Глава 2. Явь/Навь Технолоджис и его Хранитель с Опытом Тысячелетий

Офис «Явь/Навь Технолоджис» был аномалией. Старый купеческий особняк, вросший в тело «Технограда Заря» как мудрый, но слегка эксцентричный гриб-переросток. Снаружи – облупившаяся лепнина и атланты с лицами философов, познавших тщету всего сущего, но не оставивших попыток удержать балкон. Внутри – пульсирующие оптоволоконные кабели, гудящие серверы и стойкий аромат кофе сорта «Вырвиглаз Арабика», смешанный с запахом старых книг, озона и чего-то неуловимо похожего на ладан или сушеные травы, которыми Дев О’Войс окуривал особо капризные машины.

Дэв, он же Дементий Порфирьевич, он же штатный сисадмин-домовой, был сердцем этого места. Его утро начиналось с ритуального обхода владений, сопровождаемого таким сочным многоэтажным ворчанием, что любой сбой в системе предпочитал самоустраниться, лишь бы не попасть под горячую руку (и язык) Дементия Порфирьевича.

– Да чтоб вас всех перепатчило через седьмое колено! – донеслось из серверной, где Дев, судя по звукам, вел неравный бой с очередным порождением сумрачного гения гремлинов-тестировщиков. – Опять код доступа к холодильнику с энергетикам на руны Хаоса сменили! Варвары! Я им такой «деплой» устрою, вовек не забудут!

Геннадий, сидя в своем кабинете, где руны на стенах светились мягче, чем любой экран последнего поколения, и пахло его любимым сандалом и старой кожей кресла, невольно улыбнулся. Гремлины были его проклятием и благословением. Их способность ломать всё и вся была бесценна для отладки «Вечности». Правда, их тяга к кулинарным экспериментам на серверных платах порой выводила из себя даже его, Кощея.

– Дев, что за апокалипсис локального масштаба на этот раз? – Голос Геннадия был спокоен, как гладь озера перед бурей. Он как раз пытался медитировать на график падения акций конкурирующей (в его мечтах) фирмы, но вибрации праведного гнева Дэва разрушали всю гармонию.

Дэв материализовался на пороге, сжимая в руке оплавленный USB-ключ, словно скипетр павшего короля. Его свитер с оленями (неизменный атрибут, символизирующий, по мнению Дэва, «связь с корнями и стабильность системы») был посыпан крошками от чипсов.

– Геннадий Константинович! Они… они пытались запитать тостер от главного сервера «Вечности»! Аргументировали это «повышением энергоэффективности за счет синергии бытовых приборов и высоконагруженных систем»! Я чуть не поседел… еще больше!

Геннадий вздохнул. Эта работа требовала не только гениальности, но и ангельского терпения. Или кощеева.

– Выдай гремлинам поощрительную банку прокисшего киселя, – распорядился он. – И поставь на тостер персональный файрвол с функцией «Не влезай – убьет!». А на серверную – новый оберег. Позабористее. Можешь использовать тот, что отпугивает налоговых инспекторов. Он и на гремлинов должен сработать.

Дев что-то пробурчал про «раньше было проще: слово сказал – и порядок, а теперь эти ваши протоколы, интерфейсы… тьфу!», но в глазах его уже мелькнул азарт создателя особо каверзного прокля… то есть, защитного скрипта. Эта древняя связь между Кощеем и его домовым, сотканная из веков доверия и общего дела, была прочнее любого оптоволокна.

Телефон на столе из черного дерева, отполированного тысячами прикосновений, издал тихий, почти извиняющийся звук. Сообщение. От Люси Ферр. «Дружеский обед».

«Лилит и дружеский обед, – подумал Кощей, ощущая, как на языке появляется знакомый металлический привкус. – Это как троянский конь с табличкой "бесплатные печеньки". Интригующе и почти наверняка смертельно опасно». Но где-то в глубине его многовековой души, там, где еще теплился огонек авантюризма, шевельнулось нетерпение.

Глава 3. Паутина InfernoSoft и Вкус Пепла на Губах

Ночь струилась в кабинет Геннадия, черная и густая, как нефть, но не приносила покоя. Он сидел перед стеной мониторов, где код последней атаки на «Вечность» извивался, словно клубок ядовитых змей. Для него это были не просто символы – это была песнь тьмы, каждая нота которой отдавала знакомым, тошнотворным привкусом. Привкусом цифровой серы, въедливой, как память о давнем предательстве.

– Грубо, но с размахом, – прошептал он, и его слова утонули в мерном гуле систем охлаждения, похожем на дыхание спящего дракона. – Ее почерк. Всегда любила спецэффекты.

Атака была не столько искусной, сколько наглой, самоуверенной. Словно кто-то намеренно оставил следы своих грязных сапог на его безупречном коде, бросая вызов. Или приглашая на танец. Танец на краю пропасти.

Он закрыл глаза. Перед внутренним взором – Люси. Ее ледяные глаза, в которых отражался холод далеких звезд и пламя неутолимых амбиций. Лилит. Веками она меняла обличья, имена, поля битвы, но суть ее оставалась неизменной – жажда абсолютной власти. И его «Вечность», его цифровое бессмертие, стало для нее новым Граалем. Или новым яблоком раздора.

Тихий звон телефона разрезал плотную тишину. Люси. Предложение отобедать в «Облаках». «Обсудить синергии». Геннадий криво усмехнулся. Синергия с Лилит обычно заканчивалась для одной из сторон полным и безоговорочным поглощением. И редко этой стороной была она.

«Опасно, – шептал внутренний голос, тот, что не раз вытаскивал его из таких передряг, от которых впору было бы писать саги. – Это западня, сплетенная из лести и лжи». Но другой голос, древний, как сам страх, и азартный, как игрок, поставивший на кон все, возражал: «А когда ты избегал вызова, Кощей? Не для того ты строил свою цифровую крепость, чтобы трястись в ней от каждого шороха».

Ресторан «Облака» парил над «Техноградом», словно хрустальный дворец Снежной Королевы. Сквозь панорамные стены город внизу казался игрушечным, подсвеченной платой с мигающими светодиодами. Запах здесь был соответствующий – стерильный, с нотками дорогих духов и едва уловимым ароматом денег, больших денег. Геннадий чувствовал себя здесь неуютно, как медведь в балетной пачке.

Люси уже была там. Воплощение холодной элегантности. Костюм цвета грозовой тучи, нитка редчайшего черного жемчуга, который, казалось, впитывал свет. Ее улыбка была острой, как скальпель.

– Геннадий Константинович, – ее голос, низкий и обволакивающий, как туман, заставил бы и камень пойти за ней. – Вы почтили меня своим присутствием.

– Люси Викторовна, – кивнул он, садясь. Перед ним на белоснежной скатерти лежали приборы, напоминающие хирургические инструменты, и стояла тарелка с чем-то неземным, похожим на застывшую слезу единорога, украшенную пыльцой орхидеи. Есть это не хотелось. Хотелось проверить на яд. – Какие «синергии» могут возникнуть между огнем и льдом? Или, точнее, между скромным стартапом и вашей империей?

Ее глаза сверкнули, как два осколка полярного льда.

– О, не скромничайте, Геннадий. Ваша «Вечность»… это прорыв. Немного дикий, необузданный, как необъезженный мустанг. – Она сделала паузу, давая понять, что недавняя «проверка на прочность» его систем не осталась тайной. – Но у «InfernoSoft» есть и кнут, и пряник, чтобы сделать из него чемпиона. Вместе мы не просто изменим мир. Мы его возглавим.

«И ты будешь на троне, а остальные – в цифровых кандалах», – мысленно закончил он.

– Звучит как тост на корпоративе темных властелинов, – сказал он с легкой усмешкой, пробуя кончиком вилки пену, отдававшую огурцом и легким разочарованием. – Но «Явь/Навь» ценит свою… анархию. Мы предпочитаем быть непредсказуемым элементом, а не винтиком в чьей-то машине.

– Независимость – это иллюзия, Геннадий, – Люси склонилась к нему, и от ее волос пахнуло ночными цветами и холодом космоса. – Особенно когда на кону такие технологии. Подумайте. Не хотелось бы, чтобы ваш гениальный проект случайно… сгорел от короткого замыкания. Или был погребен под лавиной судебных исков.

Угроза, поданная под соусом изысканной вежливости, была ясна, как летний полдень. Геннадий почувствовал, как внутри закипает ледяная ярость – та, что когда-то обращала врагов в ледяные статуи.

– Я непременно обдумаю ваше щедрое предложение, Люси Викторовна, – он поднялся, оставив нетронутым десерт из «лунного света и слез ангела». – Но, как вы понимаете, «Вечность» не терпит суеты. Она требует… особого подхода. И безупречной защиты.

Он вышел, чувствуя на спине ее взгляд, холодный и цепкий, как стальной крюк. Вкус пепла на губах. Да, битва только начиналась. И она обещала быть не на жизнь, а на… вечность.