Историю эту рассказала моя бабушка, и слушал я её маленьким ребёнком. На дворе была непроглядная ночь, поэтому эффект от её истории был совершенно поразительный. До сих пор помню каждое слово. Всё рассказанное не было выдумано бабушкой (обладавшей, кстати говоря, богатой фантазией и даром сказительницы), а случилось на самом деле.
Бабушка была родом из глухой карельской деревни, куда почтальон приезжал раз в три месяца, а исправник8 и врач не добирались вовсе. Деревня находилась на берегу Белого моря, мужчины почти все поголовно рыбачили, жены не видели их дома по нескольку недель. Жили большими семьями (в несколько поколений), избы строились длинными, двухэтажными, с резными коньками на крышах.
Поскольку полиция и медицина в деревне не появлялись, то все дела, связанные с порядком, здравоохранением и всем прочим, решались на общих сходках. В исключительных случаях люди обращались к старейшинам. Это были старики, немало повидавшие на своём веку. Их опыту доверяли, поэтому их решения считались окончательными.
Жила в деревне молодая женщина Алёна. Её выдали замуж за богатого рыбака. Ни о какой любви речи не было, просто родителям Алёны очень хотелось породниться с семьей того рыбака – она была весьма зажиточной и влиятельной. Так и жила Алена: стирала, носила, мыла, готовила, шила, садила, полола… Часто она думала не о муже, которого боялась, а о добром парне Павле, за которого когда-то хотела выйти замуж. Он тоже был рыбаком, жил с престарелой матерью. И он тоже думал об Алёне, на которой когда-то хотел жениться.
Стала бы эта история одной из многих других, в меру печальных, в меру трагических, если бы не случай, что перевернул всё с ног на голову.
Вернулся в ту пору в деревню брат Алёниного мужа. Был он отходником и работал в Петербурге, строил барки, иногда малевал, как сам говорил, «цвяточки» в купеческих домах. Пришёл он, хоть и с деньгами, но сильно хворый. Кашлял кровью, покрылся большими волдырями, метался в жару по кровати и, в конце концов, отдал Богу душу. Болезнь напугала многих, в том числе местного священника – пока приедет лекарь (если приедет вообще), полдеревни перемрёт. Несчастного быстро отпели и поспешили похоронить. Погоревали все для порядка – свой все-таки – да и стали забывать понемножку.
Но не тут-то было.
Вскоре у некоторых появились те же симптомы. Все они через несколько дней умерли. Деревню охватила паника. Люди бросились к знакомым средствам: окуривали помещения целебными травами, часто мылись в бане, старались меньше встречаться друг с другом, молились, жевали всякие снадобья. Помогало мало, заболели многие.
В их числе и Алёна. К ней мало кто приходил. Даже муж, подчиняясь словам властной матери, почти не заходил в то помещение, где лежала больная. Павел же в это время был в море и ничего не знал. В один из дней Алёна затихла окончательно, и её повезли на кладбище. Никто, кроме двух деревенских прощелыг, не провожал покойную. Да и те вызвались закопать её тело за вознаграждение. Повторю, деревня была в панике, ни о каком соблюдении обрядов, положенных в таких случаях, речи не шло. Конечно, в губернию сообщили о начавшейся эпидемии, но начальство не спешило присылать помощь. Да и как посылать врача или санитаров, если даже почтальон, не раз бывавший в деревне, часто, заблудившись, бродил в местных болотах по несколько дней?
Итак, Алёну привезли на кладбище и начали укладывать в приготовленную могилу. Вдруг «покойница» открыла глаза и протяжно вздохнула. Лица мужиков исказились от ужаса. Они, заорав дикими голосами, бросили телегу и лошадь и побежали в деревню. Рыбаки потом рассказывали, что никогда в жизни они так быстро не бегали.
Алёна села на краю могилы и, оглядевшись, заплакала.
Павел в это время вернулся домой и узнал о случившемся. Он быстро запряг лошадь и поспешил на кладбище в надежде успеть проститься с любимой. Каково же было его удивление, когда он увидел Алёну живой! Её молодой организм справился с болезнью. И хотя она была ещё очень слаба, и на теле оставались следы волдырей, опасность была позади. Счастливый Павел посадил девушку на оставленную мужиками телегу и повёз в свой дом.
Дорог на кладбище из деревни было две, Павел поехал по длинному, но удобному пути, хотя обычно покойников возили по короткой, но ухабистой дороге – умершим всё равно. И именно по ней к Алениной могиле уже мчалось почти всё мужское население деревни, заинтригованное красочным рассказом прибежавших мужиков. Разумеется, они обнаружили только пустую могилу. Ни Алёны, ни телеги, ни лошадей не было.
Павел тем временем привез Алёну домой (изба его стояла на краю деревни, поэтому их никто не заметил) и поручил заботам матери. Добрая старушка поохала немного, уложила Алёну в постель и принялась готовить снадобья.
Павел призадумался, как быть дальше. Через несколько дней, когда Алёна уже почти совсем оправилась от болезни, он обошёл всех старейшин. По его просьбе они должны были собраться в трапезной старой церкви. Двое наиболее проницательных, сказавшись больными, не пришли (среди них – тесть Алёны), но Павла это не остановило. Накануне он долго думал, что сказать пришедшим, как склонить их на свою сторону.
В итоге повёл речь так: то, что было выброшено одними за ненадобностью и было подобрано другими как величайшая ценность, должно остаться за вторыми; зачем возвращать выброшенное тому, кто захотел избавиться от него? Старейшины согласились с ним. Тогда Павел, попросив их и далее держаться своего мнения, привел в трапезную Алёну, сидевшую в это время в одном из укромных уголков церковной галереи.
Когда «покойница» вошла в помещение, многие вскочили с мест. Некоторые обошли Алёну кругом, потрогали за плечо. Она только молча улыбалась. Первым молчание нарушил отец Алёны, также входивший в число старейшин. С трудом сдерживая радость, он медленно сказал, что поскольку муж Алены перестал о ней заботиться, то она должна стать женой Павла. Большинство было согласно.
Справедливость восторжествовала. А недовольные ворчали недолго, потому что муж Алёны, уже бывший, вскоре утонул.
Санкт-Петербург
Когда-то я был маленьким, тщедушным первоклашкой. В родственниках у меня была дюжина таких же первоклашек, поскольку у мамы и папы было множество сестёр и братьев приблизительно одного возраста. С одними родственниками я общался часто и довольно весело, с другими же – редко и неповоротливо.
Однажды мы ехали с двоюродным братом (назовём его Ванькой) на большом велосипеде: он вёл, а я сидел на раме. Конечный пункт нашей поездки я уже, конечно, не помню. Мы были довольно забавной парой: я не мог достать до педалей, вследствие малолетства, Ванька же был постарше меня, но у него в ту пору было очень плохое зрение, он носил толстые круглые очки и обижался, когда его звали очкариком. Мы трое, то есть я, Ванька и большой велосипед, явно представляли большую опасность для зазевавшихся пешеходов. Я говорил Ваньке, куда ехать, и властным голосом предупреждал о «помехах», он же самозабвенно крутил педали. Мы, кажется, уже были близки к конечному пункту нашей поездки, когда лихо выскочили на центральную площадь нашего городка. Тогда она ещё не была превращена властной рукой мэра в автостоянку и являла собой колоссальное пространство для пешеходов и велосипедистов. Первые по ней обходили опасные перекрестки, вторые – упражнялись в фигурном вождении. Последнее часто заканчивалось плачевно, поэтому обычно над площадью стоял гул бойких молодежных ругательств. Но в тот день она была пуста. Вероятно, недобрые силы создали идеальные условия для катастрофы, которая должна была приключиться со мной и Ванькой.
Итак, повторюсь, мы выскочили на пустую площадь. Чуть позже выяснилось – она была не совсем пуста. Где-то на краю шёл молодой папаша со своим первоклашкой. Я немедленно передал информацию рулевому, тот что-то хмыкнул, и мы продолжили движение. Поскольку курс наш не изменился, я повторно сообщил наверх о приближении айсберга. Капитан прокричал что-то невнятное, и мы опять продолжили движение в прежнем направлении. Опасность была все ближе. Я заподозрил неладное и внимательно поглядел на Ваньку. На стеклах его очков были капельки дождя (начинало немного накрапывать), которые ухудшали видимость.
Моих силёнок не хватило, чтоб перехватить руль и избежать столкновения. Да-да, мы на полном ходу врезались в папашу и его сына. Скорее, даже в сына, поскольку папаша роковым образом отвернулся и не видел нас. Мы с Ванькой, как древние рыцари, вылетели из седла. Он молча упал на меня. А над площадью уже стоял крик того несчастного первоклашки. Папашины глаза немедленно налились кровью, и он ударил Ваньку коленом между ног. Ванька сложился вдвое. Потом разъярённый папаша подошёл ко мне, но, видимо, первая волна гнева схлынула, да и бить детей на центральной площади явно не входило в его планы, и он отошёл. По краям площади начали останавливаться люди, с интересом взиравшие на нашу сценку. Одной из фраз, долетевших до меня, было: «Парень, уезжай!», другой: «Гляди! Гляди!» Папаша, утешая пострадавшего сына, вместе с ним покинул место происшествия. Ванька, прихрамывая, подошёл ко мне, мы общими усилиями подняли велосипед и с трудом поехали дальше. По дороге Ванька сказал, чтоб я никому не рассказывал об этом.
Что я могу сказать в итоге?
Ванька с тех пор сильно изменился. Он начал заниматься самбо, даже что-то выигрывал, потом стал членом мафиозной группировки, кого-то застрелил и недавно пропал. А я вот вспоминаю об этом случае.
Когда любовь к сыну, явно замешанная на любви к себе, становится настолько сильнее любви к ближнему и всех табу, принятых в обществе («Детей бить нельзя!»), что совершенно затемняет глаза человеку? Только ли страх за сына двигал тем молодым папашей? Неужели он подумал, что мы специально наехали на его ребёнка? Или он просто вынужден был что-то предпринять, чтоб не потерять авторитет в глазах сына и уважение к самому себе?
Любовь – чувство «составное», она может становиться своей противоположностью, менять «вектор» (например, часто у женщин любовь к мужу переходит в любовь к сыну), маскироваться под дружбу и т. д. И, как выяснилось из нашего происшествия, разные ипостаси любви могут враждовать друг с другом. Впрочем, может быть, я усложняю ситуацию. Вероятно, просто у папаши было плохое настроение, да еще мы обидели его чадо, и он отыгрался на нас.
Плохо лишь то, что Ваньки, скорей всего, уже нет, и то, что я до сих пор вспоминаю об этом случае.
Санкт-Петербург
Жил когда-то недалеко отсюда, в соседнем дворе, старый преподаватель. Жена его давно умерла, а детей никогда не было. Хотя, возможно, и были, но из той подлой породы людей, которые забывают родителей. Так, в полном одиночестве, доживал он свой затянувшийся век. Полдня ходил за хлебом, другую половину дня сидел на скамье около дома и молча смотрел на голубей. Зимой он целыми неделями не появлялся во дворе. Чтоб было с кем разговаривать, он подобрал на улице бездомного щенка, дал ему кличку Косинус. Теперь скудная преподавательская пенсия почти целиком уходила на корм этому весёлому Косинусу, обещавшему стать преогромным псом. Возможно, пенсионер спокойно и протянул бы до того момента, когда настало бы его время встретиться с женой. Но судьба распорядилась иначе.
В одном из подъездов того дома, где жил старик, взорвался бытовой газ. Виной тому были мрачные алкоголики, очень осложнявшие жизнь всему кварталу. Теперь их не стало. Как и почти всего подъезда. Квартира старика сильно пострадала: были выбиты окна, упали большие книжные шкафы, в одной из стен зияла огромная дыра. Все эти обстоятельства в преддверии приближающейся зимы не внушали оптимизма при взгляде на ближайшее будущее. Дыру преподаватель кое-как заделал старыми матрасами, в окна вставил фанеру. Соседи, конечно, пытались ему как-то помочь, но вскоре разъехались по родственникам и гостиницам. Городок у нас маленький, помощи ждать было неоткуда. Каждый сам за себя.
У преподавателя была дальняя родственница. Он точно знал, что она кем-то приходилась его умершей жене, но степень родства, как ни силился, вспомнить не мог. А родственница, между прочим, была презанимательным персонажем. Она обладала на удивление склочным характером. Виной тому была биография – жизнь её, в общем, очень не баловала: воспитывалась в детском доме, образования почти не получила, приходилось в прямом смысле выживать, обитая в большом городе. Поэтому суть ее характера покоилась на том постулате, что жизнь – дерьмо и все вокруг – враги. Выйдя замуж третий раз, она умудрилась сжить со свету и последнего мужа. Старик даже припоминал, что она и с ним успела повздорить на каких-то именинах. Была у неё только одна часть жизни, в которой она имела более или менее человеческое лицо, – дочь от второго брака. Любила она её без памяти, холила и лелеяла. В остальном же это был сущий монстр. Но делать было нечего – преподаватель сочинил ей короткое письмо, где описал печальные обстоятельства, в которые попал на старости лет, и попросил небольшую сумму денег в долг на ремонт квартиры. Откладывая с пенсии, он бы за несколько месяцев вернул ей деньги. Отправив послание, он принялся ждать ответ. В эти дни Косинус доедал остатки случайной консервы и тоскливо посматривал на хозяина.
О проекте
О подписке