В отличие от брата, Гретель никогда особо не верила в легенду о призраке бургомистра. Сейчас, при дневном свете, Сырой Погост и вовсе не казался таким уж страшным. Гретель напевала веселую песенку и как раз добралась до самых неприличных куплетов, где бравый солдат заглянул на огонек к веселой трактирщице:

 
Развяжи тугой корсет,
Раз уж мужа дома нет!
Кофту с фартуком долой —
И в атаку, рядовой!
 

В этот момент кто-то схватил Гретель за плечи и толкнул в овраг. Вскрикнув, она покатилась вниз, цепляясь одеждой за колючие кусты.

Овраг был неглубоким, но от удара о каменистое дно у Гретель перехватило дыхание. Она упала на спину и несколько секунд просто лежала, не шевелясь и защищая лицо ладонями. Откуда-то сверху послышался смех.

– Ловко ты ее! Раз – и в овраг!

– Ну да!.. Она и пикнуть не успела!

Гретель отняла руки от лица, но увидела над собой лишь неприветливое небо. По нему плыли облачка, похожие на клочья грязной пакли. Тогда Гретель приподнялась на одном локте и сквозь заросли разглядела две одинаковые серые кепки. На краю оврага стояли Йозеф и Курт.

Морщась от боли в ушибленных боках, девочка поднялась на ноги. Кисти, которыми она защищала лицо, покрылись красными росчерками, и каждый горел огнем. Чулки порвались, а на курточку нацепились колючки.

Йозеф и Курт смотрели на Гретель сверху вниз и лыбились, как два идиота. Нильс Дельбрук стоял чуть поодаль, на его лице застыло отсутствующее выражение.

– Что вам надо? – прокричала Гретель, надеясь, что ее услышит кто-нибудь еще, кроме этой троицы. – Чего вы ко мне привязались?

– Достаньте ее оттуда, – распорядился Нильс вместо ответа.

Йозеф и Курт начали спускаться по осыпающемуся склону. Не дожидаясь, когда до нее доберутся, Гретель бросилась в противоположную сторону, туда, где вздымался серо-коричневый кладбищенский забор. Она помогала себе руками, уже не обращая внимания на колючие кусты и острые камешки. Позади – совсем рядом – слышались сопение и неразборчивые ругательства. Гретель почти достигла верха, когда чьи-то жесткие пальцы скользнули по ее щиколотке. Затрещали, дорываясь, чулки. Девочка вскрикнула и не глядя лягнула того, кто находился за ее спиной. Каблук угодил во что-то мягкое, послышался хруст и дикий, полный злобы вопль.

– Эта сука сломала мне нос!.. Курт, она сломала его!

Гретель выбралась из оврага и бросилась налево, по узкой тропинке между каменной стеной и колючими зарослями. Йозеф и Курт немного отстали, но девочка понимала, что это ненадолго.

Овраг подходил все ближе к изгороди, и вскоре Гретель начала задевать локтем неровную кладку. Комья земли осыпались из-под ног, ветви ежевики цеплялись за порванные чулки и царапали лодыжки. А тропинка продолжала сужаться. В какой-то момент Гретель пришлось повернуться боком и идти, прижимаясь спиной к забору. Одно неосторожное движение, и она бы снова очутилась на дне оврага, в колючих зарослях.

Тропинка заканчивалась там, где овраг встречался с кладбищенской оградой. Фундамент в этом месте просел, и целый участок древней кладки обрушился. Там, где когда-то стоял забор, теперь возвышались груды замшелых камней, на которых уже выросли деревца.

Взбираясь по шаткому кургану, Гретель сделала вид, что споткнулась, а сама незаметно подобрала камень. Йозеф и Курт почти догнали ее, и дело неизбежно шло к драке. А если уж приходится драться, лучше бить первой – эту мудрость Гретель Блок, девочка, выросшая на городских окраинах, усвоила еще в раннем детстве.

– Сейчас ты у нас получишь!.. Ведьма!.. Вот мы тебя!..

Выждав пару секунд, Гретель развернулась и с гортанным выкриком швырнула камень. Курт, возглавлявший погоню, вжался спиной в забор, и увесистый булыжник пролетел мимо.

– Только попробуй кинуть в меня еще что-нибудь! Я закопаю тебя прямо за этим забором, поняла?!

Гретель потянулась за новым снарядом, когда на тропинке возник Йозеф. Его губы и подбородок заливала кровь из расквашенного носа, лицо перекосила страшная гримаса. Оставив на колючках обрывки штанов, он в считаные секунды очутился возле Гретель и повалил ее на камни. Уже второй раз за последние несколько минут у нее пресеклось дыхание, а перед глазами поплыло.

Гретель задергалась, но Йозеф навалился на нее всей массой.

– Мундир пестреет от заплат? Песню громче пой, солдат…

Девочка повернула голову на голос и увидела Нильса. Молодой человек взобрался на каменную груду, выставил одну ногу вперед, а руками облокотился на согнутое колено. Глядя на Гретель сверху вниз, он произнес:

– Как там еще было в песенке? Что-то про веселую трактирщицу, кажется… Кофту с фартуком долой… и в атаку, рядовой…

Нильс нарочно встал так, чтобы его ботинок почти касался лица Гретель. Девочка попыталась отвернуться, но Йозеф налег на нее с новой силой.

– Подними ее, что ли… – протянул Нильс безразличным тоном.

Йозеф пыхтя встал и рывком поднял Гретель. А потом заломил ей руку за спину, да так, что затрещали суставы. От резкой боли девочка вскрикнула.

– Она сломала мне нос, – прогундосил Йозеф.

– Хватит жаловаться. Давай-ка лучше отведем ее туда. – Нильс указал на дыру в заборе.

Понимая, что на Сыром Погосте ее не ждет ничего хорошего, Гретель закричала и задергалась. В тот же миг ее руку, от лопатки до кончиков пальцев, пронзила острая боль. Крик превратился в тоненькое завывание.

– Если будешь орать, – сказал Нильс, – Йозеф сломает тебе руку. Поняла?

Гретель кивнула, и боль немного уменьшилась.

– А ну-ка, топай. – Гретель ощутила возле уха разгоряченное дыхание Йозефа. Прежде чем она успела сделать шаг, парень толкнул ее корпусом.

Они спустились по шатким камням и очутились среди деревьев. Корни впивались в каменистую почву, подобно узловатым пальцам, густые кроны сплетались. Марбахцы, жившие по соседству со старым кладбищем, могли бы собирать здесь хворост, а деревья рубить на дрова. Но все без исключения предпочитали ходить в лес, пусть это и занимало больше времени. В итоге Сырой Погост сам стал похож на лес. Деревья загораживали Зальц-Ахен, и лишь тяжелый, напитанный влагой воздух давал понять, что неподалеку находится река.

Нильс огляделся и, указав на мрачноватый коридор между стволами, произнес:

– Туда.

Там, где не росли деревья, поднимались густые заросли крапивы. Кое-где из кустов торчали верхушки вросших в землю обелисков, но в остальном Сырой Погост уже много лет не имел ничего общего с кладбищем.

– Давай, шевелись, – бубнил Йозеф, пихая Гретель в спину.

Тропинка привела к старому развесистому дубу, под сенью которого стояло чудом уцелевшее надгробие – каменная тумба, а на ней коленопреклоненный ангел. Время и вода поработали над фигурой из белого известняка, затемнив крылья и превратив печальный лик в жуткую, покрытую грязными потеками маску.

– Может, здесь остановимся? – спросил Курт.

– Нет, мы пройдем дальше. – Нильс указал на ограду, которая еще виднелась среди стволов. – Не хочу, чтобы нам помешали.

В этот момент Гретель испугалась по-настоящему. Она уже смирилась с тем, что ее изобьют. Но вдруг Нильс решил ее убить, а тело сбросить в реку? Он – сын пастора, ему что угодно сойдет с рук. А полиция просто добавит еще одно имя к списку пропавших детей.

– Герр Хофманн знает, что вы меня преследовали, – сказала Гретель. – Если со мной что-то случится, это быстро всплывет.

– Лучше заткнись, – прошипел Йозеф. – Иначе сама всплывешь, в реке, через несколько дней.

Гретель тут же пожалела, что вообще открыла рот.

Каменная ограда давно скрылась за деревьями, а Нильс и не думал останавливаться. Под ногами валялись обломки крестов и надгробий, в воздухе явно ощущался запах тины – еще немного, и покажется Зальц-Ахен. Гретель подумала о призраке жадного бургомистра. Сейчас она бы обрадовалась и самому черту, лишь бы тот избавил ее от Дельбрука и его цепных псов!

– Здесь, – бесцветным голосом обронил Нильс.

Йозеф отпустил Гретель, но бежать ей было некуда – враги обступили ее с трех сторон. Потирая ноющее плечо, она спросила:

– Ну и что дальше? Хотите меня отлупить? Могли бы сделать это поближе к дороге!

Она старалась говорить вызывающе, но, кажется, у нее плохо получалось.

– Я не собираюсь тебя лупить, – сказал Нильс. – Я собираюсь предать тебя суду, как ведьму.

– Чего? – пробормотала Гретель. – Я не ведьма, а ты пока что не инквизитор. Что за дурацкие игры?

Нильс глубоко вздохнул и расправил плечи. А потом отчеканил совсем другим, незнакомым голосом:

– Я обвиняю тебя, Гретель Блок, в колдовстве и связях с дьяволом!

Девочка вздрогнула от неожиданности. Обычно взгляд Нильса был не выразительнее, чем у рыбы, которой отрубили голову. С одним и тем же нейтральным выражением лица Дельбрук-младший и молился, и сквернословил. Но сейчас Гретель почудилось, что под этой маской, изображавшей человека, проступила другая, жутковатая личина. Даже Йозеф и Курт, глядя на него, удивленно заморгали.

– Обвиняемая Гретель Блок составила пакт с демонами, обменяв свою бессмертную душу на колдовские способности. Посредством чар она наводила на жителей Марбаха порчу, насылала болезни на животных и посевы.

В голосе Нильса звенели напряженные металлические нотки, зрачки странно расширились, а черты лица заострились. Увидев на его виске пульсирующую жилку, Гретель всерьез испугалась за собственную жизнь.

– Натираясь магическими снадобьями, сваренными из жира христианских младенцев, Гретель Блок совершала полеты к местам ведьминских шабашей. Там она совершала мерзостные обряды, поклонялась дьяволу и попирала церковные святыни.

– Что ты несешь? – выдохнула Гретель.

Нильс принялся выхаживать среди каменных обломков – три шага влево, три шага вправо.

– Нам известно множество способов, как изобличить ведьму. Но чаще всего достаточно одного… Чего смотрите, дубины? Мне нужно, чтобы она не дергалась, когда мы начнем!

Подручные Нильса продолжали стоять с туповатым выражением на лицах. Казалось, их заворожил монолог, так напоминавший обвинительные речи, что произносили на судебных процессах отцы-инквизиторы.

– Ну же! – прикрикнул Нильс.

Йозеф и Курт очнулись, словно по щелчку. Один вцепился в левую руку Гретель, другой – в правую.

– Продав душу, ведьма начинает прикармливать бесов собственной кровью, – сказал Нильс, приближаясь к Гретель. – Для этого на ее теле имеется специальное место. Этот сосок может выглядеть как уродливая родинка, родимое пятно или незаживающая язва. И нам придется его отыскать…

Гретель поняла, что сейчас будет, и задергалась, но Йозеф и Курт держали крепко.

Дельбрук-младший остановился в полушаге от Гретель и что-то вытащил из кармана. Девочка не могла оторвать взгляда от его безумных глаз, поэтому не знала, что именно. Зашуршала обертка, и Нильс положил в рот леденец. Быстрым движением деревянная палочка перекочевала из левого уголка рта в правый и обратно.

– Для этого придется ее раздеть.

Йозеф и Курт не пошевелились. Повисла пауза. Нильс приблизил губы к уху Гретель и доверительным тоном сообщил:

– Я знаю, как следует поступать с ведьмами. – В его дыхании чувствовался запах леденца, сладковатый и тошнотворный одновременно. – Может, тебе даже понравится.

– Мы что… – Курт громко сглотнул, и его кадык хрустнул, как сухая ветка под ногой. – Мы действительно собираемся это сделать?

– Разумеется! – Глаза Нильса сверкнули. – Иначе какого черта мы ее сюда притащили?! Снимайте с нее куртку! Потом фартук и платье!

Йозеф и Курт принялись стаскивать с Гретель ее старую курточку, после падения в овраг облепленную листьями, травинками и утыканную колючками ежевики. Они двигались неловко и медленно, как сомнамбулы, хотя незастегнутую куртку можно было снять за пару секунд. А Нильс Дельбрук стоял в шаге от них и наблюдал за происходящим.

Время для Гретель словно замедлилось. Несмотря на вечные сумерки, царившие на Сыром Погосте, мелкие детали ландшафта прорисовались с предельной четкостью. Гретель ясно видела каждую веточку и каждый лист, видела муравья, ползущего по воротнику Йозефа. Видела, как палочка от леденца скользнула по нижней губе Нильса и его левая щека вздулась шариком. И вдруг поняла, что нужно делать.

Гретель одним движением выскользнула из куртки, оставив ее в лапах Йозефа и Курта, как ящерица оставляет хвост. Сжала кулак и что есть силы ударила Нильса в щеку, за которую тот положил леденец. Раздался отвратительный хруст, и щека провалилась внутрь. А секунду спустя Сырой Погост содрогнулся от безумного вопля. Острота чувств еще не покинула Гретель, и она услышала, как в небо вспорхнули птицы, сидевшие на ближайших деревьях.

Нильс орал, согнувшись пополам и схватившись за лицо, Йозеф и Курт застыли в растерянности. Гретель вырвала у них куртку и бросилась прочь. Ее кулак еще чувствовал, как твердый леденец проваливается глубже, дробит зубы, словно молоток. Отвратительное ощущение. Зато теперь преподобному Дельбруку предстояло раскошелиться на дантиста!

– Догнать ее! – раздалось за спиной. – Привести ко мне!

Гретель петляла среди деревьев. Несколько раз она резко меняла направление и уже сама не очень понимала, в какую сторону бежит. Ветви хлестали по плечам, задевали лицо, и все, что Гретель оставалось, – защищать глаза. Внезапно деревья остались позади, и она очутилась над обрывом. Внизу неторопливо нес темные воды Зальц-Ахен.

После наводнения 1870 года берег никто не укреплял, и при каждом разливе река точила Сырой Погост, как рубанок плотника точит крышку соснового гроба. Деревья, росшие на самом краю, наклонились над водой. Некоторые еще держались корнями за влажную почву, другие уже лежали внизу. Вода омывала их осклизлые стволы и голые ветви.

Обрыв уходил вниз метра на два с половиной. Гретель натянула куртку и начала спускаться, цепляясь за корни и выступающие камни. Глинистая почва осыпа́лась из-под подошв большими липкими комьями, корни легко отделялись от земли, стоило за них потянуть. Когда под ногами оставалось всего полметра пустоты, узловатое, похожее на варикозную вену корневище вышло из ложа. Резко натянувшись, оно швырнуло в лицо Гретель пригоршню грязи и мелких камней. В тот же миг глаза словно засыпало толченым стеклом. Корень заскользил в ладонях, и Гретель выпустила его.

Каждой весной Зальц-Ахен наполнял русло, чтобы к осени снова обмелеть. Сейчас глинистый обрыв и кромку воды разделяло несколько шагов. Гретель упала на спину, но тут же перевернулась и встала на четвереньки. Ослепшая, она поползла вперед, по песку и грязи. Почувствовав руками воду, девочка продвинулась еще немного, набрала полную пригоршню и попыталась промыть глаза. Сначала ей показалось, что под веками зашевелились мелкие иглы. Но потом вода сделала свое дело, и резь уменьшилась.

Гретель подносила пригоршню воды то к одному, то к другому глазу, когда со стороны Сырого Погоста послышались голоса. Пока еще далекие и неразборчивые, они понемногу приближались. Гретель поднялась на ноги и, отчаянно моргая, огляделась.

– Мы тебя найдем, слышишь?! – донеслось из-за деревьев. – Ты у нас получишь!

В грязном месиве отпечатались ее колени и кисти рук с растопыренными пальцами. Даже полный идиот не пропустил бы такой след. Чертыхнувшись, Гретель стянула ботинки и на цыпочках вернулась к обрыву. Она собиралась идти вверх по течению, туда, где заканчивался Сырой Погост и начинались поля. Фермеры собрали урожай кукурузы в конце сентября, оставив подсохшие стебли шелестеть на ветру. Там ничего не стоило затеряться.

«Пусть Курт и Йозеф побегают, поищут», – подумала Гретель.

Она сделала буквально три шага вверх по реке, когда ее взгляд упал на вертикальную дыру, скрытую переплетением корней. Едва заметная с берега, пещера выглядела достаточно глубокой, чтобы в ней спрятаться. Недолго думая, девочка нырнула под нависающие корневища и заглянула в дыру.

Изнутри тянуло сыростью и мертвечиной. Скорее всего, внутри сдохла крыса, а может, и большущий енот. Впрочем, выбирая между Нильсом Дельбруком и дохлым енотом, Гретель не задумываясь выбрала бы енота. Повернувшись боком, она стала протискиваться в узкую щель.

Шаг, другой, третий… Зев пещеры сначала сузился, а потом вдруг сделался шире. Гретель почувствовала под ногами твердый пол. Вслепую вытянув руки, она с удивлением нащупала гладкие каменные стены и низкий потолок, покрытый скользкой пленкой.

«Это склеп!» – запоздало сообразила Гретель. Зальц-Ахен подмыл его, как и сотни других захоронений, разрушив обращенную к берегу стену. Представив, что именно сейчас валяется под ее ногами, Гретель содрогнулась, но возвращаться не стала. Голоса Йозефа и Курта приближались.

Гретель повернулась на свет. Она знала, что снаружи ее не видно, и затаилась, как зверек в норе. Сверху посыпались комья земли, и на берег грузно спрыгнул Йозеф.

– Смотри, кажется, она ползла к воде. Тут отпечатались ладони.

Рядом с приятелем приземлился Курт.

– Может, это была не Гретель? Зачем ей ползать на четвереньках?

– Откуда я знаю? Может, она подвернула ногу, когда спускалась! Надеюсь, так оно и было.

– А потом что? – спросил Курт. – Уплыла?

– Нет, – покачал головой Йозеф. Гретель отлично видела его коротко стриженный затылок. – Наверное, ушла по берегу. Только вот в какую сторону?

– Значит, так. Я пойду направо, а ты – налево. Так мы ее точно не упустим!

Йозеф и Курт разошлись, а Гретель осталась стоять у дыры, ведущей обратно в мир живых. Вокруг царил непроглядный мрак, но воображение рисовало ей сгнившие гробы, черепа, ставшие хрупкими, как яичная скорлупа, и кости, разбросанные по полу. Когда поясница разнылась от долгой неподвижности, Гретель осторожно переступила с ноги на ногу. Тут же ее лица коснулось что-то упругое и влажное, похожее на длинный язык. Девочка отшатнулась, едва сдержав крик, а уже потом сообразила, что это просто корень, пробивший каменный потолок. После этого Гретель не шевелилась, чтобы ничего не задеть. В нос бил запах плесени, влажной земли и разложения, в котором ей почему-то мерещился приторный аромат обслюнявленного леденца.

Спустя какое-то время Гретель начала бить крупная дрожь, а по щекам побежали слезы. В ушах звучал голос Нильса: «Я знаю, как следует поступать с ведьмами. Может, тебе даже понравится». Чтобы унять дрожь, девочка обняла себя за плечи и крепко, до боли в зубах стиснула челюсти. Так она простояла около двух часов.

* * *

На Смолокурную улицу, в конце которой стоял ее дом, Гретель свернула уже в сумерках. Она не представляла, как будет оправдываться, когда мать увидит ее перепачканное платье, утыканную колючками куртку и разорванные чулки.

«Скажу как есть, что на меня напали хулиганы, – решила Гретель. – Хоть бы отец был дома и заступился!..»

Мать, конечно же, не станет ничего слушать. Она будет кричать, закатывать глаза и заламывать руки, как сумасшедшая, а потом схватится за розгу. Марта Блок могла впасть в ярость из-за любой мелочи, а уж из-за порванных чулок и подавно. Что бы ни случилась, виноватыми у нее всегда оказывались собственные дети. Гензель и Гретель были для нее «невыносимыми», «гадкими», «дрянными», и никак иначе.

Раньше Гретель могла часами лежать без сна и размышлять о том, почему мама ее ненавидит. «Наверное, я действительно ужасная, – думала девочка, прислушиваясь к волчьему вою, долетавшему из леса. – Если я умру, ей станет лучше».

Когда Гретель было одиннадцать, у нее появилась привычка тайком наносить себе порезы, слегка рассекая левое запястье. Сначала она делала это в ванной при помощи папиной опасной бритвы. Стоя над жестяным тазом, Гретель могла подолгу смотреть, как тонкая струйка крови стекает по пальцам и расходится в грязной воде. Потом она стащила бритву (отец, обладатель густой бороды, не заметил пропажи) и спрятала ее под соломенным тюфяком в их с Гензелем комнате. Так она всегда могла порезать себя, даже если в ванной кто-то находился. Когда бритва касалась кожи, физическая боль ненадолго вытесняла душевную.