ЗОНА ТУРБУЛЕНТНОСТИ

Всех пассажиров попросили выключить телефоны. Стюардесса по имени Света ушла, виляя желтым упругим мячиком, и Анатолию Петровичу стало еще тоскливее. Он опять вспомнил о деде и нахмурился. Как-никак дед был ему отцом.

«Небось сейчас пшенку с луком варит на химозном молоке… Ждет моего звонка…», – предположил наш герой, чувствуя, как сжимается от тоски сердце.

В это время он обычно звонил деду, и они орали в трубку, напрасно стараясь перекричать друг друга, потому что дед, в прошлом артиллерист, был глухой, а Анатолию Петровичу не хватало терпения говорить спокойно. Причем, слуховой аппарат у деда был, и не один, но с ними всегда что-то случалось: то ломались, то не были настроены. Настроение у всех было агрессивное, лютое. С таким настроением наверно идут в атаку на пулеметы. Говорили они каждый раз об одном и том же: вспоминали СССР, ругали действующую власть и капиталистов, считая всех идиотами. Причем мат стоял такой, что все комнатные цветы вяли на корню, непременно проходились по родственникам, особенно доставалось зятю старшей дочери Анатолия Петровича.

Самолет качнулся, выезжая на разгоночную полосу. Пассажиры притихли, с замиранием сердца ожидая взлета.

– Ну, куда ж он летит, дурак, в такую погоду? Закрылки бы выпустил, – покачал головой Анатолий Петрович, ругая пилотов, как ему казалось, за непрофессионализм.

Тем временем, самолет стремительно начинал набирать скорость и вдруг оторвался от земли.

– Летим! Летим! – восторженно крикнула молодежь в середине салона и стала хлопать радостно в ладоши. – До свидания, Москва! Адьес, Россия!

Анатолий Петрович посмотрел в иллюминатор, залепленный мокрым снегом. За окном ничего уже не было видно. Одна глухая темень и только.

– Да-с, – проговорил он вслух. – Шумахеры, бл..

Пассажир, похожий на беглого Троцкого, отложил газету и надел наушники, чтобы не слышать Анатолия Петровича, который то и дело комментировал полет. По радио звучал веселый и энергичный Рикки Мартин. Анатолий Петрович тоже надел наушники, но не нашел в этом занятии ничего интересного. Он вообще не понимал такую музыку.

«Много шума из нечего, – нахмурился он. – Малинина что ль включили б».

Троцкому напротив исполнение нравилось, и он даже в момент какого-то исключительного экстаза стал вздрагивать, словно пораженный на электрическом стуле, раскачивать плавно головой, не меняя положение шеи, точь в точь как индийский йог, и подергивать плечами и коленками.

– Совсем спятил дядя, – выругался Анатолий Петрович, поглядывая на господина с пенсне с неким подозрением.

О, если бы наш герой знал о сексуальной ориентации этого шумного исполнителя, то соседу впереди, танцующему под «La vida loca» было бы не сдобровать. К гомосексуалистам и их пагубному по убеждению Анатолия Петровича влиянию на неокрепшие умы гоев он был, мягко сказать, крайне враждебен и часто действовал открыто и нравоучительно – то есть бил кулаком в лоб, точно выбивая последнюю дурь как бы из пустой головы. Некоторым это, кстати, помогало. Ведь кулак у бьющего был тяжел и внушителен. Бедняги обычно приседали на пол и улыбались той неописуемой и ничем не объяснимой улыбкой только что исцелившегося от смертельного недуга пациента.

Тем временем, Троцкий явно напрашивался на эксцесс. Анатолий Петрович вдруг услышал звон сережек в ушах впереди сидящего и нахмурился.

«Ты какой-то не такой, попу трогаешь рукой…», – выговорил было наш герой свою излюбленную фразу в подобных случаях, как вдруг почувствовал дикую усталость.

В теплом салоне его немного разморило. Сказывался перелет, а точнее давало о себе знать особое состояние оторванности патриотически настроенного нашего героя не только от Родины, но и от самой земли-матушки в прямом и переносном значении этого слова. Он уже закрыл глаза, как услышал дребезжание тележки. Стюардесса с напитками и закусками из бара шла по коридору и предлагала всем желающим. Но желающие казалось не ели и не пили целый год, и когда она дошла до хвоста самолета, ее тележка была почти пустой.

Троцкий очень расстроился, что томатный сок кончился, и удовлетворился яблочным нектаром, поворчав, что соломинка потерялась. Анатолию Петровичу тоже пришлось ворчать на девушку.

– Что это? – спросил он с недоверием, разглядывая просто крошечную бутылочку водки. – Да тут граммулька одна. Это что за успокоительные капли?

– «Столичная», – ответила стюардесса гордо. – У нас с ними прямой контракт. Специально для пассажиров нашей авиакомпании. Да и общее положение запрещает распитие алкогольных напитков емкостью более пятидесяти грамм.

Анатолий Петрович перевел взгляд с бутылочки на девушку, словно пытаясь понять, шутит она или говорит серьезно.

– Если с бутербродом брать будете, то с Вас тысяча девятьсот пять рублей. И, пожалуйста, без сдачи, если наличными.

На подносе лежал кусочек белого хлеба с кусочком масла и парой красных икринок.

Анатолий Петрович хотел возмутиться на весь салон, заявить во всеуслышание, что за такие деньги можно купить один литр хорошего вискаря и батон докторской у себя в «Пятерочке». Он уже глотнул воздуха во все легкие, чтобы покарать всех причастных к этому унижению и даже мошенничеству, но стюардесса по имени Света мило улыбнулась.

– Я Вас услышал, – сказал он спокойно, давая сверху еще пятьсот рублей. – Сдачи не надо, – потом для ясности еще раз повторил. – Не надо. Pacta sunt…

– Servanda, – докончила за него стюардесса, обрадовавшись щедрым чаевым.

Никто из пассажиров ей и рубля не дал.

– Позвольте… – сказала она, сама откручивая крышечку от бутылочки. – Вот, пожалуйста.

Затем девушка в униформе слегка наклонилась над Анатолием Петровичем, чтобы никто не слышал ее, как будто она собиралась отрыть важную военную тайну.

– Скоро будет стандартный ужин, – многообещающе прошептала она. – Я Вам две порции принесу.

Этот ласковый шепот, льющийся так интимно, так сладко из ее алых губок до дрожи тронул нашего героя. Он не рассчитывал на такие поблажки.

– Служу Советскому Союзу! – отдал честь Анатолий Петрович, сделав обманную попытку привстать, и набросился на скудный паек.

Стюардесса укатила тележку, а он еще минуты две принюхивался к бутылочке.

– И верно водка… – решил он и осторожно пригубил.

Место у нашего героя, как оказалось, было «козырное». Каждый пассажир, выходящий по нужде, проходил мимо него и непременно бросал на Анатолия Петровича возмущенные взгляды, так как тот выставил в коридор свое ноющее от неудобного положения колено. Анатолий Петрович просто упивался дискомфортом окружающих его людишек. Он даже в какой-то момент пожалел, что колено у него короткое, и что некоторые пассажиры сухонькой комплекции обходят его с гимнастической ловкостью.

– Расселся, барин…. – не упустила возможности ужалить его старушка, которой он еще до взлета помогал с саквояжем. – Не самолет, а кабак…

Она грубо оттолкнула колено, фыркнула на весь салон и прошуршала мимо Анатолия Петровича своими шлепанцами до своего места.

Следующим пошел молодой священник. Он ловко перепрыгнул через препятствие, придерживая полы своей просторной одежды, от которой пахнуло воском и ладаном. Анатолий Петрович аж поперхнулся, чего не было с ним уже лет пятьдесят, а то и более.