Они вошли в большую светлую комнату. Мебель в стиле рококо, стены обтянуты голубым шелком. Диван, стол, стулья, люстра под потолком, кровать с балдахином; дверь в глубине комнаты вела в ванную. Глядя на роскошную кровать, Фредрик сказал себе, что здесь не требовался «священник», воздух был чист и сух.

Надо думать, изрядная часть продукции папы Бриссо уходила на то, чтобы оплатить лечение дочери. Но здоровье Женевьевы – дороже всего на свете.

Она закрыла дверь, заперла на замок, сбросила туфли и обняла Фредрика за шею.

– Пойди ко мне, – прошептала она. – Я три года ждала тебя. Мечтала, представляла себе, что ты со мной. Теперь ты здесь. Живой, настоящий. Мой Фредрик.

Они осторожно сели на кровать, объятые взаимным притяжением. У обоих были серьезные лица, они хотели, чтобы то, что сейчас должно было случиться, навсегда запечатлелось в глубинах души.

Они легли рядом. Он ласково прикоснулся к ее лицу, она поцеловала его – сперва нежно, осторожно, потом страстно, они прижались друг к другу, гладили трепещущую кожу.

Он бережно провел рукой по ее спине, по животу, по бедрам, и она шептала ему самые французские из всех французских слов.

Время перестало существовать.

Однако время существовало. Когда Фредрик Дрюм наконец всплыл на поверхность, солнце уже зашло. Он приподнялся, сел на край кровати.

Он смотрел на обнаженное тело Женевьевы. Она лежала с закрытыми глазами, на ее губах играла таинственная улыбка. Он в жизни не видел такой красоты. Женевьева Бриссо была Идея. А он – Идея Дрюм. Фредрик с трудом сдержал чих.

Он осторожно встал, поискал взглядом дверь ванной, хотел принять душ.

– Ванная прямо. Можешь вытереться большим синим полотенцем. – Она сказала это тихо, мягко, не открывая глаза.

Он рассмеялся, бегом пересек комнату и закрыл за собой дверь.

Стоя под душем, он пел. Вспомнились мелодии, забытые много лет назад. Слова сами просились на язык. «Дэви Крокет» и «Желтая Роза Техаса». «В саду моего отца» и «Марсельезу» исполнил по-французски, грассируя, словно Пиаф.

Женевьева последовала за ним.

Одеваясь, они не сводили друг с друга влюбленных глаз.

Женевьева предложила спуститься вниз, в гостиную, выпить чая. Фредрик колебался – не нарушил ли он больничный распорядок? Что подумает персонал – Женевьева с алыми щеками и красноречивым взглядом, и сам он, предельно возбужденный, вот-вот взлетит к небу, будто наполненный гелием шар.

Все же она его уговорила.

Пока Фредрик рассматривал гостиную, Женевьева вышла за чаем в соседнее помещение. Венецианская мебель. Персидские ковры. Комод – настоящий чиппендейл. Картины Гогена, Моне, Фортензолы. Окна с витражами в свинцовых переплетах. Витолло Умбро принадлежал к богатому семейству. И пациенты, приезжающие со всего мира, наверно, платили немало. Он делал чудеса.

В одном углу гостиной сидела пожилая женщина. Брильянтовые браслеты, кольца, ожерелья… Она сидела неподвижно, глядя в пол.

– Английская графиня, – прошептала Женевьева, ставя чашки на стол. – Сорок лет молчала как убитая, а доктор Умбро добился того, что она дважды разразилась грубой бранью. И это за какую-нибудь неделю, что она здесь.

Фредрик кивнул – недурно.

– Да, интересное место, этот Офанес. – Он отпил чая. – Тебе известно что-нибудь про здешние раскопки? Говорят, тут нашли что-то сенсационное?

Она мотнула головой:

– Я не совсем в курсе. Но в селении многие говорят о них. Кое-кто недоволен, другие считают, что это здорово. – Женевьева примолкла, о чем-то задумалась, потом продолжала: – Фредрик. Надеюсь, ты приехал сюда навестить меня. Прошу тебя, не вмешивайся ни в какие дела. Будем радоваться, совершать длинные прогулки каждый раз, когда я буду свободна. К развалинам ходить не станем, заберемся куда-нибудь подальше, понял?

Он ничего не понял, но не стал возражать. Заметил, как на миг омрачилось ее лицо. Вспомнила что-то из прошлого – или что-то случилось здесь? Для чего обходить развалины стороной?

Мальчики. Марко Албелли и Альдо Пугги. Погибли у раскопа.

Не вмешиваться? Он уже замешан. Но не станет говорить Женевьеве про свои дела с профессором д’Анджело. «Кодексом Офанес» может спокойно заниматься по утрам. Это его хобби, развлечение, ничего существенного. Конечно же, он приехал, чтобы навестить Женевьеву.

– Ты любишь меня, Фредрик? – Она наклонилась над столом и посмотрела на него большими карими глазами, шепотом произнося слова, которые оставались невысказанными за те немногие часы, что они провели вместе.

– Да, Женевьева, я люблю тебя. – Он мог прокричать это на все селение, потому что в самом деле полюбил Женевьеву Бриссо при первой же встрече.

Он подняла свою чашку, быстро опустила.

– Я… я хотела бы побывать в Норвегии. Могла бы стать хорошей… хорошей помощницей тебе в «Кастрюльке». Если я вам нужна.

Сказано откровенно, без экивоков. Это случилось вдруг, и голос ее звучал так искренне, и, конечно же, он все время желал этого, только не смел верить, что это возможно. Женевьева и он! Тоб будет в восторге. У «Кастрюльки» появится своя королева – настоящая королева изысканных вин.

– Приезжай, когда захочешь… если я тебе нужен… вместе мы построим замок… «Премьер Гран Крю Клас»… такой, как…

Он запнулся. Фредрик Дрюм запинался! То, что он сейчас говорил, было для него так ново, так непривычно.

В эту минуту в гостиную вошли двое мужчин, один – высокий, седой, с орлиным носом и острыми скулами, в простом вельветовом костюме, другой – примерно тех же лет, что Фредрик, худощавый, нескладный. Улыбаясь, они подошли к Женевьеве и Фредрику.

– Вот ты где сидишь, прелестная мадемуазель. Ага, вот в чем дело, наконец-то появился долгожданный, в самый раз, в самый раз, самые знаменитые итальянцы не заменят синьора Дрюма. Я ведь не ошибаюсь, ты – Фредрик Дрюм?

Фредрик стремительно поднялся, пожал протянутую руку.

– Витолло Умбро, рад служить. Если ты утратил дар речи, то попал как раз туда, куда следует. – Он рассмеялся. – А это мой ассистент, доктор Пинелли, доктор медицины, психологии и музыки.

Фредрик пожал руку худощавого гения, открывая и закрывая рот, словно рыба, выброшенная на сушу.

– О доктор Витолло, я так счастлива! Посмотри, какое чудесное ожерелье он привез мне. Это сделали лопари. И когда ты выпишешь меня, я только загляну домой, а оттуда – прямиком отправлюсь в Норвегию! – Женевьева сияла от радости.

– Теперь уже скоро, ты молодцом. – Умбро сел рядом с ними, улыбаясь; Пинелли направился к английской графине, которая сохраняла полное молчание. – Вот так, синьор Дрюм. Наше заведение выглядит недурно, но ex nihilo nihil – ничто не возникает из ничего, и за этим, скажем так, довольно роскошным фасадом кроется многолетний труд. Плюс, разумеется, кое-какие унаследованные остатки былого величия.

Он весело рассмеялся, и Фредрик наконец пришел в себя.

– Конечно, доктор Витолло. Arcana publicata vilescunt, et gratiam prophanata amittunt, ergo ne margaritas objice porcis, seu asinus substerne rosas^[10]. – Он выпалил эту латынь, сам не очень понимая ее смысл и сомневаясь, подходит ли цитата к случаю. Но слово не воробей.

Женевьева недоуменно смотрела на них.

– Ну-ну, не будем скромничать, – сказал доктор Витолло. – Но ты согласен – твоя возлюбленная идет на поправку?

– Невероятно, – тихо произнес Фредрик. – Хотел бы я знать, каким волшебством ты владеешь, моя воля – так ты давно получил бы Нобелевскую премию.

Витолло Умбро сделал серьезный вид и наклонился над столом, обращаясь сразу к обоим:

– В моей области методы не оцениваются по результатам. К сожалению. Признанные методы – сфера различных светил, гуру в области медицины и психиатрии. То, что делаю я, очень просто, но не получило признания. Музыка служит мне вспомогательным средством при лечении острых и хронических душевных расстройств. Никаких лекарств. В большинстве случаев нам удается исцелять больных сенсорной и моторной афазией, если только она не вызвана развивающейся опухолью. Мы специалисты по врожденной афазии, так называемой глухонемоте. Сенсорная афазия примитивизирует речь, здесь помогает активная стимуляция левого полушария мозга. Что касается аутизма, то он, как известно, развивается на основе шизофрении, это трудно излечимое заболевание. Больной живет в воображаемом мире, мало интересуется реальным окружением. Повседневная действительность, как правило, им не воспринимается. Но на них можно воздействовать музыкой! Если правильно ее использовать. Без преувеличения берусь утверждать, что семьдесят процентов случаев аутизма поддаются лечению. Нужны только терпение и время. – Доктор Умбро закурил сигарету и продолжал: – У Женевьевы совершенно особенный случай. – Он лукаво подмигнул ей. – Тут не было ни афазии, ни шизофрении. Некоторые участки мозга были блокированы отравлением в сочетании с психическим шоком. Случай очень простой, она сразу же начала реагировать на наши воздействия. И она будет – вернее, она уже совершенно здорова, можно не сомневаться. Мы проведем лишь кое-какие исследования для нашей копилки опыта. И рецидива не будет. Можешь спокойно отправляться на север к белым медведям, прекрасная мадемуазель!

Он взял руку Женевьевы и галантно поцеловал ее.

– Гениально. – Фредрик был поражен.

Седовласый доктор производил симпатичное впечатление, и Фредрик даже подумал, не назваться ли самому больным афазией, чтобы подвергнуться восхитительному лечению музыкой. Глядишь, станет шевелить мозгами так, что без труда прочтет все трудные места «Кодекса Офанес».

– А теперь, дети мои, вынужден вас покинуть. Мне предстоит поработать два часа с одним упорным американцем, который последние десять лет ни с кем ни общается, кроме своей зубной щетки, после того как его бросила жена. Ты здесь всегда желанный гость, синьор Дрюм, чувствуй себя как дома, подобно всем моим гостям и пациентам. Buona notte!

Доктор Умбро еще раз пожал ему руку и удалился.

– Синьор Витолло – сплошной источник радости для всех нас! – воскликнула Женевьева.

– Похоже на то, – отозвался Фредрик. – За исключением, конечно, дядюшки в замке там наверху.

– Почему ты так говоришь? Что тебе о нем известно?

– Нет-нет, не обращай внимания. Я ничего не знаю и знать не хочу. Кроме одного: ты в самом деле хочешь приехать в Норвегию, я не ослышался?

– О, ты такой милый, такой глупый! Конечно хочу. Норвегия приснится мне сегодня ночью… – Женевьева закрыла глаза и вздохнула.

«Глупый Дрюм, дрюммелилюм», – сказал он себе, глядя на кувшинки Моне. Зеркальная гладь, никаких утопленников и водяных.

Доктор Пинелли все еще сидел рядом с безмолвной графиней. Вечерело, и Фредрик заметил, что ему, пожалуй, пора уходить.

Женевьева кивнула и вызвалась проводить его до ворот.

Выходя из гостиной, они услышали хриплый грубый голос:

– Fuck my ass, you dego!

Безупречное оксфордское произношение. Английская графиня явно шла поправку.

– Спокойной ночи, любимый. Спасибо за чудесный вечер. – Она поцеловала его, они стояли, обнявшись, в воротах. Кругом было темно, и всякие звуки тонули в хоре цикад. – Ты придешь завтра? Придешь в мою комнату? Я буду ждать тебя в четыре часа, дорогой Фредрик, не опаздывай, я уже сгораю от нетерпения!