вера была слишком старой и тучной, чтобы взбираться туда. На чердаке мы развесили камни, на самом сквозняке, так, чтобы они стукали о деревянные перекрытия, когда ветер будет раскачивать их. После мы занялись бутылочными воронками.

– Эх, – грустно сказала я, – по уму-то их надо вмуровать в дымоход…

– Как же мы их вмуруем? – пригорюнился Игорь.

– Да никак. Примотаем к подоконнику изолентой, там, где окно разбито, или еще куда. Только надо направление ветра определить.

Мы долго ползали по чердаку с наслюнявленными пальцами и перышками, пока не определились с местом диверсии. Решено было вставить бисови дудки (так их назвал Игорек) в щели выходящей на задний двор стены чердака.

– А Букет услышит отсюда? – переживал мальчик.

– Конечно, услышит, – успокоила я его, – у собак слух гораздо тоньше, чем у людей.

Мы приладили орудия мести, и в них тотчас же загудело – звук был негромкий, но тоскливый, такие прерывистые то ли стоны, то ли вздохи, и это днем, когда сильного ветра обычно не было. Мы спустились во двор, и я позвала собаку:

– Букетик, иди, нá котлетку.

Пес подошел, но котлету съел невнимательно, все время напряженно взглядывал вверх, шевелил ушами и поскуливал.

– Ты смотри, работает! – обрадовался Игорек, а я строго сказала:

– Через три дня снимаем, а то собака с ума сойдет.

Игорь кивнул, и мы убрались дальше плести свои козни.

Тем же вечером Букет исполнил душераздирающее соло, он выл так тоскливо и вдохновенно, что другие деревенские собаки присоединились к нему. Концерт продолжался всю ночь, то стихая, то снова набирая силу, и никто не мог успокоить собак.

Деревенская наша жизнь не была так уж богата событиями, поэтому на следующий день все охотно обсуждали «сбесившихся собак». Бабе Вере снова удалось завладеть общим вниманием.

– Ой, бабоньки, – с удовольствием жаловалась она, – то смерть моя за мной приходила. Чую вчера, по крыше – топ-топ, топ-топ, а собака воет и воет, прямо так воет, шо аж сердце захолонуло… Порчу на меня навели, как есть порчу. Я уж знаю – кто…

В связи с темой предыдущих ее докладов деревенские очень хорошо понимали, кто эти «кто», но они бы очень удивились, если бы знали, насколько в этот раз были близки к истине.

– Слушай, по-моему, она больше обрадовалась, чем напугалась, – сказал мне Игорек, с неудовольствием наблюдая за выступлением врагини нашей в кругу внимательно слушавших ее женщин.

– Ничего, это цветочки, – сказала я.

– А ягодки? – спросил Игорек.

– Крысы, жабы и змеи, – свистящим шепотом ответила я.

Без крыс, увы, пришлось обойтись. Наловить должное количество живых пацюков не представлялось возможным, летучих мышей я отказалась мучить, пришлось обойтись жабами и ужами (вместо змей).

За два дня мы накрали большую миску куриных яиц и поставили дома у Игорька под печкой, чтобы стухли, а рядом пристроили миску с вишневым компотом, чтобы забродили вишни. Потом взялись за жаб.

В две немаленькие корзины мы собирали сонных осенних жаб – bufo bufo их фамилия, выяснила я по книжке. Мы даже не поленились спуститься в котлован, который вырыли под новый больничный корпус (да, мой папенька процветал, как обычно), где набрали странных желтых полуслепых жабцов, живущих в огромных ржавых трубах.

Всю нашу добычу мы старательно сносили во двор к бабе Вере. Жабы в деревне не редкость, конечно, но не в таких количествах. Была глубокая осень, жабы почти не расползались, так и сидели в грядках, а поскольку каждая деревенская женщина проводит в огороде довольно много времени, скоро у бабы Веры появилась новая тема для разговоров:

– Чи дождь прошел из жаб, чи шо? Не пойму… Одолели проклятые, спасу от них нет. И такие ж страшные, линялые, тощие… Ой, не к добру это, бабоньки…

Но на этот раз публика реагировала не так душевно, и уже на бабу Веру стали посматривать косо. Ну, согласитесь, дождь из жаб – это уже слишком.

А тут и яйца поспели. Мы с Игорьком отправились в лес, к небольшому заболоченному родничку, где брала свое начало Пояйла, – за ужами. Ужей удалось наловить всего семь штук, остальные, как видно, разошлись спать.

Ранним утром, а вернее, еще глубокой ночью мы прокрались в старухин курятник. Я полезла внутрь, а Игорь остался сторожить.

Я сразу включила папин рыбацкий фонарь; чтобы куры не напугались, стала приговаривать: «Цыпа-цыпа-цыпа», – и насыпала в поддон для корма забродивших вишен.

Глупые птицы послушно собрались в круг света и начали клевать. Осталась мелочь – подменить яйца на тухлые, разбросать яичную скорлупу и пристроить ужей на видном месте. Бедных рептилий мы бессердечно держали на холоде всю ночь, так что оформление «куриного гнезда с вылупившимися змеями» прошло без проблем – несчастные гады не сделали и попытки уползти.

Я погасила фонарь, выкатилась из курятника, и мы удрали. Злюка-Игорек, пока я там возилась, еще и вбил два тухлых яйца бабе Вере в нужник. Да, деревенский сортир и так не сад волшебный, но вонь от тухлых яиц перекрывала все, как рев моего папеньки – бабий визг.

Все утро мы работали спустя рукава – нам не терпелось узнать, увенчается ли успехом наша выходка. Результат, надо сказать, превзошел все наши самые смелые ожидания – баба Вера отыграла как по нотам. Действительно, складывалось впечатление, что мы втроем разыгрываем эдакий спектакль для всей деревни, а баба Вера – гениальный актер, который играет, не зная роли, но не делает при этом ни одной ошибки. К сожалению, мы с Игорьком не смогли посмотреть «второй акт», мы намеренно держались подальше, из осторожности, но об утреннем переполохе у бабы Веры узнали практически из первых рук.

Однако по порядку.

Ужи дождались-таки бабу Веру. Утром она вошла в курятник и завопила, увидев «агромадных черных змей, шо вылупились из курячьих яиц». Пока она бегала за соседкой, «змеи» очухались и расползлись, соседка застала только одного жалкого гадика.

– Вера, та не кричи так, то ж ужик, – сказала она, присмотревшись.

– Богом клянусь, Олена, целое гнездо их было, – уверяла ее баба Вера, – и вот же, видишь, шкарлупки на соломе. Вылупились они, из курячьих яиц вылупились…

– Вера, та перестань. Ну, залез ужик та поел яйца, ты уже совсем чего-то того, – увещевала старуху тетя Олена, и тут, как по заказу, одна за другой стали «дохнуть» куры, и баба Вера снова заорала:

– А-а-а-а-а-а, смотри, Олена! Порча, порча, подохли мои курочки, порчу на них навели, – и кинулась тормошить своих плимутроков.

Тетя Олена тоже ужасно удивилась тому, что весь курятник вот так полег в одночасье, но она не была такой заполошной кукухой, как баба Вера, и поэтому, присмотревшись к птицам повнимательнее, заметила, что вовсе они не мертвые.

– Вера, та помолчи ты хоть минутку, – уже раздраженно сказала она, – они не дохлые, они… Пьяные, чи шо? Может, поели чего? Помнишь, как о прошлый год Зоины куры вишен с-под наливки наклевались и поснули?

Кто-кто, а уж я это очень хорошо помнила.

– Та не может быть, – причитала над бухими курами баба Вера, – они ж у меня со двора ни ногой, ты знаешь…

Но тетя Олена, поджав губы, выразила сомнение и пошла звонить ветеринару – в дом моих родителей, потому что только у нас был телефон. Где подробненько рассказала все тете Гале, а мы с Игорьком подслушивали, давясь злобными смешками.