Глава 2: Под взором Инквизиции

Стены камеры дышали холодом. Голый камень, испещренный царапинами и пятнами – следами чужого отчаяния. Воздух был спертым, нес в себе запахи сырости, плесени и въевшегося, почти осязаемого страха. Эвелин сидела на жесткой лавке, обхватив колени. Ее била дрожь – не от холода камня, проникавшего сквозь тонкую ткань платья, а от ледяного ужаса, сковавшего нутро. Образы из шепотков и страшных сказок всплывали в сознании: раскаленное железо, «Очищение», превращающее людей в безвольных кукол, безликие судьи в черных мантиях… Она вспомнила руки матери – теплые, пахнущие травами – сжимающие ее плечи, и ее тихий, полный мольбы голос: «Будь незаметной, дочка. Наше время – время теней…»

Дверь отворилась почти беззвучно, лишь легкий скрежет металла по камню нарушил тишину. Инквизитор Дэмиан. Один. Он вошел, и камера, казалось, сжалась, воздух стал плотнее. Он прикрыл за собой тяжелую дверь, и звук засова, входящего в паз, прозвучал как щелчок замка на крышке гроба.

– Эвелин, – он снова назвал ее по имени, и это простое слово в его устах прозвучало как часть какого-то сложного, непонятного ритуала. Он не сел. Остался стоять у противоположной стены, тень от его фигуры падала на пол, почти касаясь ее ног. Он молча изучал ее, и в этом молчании было больше угрозы, чем в криках. – Сила, которую вы проявили. Какова ее природа? Источник? Как долго она подвластна вам? Или вы – ей?

Его голос был ровным, почти бесцветным, но каждое слово ложилось на слух, как капля ледяной воды. Эвелин подняла голову. Страх боролся с поднимающейся из глубины волной упрямства, почти злости. На него? На судьбу? На саму себя?

– Я… не знаю, – слова вырвались сдавленным шепотом. – Это было… само. Впервые. Я видела девочку… повозку… я не думала…

Он чуть наклонил голову, и в полумраке ей показалось, что его глаза на мгновение сузились. Он слушал не слова – он впитывал ее дрожь, ее запах страха, биение пульса, которое, казалось, отдавалось от стен.

– Впервые? – легчайший оттенок сомнения окрасил его голос. – Эманация такой плотности и… качества… нехарактерна для первичного проявления. Хаотично – да. Инстинктивно – безусловно. Но сама суть энергии… она отличается от примитивных стихийных всплесков, которые мы обычно регистрируем. Она… вибрирует иначе.

Он говорил так, словно описывал редкий, опасный артефакт. Отстраненно. Но Эвелин заметила – или ей показалось? – как напряглись мышцы на его шее, как неуловимо изменилось выражение его глаз, когда он произнес слово «качества». Он что-то увидел. Что-то понял? Или заподозрил?

– Я говорю правду, – голос окреп, обрел неожиданную твердость. Она встретила его взгляд, ища в ледяной синеве хоть намек на человеческое. И на миг – лишь на краткий, ускользающий миг – ей почудилось там нечто иное. Не снисхождение, не жалость. А глубоко скрытое… узнавание? Нет, скорее… резонанс. Словно струна в его душе отозвалась на ее силу. Или это был лишь обман света и ее собственного воспаленного воображения? – Я не лгала. Я сама испугалась… этой штуки внутри меня.

Он молчал. Долго. Достаточно долго, чтобы Эвелин успела услышать стук собственного сердца и тихий шорох – кажется, мышь скреблась за стеной.

– Что ж, – произнес он наконец, и это прозвучало так неожиданно буднично, что она вздрогнула. – Ввиду исключительных обстоятельств – спасения жизни ребенка – и отсутствия доказательств злого умысла, официальный рапорт будет составлен соответствующим образом. Спонтанная реакция на стресс. Наказание – условное. Надзор. – Он сделал шаг вперед, его тень легла на нее плотнее, почти осязаемо. Голос снова обрел стальную твердость. – Но поймите, Эвелин. Любая магия вне контроля – это трещина в плотине порядка. И мой долг – заделывать эти трещины. Любой ценой. Если инцидент повторится… если я обнаружу, что ваше незнание – ложь… Поверьте, милосердия не будет.

Он развернулся и вышел. Так же беззвучно, как и вошел. Лязг засова. Эвелин осталась одна в гулком каменном мешке. Ее била дрожь, но теперь это была иная дрожь. Не только страх. Он солгал в рапорте. Он видел больше, чем сказал. Он дал ей шанс. Почему? Этот вопрос повис в холодном воздухе камеры, тяжелый и неотступный, как его взгляд.

Глава 3: Бегство во тьму

Свобода пахла пылью дорог и гниющими листьями в сточных канавах. Условная свобода. Эвелин вернулась в свою мансарду, где лунный свет падал сквозь пыльное окно на стопку книг по траволечению и засохший букетик лаванды. Но чувство безопасности испарилось. Стены давили, половицы скрипели под ногами, как кости скелета ее прежней жизни. Каждый звук за окном заставлял вздрагивать. Надзор означал невидимую паутину, опутавшую ее. Она чувствовала на себе взгляд – холодный, изучающий взгляд Инквизиции, даже когда никого не было рядом.

Она знала – чувствовала нутром – что решение Дэмиана было не актом милосердия. Оно было… выжиданием. Он дал ей веревку – но была ли она спасением или удавкой? Сила внутри нее не дремала. Она просыпалась от кошмаров, где ледяные глаза инквизитора горели огнем, отзывалась на ее страх тихим гудением в костях, на ее гнев – мимолетным жаром под кожей. Контроля не было. Было лишь растущее осознание, что она – сосуд для чего-то древнего, дикого и совершенно неподвластного ей.

Прошла неделя в этом липком тумане ожидания. Потом еще одна. Она исправно ходила отмечаться в участок – серое здание с узкими окнами-бойницами, пахнущее сургучом и холодной сталью. Каждый раз она ожидала, что ее остановят, что игра окончена. Но ее лишь вносили в гроссбух и отпускали. Это было еще мучительнее.

В одну из ночей, когда Веритас тонул в беззвездной, чернильной тьме, а ветер завывал в трубе, словно оплакивая кого-то, Эвелин поняла – ждать больше нельзя. Бежать. Куда угодно. Лишь бы вырваться из этой паутины надзора, из этого города, где каждый камень помнил ее позор и ее тайну.

Сборы были недолгими. Узелок с одеждой, остатки денег, мешочек с травами, которые теперь казались бесполезными, и медальон матери – холодный, тяжелый кусочек металла с непонятным спиральным узором, который она теперь носила под платьем, на самой коже. Он казался единственным якорем в этом рушащемся мире.

Она скользнула по спящим улицам, как тень. Запахи ночного города – остывший камень, зацветшая вода в каналах, дым из редких труб – смешивались с ее собственным запахом страха. Она бежала к окраине, к Старому лесу – месту из детских страшилок, черной, непроницаемой стене деревьев, за которой, говорили, начинались земли, не знавшие власти Инквизиции. Лес был пугающей неизвестностью, но город стал ловушкой.

Архив Запретных Знаний встретил Дэмиана тишиной, густой и тяжелой, как бархатный полог. Здесь пахло иначе, чем в остальной цитадели Инквизиции – не сталью и сургучом, а пылью тысячелетий, хрупкостью пергамента и едва уловимым, сладковатым запахом тления – тления забытых знаний, похороненных под спудом догматов. Магический светильник на его столе отбрасывал неровный круг света, выхватывая из мрака корешки фолиантов с названиями, от которых веяло безумием и древней мощью.

Он снова и снова перечитывал свой рапорт. Лаконичные, выверенные фразы. Ложь, облеченная в форму протокола. Он видел ее глаза в тот момент. Ужас – да. Но под ним – нечто иное. Не злоба фанатика, не пустота одержимой. А… глубина. Словно заглянул в колодец, и на дне его шевельнулось что-то живое. И та энергия… Она не рвала, не разрушала хаотично. Она защищала. Инстинктивно, неумело, но целенаправленно. Словно сама жизнь встала на дыбы против слепой инерции разрушения.

Его пальцы сами собой потянулись к тонкой папке, которую он нашел несколько дней назад. «Некатегоризированные феномены». Записи безумного или гениального инквизитора двухсотлетней давности. «Первозданное Пламя». «Магия, что дышит и чувствует». «Род, отмеченный светом и тенью». И тот символ… Спираль. Вихрь. Неясный, полустертый рисунок на полях.