Цитаты из книги «Отцы и дети»

Семена Матвеича и мать. Учитель сидел на прежнем своем месте, держа стакан на коленях. Семен Матвеич стоял у притолоки, держась рукою за дверь, так как росту он был гигантского. Отец, оставив без внимания любимую чашку с чаем, рассказывал учителю, как он видел во сне покойника шурина. – Подходит будто ко мне… желтый такой… в руке безмен, и говорит: «Иван! Что же ты, говорит, споручнице о

Раздевшись, он подходит к графину и говорит Петру Ивановичу: – Нуте-ка, перед обедом… Учитель пьет. – Ну, как учились? – Ничего… прилежно. – Не ленился Павел? – Слава богу, не пожалуюсь. Обед начинается молчаливо. Разговоры слышатся только под конец, при последнем блюде.

принимал приглашение, потому что, как и другие, рад был убить не нужное никуда время. А за самоваром оно исчезает куда как скоро: в эту пору как-то особенно клейко бежит разговор, поддерживаемый рассказами монашенок об их трудном, но и невыразимо радостном житии.

Нагруженный такими знаниями, Паша к концу урока просто-напросто застывал всем своим существом; поднятые кверху брови, при напряженном внимании над бессмыслицами, делали всю его физиономию совершенно глупою; члены ходили вяло; на губах бродила какая-то короткая, но беспрестанно повторявшаяся неопределенная и почти глупая улыбка. Павлуша начинал оттаивать только тогда, когда снова видел мать, няньку, кошку. По окончании урока учитель снова надевал шинель, опять через двор и задние сени возвращался в свою комнату, раз

Петр Иваныч начал снова, то есть чуть не с азбуки, и живая голова Павлуши, которая в эти минуты могла бы переварить здоровое развивающее сведение, оставив его в своей памяти навсегда, – принуждена была довольствоваться снова бессмысленными двусложными и многосложными словами, вроде: епархиальный, высокопревосходительство, и хотя и в шутку, а учитель довольно долго добивался, чтобы Павлуша мо

– Ну вот, Иван Матвеич, примечай, как кто! – советовала жена. После чаю начинались обыкновенные скучные будни. Муж уходил в палату, жена хлопотала по хозяйству, а в зале начиналось ученье.

– Вот, Петр Иваныч, мы с женой все думаем, что бы это значило видеть, например, лошадь во сне? – говорил отец Паши. – Лошадь-с? – Да… Мы вот вместе один сон видели… Учитель откусывает сахар, отряхает кусок в блюдечко, делает несколько глотков и говорит, держа стакан с чаем на колене: – Да ведь как вам это сказать? Разное имеют значение… Один раз то, другой – другое… Весьма это трудно постигнуть.

– Круг… – робко отвечал Павлуша. – А эклиптика? – Круг… – Все круги?.. – Круги!.. Учитель ухмыльнулся и произнес снисходительно: – Ну, это мы еще пройдем. Во время экзамена отец бегал глазами с Павлуши на учителя и под конец заключил, когда дело шло о кругах:

Богослов явился только великим постом, потому что от рождества до масленицы никто об деле помышлять не мог, точно так же, как не мог опохмелиться. Великим постом как-то так случается, что опохмеляются разом и сразу принимаются за дело. В один день после обеда по залу у Рудневых кто-то делал довольно медленные, но звучные шаги. Это и был присланный батюшкой богослов. Ожидая выхода хозяина, он по временам сморкался, причем исходил весьма приятный и гармонический звук, и если случалось ему плюнуть, то выходил в переднюю, выбирал самый темный угол и, харкнув туда, растирал непременно ногою, желая таким образом изгладить самые ничтожные следы своего посещения. Наконец хозяин вышел. Начались переговоры, причем учитель между прочим сообщил, что он кончил курс в первом пятке и особенной похвалы заслужил своим сочинением на какую-то мудреную тему.

Скоро Паша и золотой производят великий восторг в детской в присутствии матери и множества старух нянек. – Ах, милое дитя! Вот ангельская душенька! Все его любят, все-то его жалуют, – слышится со всех сторон, и несколько костлявых рук поощрительно ползают по голове Павлуши. – Будешь слушаться – больше дадут! Только слушайся. – Я слушаюсь. – И слушайся! И все будут довольны. Все скажут «умница!».