– Вы не сердитесь на меня, друзья мои, если я, в увлечении, сказал что-либо лишнее. Никого из вас обидеть я не хотел и не хочу, но душа моя скорбит и плачет при мысли о всех творящихся тут беззакониях, о которых мне уже столько успел порассказать наш уважаемый хозяин. Что делать? Как поправить зло? Душа моя жаждет дела, великого, светлого дела, но, находясь сама как бы в оковах, в этом слабом и все-таки столь властно заявляющем о себе теле, тщетно силится разбить стены своей позорной темницы. Что делать? Много нужно страданий, чтобы души афинских граждан, погрязших в беззакониях, очистились от пропитавшего их насквозь зла. Бедствия, ниспосланные богами на этот богатый город и на эту славную цветущую страну, не что иное, как своевременное и вполне целесообразное испытание ваших душевных сил, вашей стойкости, вашей веры. Не отчаивайтесь в конечном спасении, сделайте все от вас зависящее, чтобы уменьшить, если не прекратить, творимые здесь повсюду беззакония, и ваш пример подействует на умилостивление гнева богов благотворнее всяких очистительных церемоний и искупительных жертвоприношений. Облагородьте себя, и вашему примеру последуют все граждане афинские. Постарайтесь понять самих себя, и вы легче поймете других, а равным образом и они поймут вас. Не в одних молитвах дело, а в той душевной чистоте и той вере в конечное торжество справедливости и правды, с которой вы приступаете к алтарю небожителей. Боги – не люди. Такими их сделали лишь жрецы, чтобы приблизить их к пониманию необразованной черни. Перестаньте низводить Олимп и его горнии высоты на низменную землю, и вы поймете, что к богам следует приступать не так, как вы это обычно делаете. Вы в них видите, со слов обманщиков-жрецов, не что иное, как одаренных вечной юностью и бессмертием таких же людей, какими являетесь вы сами. Это грубейшая ошибка, в которую может впасть человек. Она заставила течь уже целые потоки крови и слез, и нет конца тем бедствиям, которые испытает род людской, если он будет переносить землю и все земные отношения на небо и его небожителей…

Старик умолк. Глубокая благоговейная тишина воцарилась среди присутствующих, которых внезапно охватило дотоле неведомое им молитвенное настроение. Молчание было прервано Солоном. Он тихо взял Эпименида за руку и промолвил:

– Поделись с нами, дивный, божественный старец, своими глубокими мыслями о божествах и мироздании. Ты многое знаешь, что недоступно обычным смертным, и мы рады у тебя поучиться. Пусть будет сей день началом новой для нас жизни, на путь которой мы вступим под твоим просвещенным руководством. Поделись, умоляю тебя, своей мудростью с нами, и мы постараемся оказаться достойными твоего к нам доверия.

– Я охотно готов исполнить ваше желание, друзья мои, – отвечал Эпименид, и в глазах его сверкнула радость. – Я это сделаю тем охотнее, что среди нас, здесь собравшихся, есть совсем юные люди, вроде Писистрата и Ономакрита. Им особенно полезно выслушать и узнать истину, потому что они, по самому возрасту своему, восприимчивее к ней, чем вы остальные, мужи уже зрелых лет. То, что я скажу вам, есть истина, сокровенная мудрость, преподанная мне и мне подобным самим божественным Орфеем^[23], которого небожители избрали в вещие певцы сокровенного, тайного учения. Орфей – мой учитель, и я один из его так называемых орфеотелестов, последователей, посвятивших себя изучению орфической науки и проведению в жизнь ее мудрых, дивных положений. Мы, орфики, как вы все, вероятно, заметили уже по мне, стараемся вести по возможности чистый и воздержанный образ жизни. Мы почти никогда не употребляем в пищу убоины и вовсе не пьем вина, разве только в тех случаях, когда нужно совершить возлияние в честь бессмертных богов, особенно великого и наиболее могущественного среди них, Диониса-Загрея^[24]. Вы удивляетесь, друзья мои, что я так назвал бога Диониса, что я не поставил во главе небожителей Зевса. Но я вам сейчас объясню, почему я так поступил и почему таков взгляд всех орфиков. Для этого мне придется, однако, сперва коснуться обычных и всюду в Элладе распространенных верований, которые, конечно, разделяются и вами.

По общепринятому мнению, боги – те же люди, отличающиеся от смертных лишь вечной юностью и бессмертием. Еще старый Гомер обрисовал нам Олимп с его дивными чертогами, жилищами богов, как наилучшее и самое счастливое место на земле. Живущие там боги и богини не знают ни забот, ни горя, и вечно веселы и беспечны, пользуясь цветущим здоровьем и всеми благами, в изобилии расточаемыми щедрой природой. Если они иногда вмешиваются в дела людей, то лишь оттого, что связаны с последними нередко кровными узами: боги вступают в брак со смертными женщинами, богини нередко рожают героев от смертных отцов. Но всему в природе бывает конец: как над жизнью каждого человека тяготеют неумолимые парки, так и олимпийские боги зависят от всевластных мойр, могущих в один прекрасный день положить конец их беспечному и веселому существованию. Безжалостный Рок властно тяготеет над всеми. Что случится с богами и богинями, когда наступит час беспредельной власти мойр, никто не знает. Людской же род погибнет, люди умрут или, как принято выражаться, тени их заполнят мрачное царство Аида, куда не заглядывает луч солнца и где божественный Ахилл, царь царей, тяготится настолько, что, по его собственному признанию, он был бы готов начать вновь земное существование свое хотя бы в положении последнего, жалкого поденщика. В царстве теней все равны, праведные и грешники, и никто не получает воздаяния за свои земные поступки. Справедливо ли это? – позволю я себе спросить вас. Разве мыслимо, чтобы преступник, обагривший руки в крови своих ближних, может быть, родного отца или родной матери, чувствовал себя точно так же, как человек, всю свою жизнь являвший образец праведности? Можно ли сопоставить разбойника с мудрецом, особенно если вспомнить, как часто бывает, что праведный мудрец в своей земной жизни и несчастлив, и терпит нужду и гонения, тогда как явный злодей пользуется всеобщим успехом, почетом и невозбранным счастьем?

Тут кроется явная несправедливость, с которой мысль думающего человека не может и не хочет примириться. Пытливо доискиваясь истины, она поневоле приходит к убеждению, что мы неверно представляем себе как олимпийских богов, так и жизнь наших умерших. Много столетий наиболее выдающиеся мыслители всех народов томились и мучились навязчивыми думами. Их не удовлетворяло объяснение жрецов, знавших меньше последнего простолюдина о вопросах, которые они брались разрешать. Они терзались при мысли о явной несправедливости, тяготевшей над миром, и не успокаивались, когда жрецы им говорили, что за рубежом смерти наступает Лета, забвение. Людям пришлось бы еще долго мучиться сомнениями и неудовлетворенной любознательностью, если бы в пределах Эллады не явился человек, соединивший в себе знания, решительно все знания Востока и Запада, Севера и Юга. Человек этот был Орфей. Он, по преданию, подчинил себе своим дивным пением могучие силы природы: дикие звери, бездушные камни внимали его боговдохновенным песням и смирялись пред ним. И все это Орфей делал лишь после того, как побывал в преисподней, постарался, как мог, разрешить загадку о загробной жизни. Когда его самого уже не стало, от него к его ближайшим последователям и ученикам, орфикам, перешли те боговдохновенные гимны, которые содержат в себе всю сущность орфического учения. Там нашлись и ответы на тревожные вопросы о жизни нашей души за гробом, о том, почему на земле царит такая несправедливость, и о том, что со временем снова наступит тот «золотой век», когда все люди будут равны, и между ними не будет больше ни злобы, ни ненависти, ни насилий, ни обид. День этот должен наступить непременно, только беда, что никто не знает, когда, как скоро это будет.

Старец умолк и в глубоком раздумье снова опустился на скамью. Слушатели, увлеченные его речью, вопросительно глядели на него, с явным нетерпением ожидая продолжения этих объяснений, затронувших в каждом из них ряд сокровенных вопросов. Несколько отдохнув, Эпименид продолжал:

– Я начну издалека и сперва сообщу вам, как мы, последователи Орфея, представляем себе сущность мироздания, его возникновение и устройство. Из этого само собой проистечет и наше учение о душе человеческой и ожидающей ее за гробом судьбе. Повторяю еще раз, в этом учении сосредоточена мудрость мыслителей разных времен и народов, особенно же Востока, потому что Орфей знал все науки всех народов. Итак, слушайте, что сказано в орфических рапсодиях.

С самого начала и вечно существовало три основных божества, в сущности некогда бывших чем-то единым, а затем распавшихся на три части. То были: Хронос, вечное время, Зас или Зевс – верховное божество жизни, и Хтония, мать сыра-земля. Всех их окутывала Ночь с ее беспросветной тьмой, породившей змеиного бога Офионея и целый сонм его приверженцев, титанов. Офионей желал владычества своей матери, Хронос же не терпел вечной тьмы и создал могучее серебряное яйцо, в котором были частицы светлого Заса и Хтонии, матери-земли. Из этого яйца вышел светозарный Фанес, или бог любви, Эрот. В сообществе Фанеса и Заса Хронос победил Офионея и толпу его титанов и стал властвовать над Вселенной, свергнув противников в недра Океана, по волнам которого стало носиться расколовшееся во время выхода из него Фанеса «великое серебряное яйцо мира». Нижняя, более тяжелая часть его образовала землю, материк, верхняя – куполом небесного свода охватила края земли и повисла над ней. Старого Хроноса сменил более молодой и сильный Зас, который затем под именем Зевса стал править Вселенной. Он сочетался браком с богиней земных сил, Персефоной, и от этого союза произошел божественный Дионис-Загрей. Но титаны, некогда побежденные Хроносом, не хотели смириться. Всю свою злобу они перенесли на малютку Диониса. Спасаясь от всюду угрожавшей ему опасности, он принимал различные образы, но всегда титаны настигали его и грозили его умертвить. Тогда Дионис обратился в ужасного, свирепого быка, бесстрашно ринувшегося на толпу своих преследователей. Но последние оказались сильнее его, и Дионис был разорван ими на клочки и бешено пожран. В последнюю минуту Зевсу удалось спасти трепещущее, окровавленное сердце своего сына. Он немедленно проглотил его, имея в виду произвести из него «нового Диониса», титанов же Зевс поразил насмерть могучей своей молнией, которая обратила их в пепел. Из этого-то праха возникли впоследствии люди, состоящие поэтому из двух элементов: низменного пепла, или плоти, и Дионисиева, божественного начала, происходящего из крови, которую титаны поглотили, разорвав Диониса-Загрея. Эти два элемента, плоть и душа, вследствие огромной разницы своего происхождения, постоянно борются и доныне в человеке. Душа стремится к небу, к божеству, тело же старается удержать ее в себе и приковать к земле со всеми ее низменными страстями. Но душа всеми силами пытается разорвать эти узы и освободиться из постылой темницы. Как пойманная птица в клетке, бьется она в своем узилище, и много приходится ей выстрадать, пока усилия ее не увенчаются успехом. Таково облеченное в форму общедоступной притчи наше орфическое учение о начале мироздания и о распределении тех божественных и телесных сил, которые проявляются в нем.

– Теперь я понимаю, почему вы, орфики, столь заботитесь о чистом, святом образ жизни, – воскликнул Солон. – Вы стараетесь облегчить освобождение души от тела и слияние ее с Дионисом-Загреем, частицей которого она является. Не правда ли, Эпименид?

– Ты угадал истину, мой друг, – ответил старец. – Но одними усилиями умертвить плоть дело еще не будет сделано. Глубоко веруя в необходимость и неизбежность конечного слияния души человеческой с «новым Дионисом», мы, орфики, находим наш воздержанный образ жизни средством недостаточным для очищения души от той грязи, которая запятнала ее во время ее столь продолжительного пребывания в бренном теле человека. По нашим верованиям, душе предстоит трудная и очень продолжительная работа, чтобы освободиться от всякой нечисти и стать достойной слиться с Дионисом. Наконец, и количество душ в мире ограничено, как ограничено и сердце и количество крови, вмещавшихся в образе Загрея. Поэтому мы полагаем, вместе с учеными мыслителями, обитающими на далеком Востоке, и жрецами, живущими по плодородным берегам священного Нила, что души умерших странствуют по земле в образах сперва разных животных, а затем и людей. Странствование это – необходимый искус для души. Тут она постепенно очищается от запятнавшей ее нечисти и понемногу становится все достойнее и достойнее слиться с Дионисом. Вот отчего мы, орфики, воздерживаемся от убоины, вот почему, в наших глазах, всякое мучение, которому подвергает человек беззащитное и бессловесное животное, – величайшее насилие и самая вопиющая несправедливость; вот, наконец, чем объясняется наш всегдашний призыв ко всеобщему очищению, которое мы понимаем не только в смысле телесном, но и, главным образом, душевном. Очиститесь от внутреннего зла, старайтесь по мере сил способствовать нравственному возрождению своих ближних, и тогда вы будете счастливы. Заботьтесь о том, чтобы поменьше несправедливости творилось среди вас, чтобы правда торжествовала всюду на земле, чтобы снова настал «золотой век» былых времен, когда среди людей не было ни злобы, ни зависти, ни вражды. Помните, что все люди равны, и что самый могущественный и сильный среди вас с течением времени может стать не только презренным рабом, но и низшим животным. Помните, что не в богатстве и земном могуществе сила, а в чистоте наших помыслов и незапятнанном образе жизни. Напоследок обращаю ваше внимание еще на одно серьезное обстоятельство: члены нашего братства (мы, орфики, считаемся все братьями друг другу) в подавляющем большинстве случаев набираются не из среды имущих, богатых граждан, а из числа беднейших и обездоленных судьбой, как принято выражаться у вас. Это значит, что такие люди более чутки, более способны чувствовать несправедливость и отличать зло и ложь от добра и правды, чем сытые, обеспеченные лентяи…

Однако масло в лампах догорает, и светильники начинают тускнеть. Пора и нам всем на покой, потому что завтра предстоит трудная задача очищения города от того проклятия, которое, по мнению граждан, произнесли над ним бессмертные боги, и которое как вы теперь, надеюсь, знаете, лежит в них самих, в их нечестии и неверии…