Никому и в голову бы не пришло, что эта активная деятельность имеет какое бы то ни было отношение к убийству неизвестного офицера, – впрочем, позднее он был опознан как штабс-капитан 186-го пехотного полка Владимир Афанасьевич Суров; чекисты, обнаружившие тело Сурова, решили, что он был ограблен и убит бандитами, которых в то смутное время было более чем достаточно…

В действительности все обстояло еще проще: штабс-капитан наотрез отказался сотрудничать с Чаплицким и, на свою беду, не смог скрыть симпатии к революции. Это стоило ему жизни.

И уж совсем никого не удивила гибель окончательно опустившегося, спившегося поручика гвардейского Семеновского полка Алексея Дмитриевича Колыванова.

Патруль нашел его в овраге с перерезанной глоткой, и рыжий худой красноармеец, равнодушно цыкнув щербатым зубом, бросил: «Офицерье проклятое… Черт с ним: собаке – собачья смерть…»

Чаплицкий действовал.

В нетопленой комнате бывшего коммерческого архангельского училища сидели на лавках, на столах, просто на полу человек тридцать матросов, солдат, рабочих.

За первым столом, на котором чадила масляная плошка, закутавшись в теплый платок, сидела Лена Неустроева.

Она проводила культчас: с выражением читала книгу вслух.

Шестаков тихо приоткрыл дверь и присел сзади на освобожденный белобрысым молодым матросиком табурет. Огляделся по сторонам, с удовольствием заметил, с каким интересом слушают Лену бойцы.

А она, отложив книгу, – не то по памяти, не то своими словами – взволнованно рассказывала, вглядываясь в мерцание людских глаз, полускрытых от нее потемками:

– Поклонился тогда Емельян Пугачев на все четыре стороны и сказал голосом, чуть дрогнувшим: «Прости меня, народ русский, если согрешил в чем перед тобою!..» Сорвали палачи с него рубаху, повалили на деревянный настил, молнией блеснул над притихшей Болотной площадью топор, глухо стукнул…

Закончился рассказ, повскакали бойцы, обступили Лену.

– Эх, Елена Константиновна, говорил же я – не надо ему было под Оренбургом топтаться! – крикнул белобрысый паренек, уступивший Шестакову табуретку.

Пожилой бородатый солдат возразил:

– Тоже мне, Суворов нашелся! Мудер больно!

– А что? Если бы он от Казани сделал марш-бросок навстречу корпусу Михельсона? А-а? – поддержал белобрысого широкоплечий рябоватый матрос.

– На-а! А Чернышевскую армию на фланге куда дел? Ему надо было сразу на Урал прорываться. Там и места побогаче, и сразу всем крестьянам – вольную, горнорабочим – свободу! – не сдавался бородатый.

Раздалось сразу несколько голосов:

– Дык Хлопушу в тех местах уже прижали? Куды ему было деваться?

– Раньше надо было! И объявлять союз пролетариев и крестьян.

– Инородцев ширше звать нужно было: и башкирцы, и калмыки, и мордва – все помогнули б. Я их знаю!

– Я в тех местах Колчака да белочехов колошматил. В Орские заводы Пугачу бы идтить.

Лена и Шестаков возвращались по тихой заснеженной улице. Погода стояла хорошая, ясная, и они шли не спеша – гуляя. Изредка, порывами налетал ветер и трепал на высокой круглой тумбе обрывок давнишней афиши.

Лена мельком взглянула на нее и остановилась:

– О господи!.. Вы прочтите только, Николай Павлович!

На остатке афиши можно было прочесть объявление, напечатанное замысловатыми готическими буквами:

«…ОГРАММА ВЫСТУПЛЕНИЯ: ОБРЕЗ РУКИ ИЛИ ОТРЕЗ ГОЛОВЫ, С КРОВОТЕЧЕНИЕМ, НО НЕ НАСМЕРТЬ!»

Шестаков расхохотался:

– Вот бы вашим слушателям, Леночка, предложить такую программу!

Лена с улыбкой сказала:

– Как раз этим их не удивишь. Но во многих вещах они как дети…

– Да, – согласился Шестаков. – Однако заметьте, что они все-таки сделали то, что не удалось Пугачеву. В их соображениях по тактике войны с царизмом – огромный собственный опыт. И поражений, и побед.

– А у меня нет никакого опыта, – грустно отозвалась Лена. – Вернее, мой опыт никому – да и мне самой – не нужен. И научить ничему не может.

– У вас зато есть замечательной силы характер, – снова засмеялся Шестаков.

Лена замахала на него руками:

– Какой там характер! Я держусь, как могу, чтобы не видно было моего страха. Я так вам завидую…

– Мне? – удивился Шестаков.

– Вы такой молодой…

– Леночка, какой же я молодой?! Александру Невскому на Чудском озере было двадцать три года! А я в эти годы еле в штурмана на эсминце попал.

Лена взяла его под руку, посмотрела в глаза:

– Я очень люблю, когда вы смеетесь. Вы такой сильный, уверенный в себе, все знающий… А когда смеетесь, глаза у вас детские!

Шестаков попытался отшутиться:

– Мудрости в них маловато… Житейской!

Лена покачала головой:

– Ее не бывает, житейской или абстрактной. Мудрость – это познание добра и зла. На наш век столько зла пришлось! Где добра собрать столько же?

– Леночка, хороших людей в мире больше, и они заслуживают счастья, – ласково сказал Шестаков. – Надо им только помочь – а вы им уже помогаете…

Лена долго шла молча, потом повернулась к Шестакову:

– Мне самой помогать надо, Николай Павлович. Не знаю, может быть, это глупо, что я говорю вам…

Она смущенно замолчала.

– Так что именно вы мне говорите? – попытался поддержать ее Шестаков.

– Ну, в общем… Только с вами я в последнее время чувствую себя уверенно, – решилась Лена.

Шестаков остановился, долго смотрел на нее, потом обнял и крепко прижал к себе.

– Ну, что же вы молчите? Скажите хоть что-нибудь! – попросила Лена.

Шестаков горячо воскликнул:

– Лена! Мы первые люди только что родившегося мира! Мы его сами творим для себя! И знаешь… мне с тобой прекрасно, как никогда не было в жизни!..

Лена поцеловала его в обветренные губы и сказала с улыбкой:

– Только очень холодно и голодно…

Шестаков подхватил ее на руки и помчался по дощатому тротуару. Ему было легко. И он закричал на всю улицу:

– Лена, любовь моя! Мне хорошо, хорошо, хорошо!

Вдоль Темзы по темному гладкому асфальту неспешно катил автомобиль – черный лимузин «даймлер», длинный и солидный. В закрытой задней кабине его, отделенной зеркальным стеклом от шофера, сидели Красин и Ногин.

Ногин говорил с горечью:

– Они хотят взять нас измором: нам – вежливые поклоны, любезные уверения в желании торговать и мирно соседствовать…

Красин кивнул:

– А Врангелю – пароходы с пулеметами, танками, продовольствием и обмундированием!

– И не только Врангелю – всем белогвардейцам! По указанию правительства Америки президент зерновой палаты отпустил представителю белогвардейцев в Вашингтоне для отправки на Север девять тысяч тонн пшеницы! С угольных складов – десять тысяч тонн угля! Обмундирование! Снаряды, самолеты, средства связи!

Красин, элегантный, в светлой тройке, с резной тростью, закурил сигарету, задумчиво посмотрел в окно:

– И все-таки, я думаю, мы их обыграем. Как говорят борцы – дожмем в партере…

– Да-а? Вы так полагаете, Леонид Борисович? – не очень уверенно переспросил Ногин.

– Один очень умный человек сказал как-то, что у Англии нет постоянных друзей, нет постоянных врагов, а есть лишь постоянные корыстные интересы…

Он осторожно постучал ногтем по сигарете, стряхивая в пепельницу столбик пепла.

– Правнуки праотцев капитализма на всем хотят урвать свой клок. На всем абсолютно, без исключения, что-то выхитрить и выжулить…

– Но нас они хотят обжуливать, вообще ничего не давая взамен! – с возмущением воскликнул Ногин.

– А мы здесь зачем? На то и щука, как говорится, в море, чтобы карась не дремал. По поводу моего отчета о встречах с представителями британского правительства Владимир Ильич через Чичерина прислал шифрограмму: «Мерзавец Ллойд-Джордж надувает вас безбожно и бесстыдно, не верьте ни одному его слову и надувайте его втрое».

Ногин расхохотался:

– Ай да Ильич! Он будто вместе с нами за столом переговоров в Уайт-холле сидел!

Красин приоткрыл окно и выпустил в него струю голубого дыма, сказал деловито:

– Надо создать у англичан ощущение, что инициатива уходит от них. Тогда поторопятся.

– А как вы это сделаете?

– Очень просто. Тут я нечаянно «обмолвился» об успехе торговых переговоров с Италией; там «ненароком» в газеты попала информация о деловых предложениях американских нефтяных тузов из Техаса; вчера шведский коммерческий пул «неожиданно» получает концессию, а сегодня мы встречаемся с главой «Закупсбыт Лимитед» господином Востротиным. И факт этот тоже не пройдет мимо внимания англичан…

Ногин посмотрел на Красина с восхищением:

– Ну, это уж мы постараемся! Леонид Борисович, а что за человек этот Востротин?

– О-о! Это гусь – будь здоров! – засмеялся Красин. – Бывший городской голова Енисейска – торгаш, ловкач, маленький, но очень ловкий политикан.

– Леонид Борисович, вы считаете, он и подобные ему что-то значат, могут нам помешать, имеют здесь какую-то силу?

– Имеют, и притом – немалую! Это люди особой закваски – сибирские кулаки. Они появились на Западе двадцать лет назад и завалили европейский рынок дешевыми и очень вкусными продуктами: маслом, сыром, прекрасной солониной. Я рассчитываю на их коммерческое воображение и природную хватку – всех этих торговцев из «Закупсбыта», «Союза маслоделательных артелей» и других кооперативов. После революции они перебиваются случайными сделками, и, если мы снабдим их традиционными российскими товарами, они себя покажут!..

Наконец и в Архангельск добралась скромная северная весна. Ослепительно яркое солнце подсинивало оседающие сугробы, теплый ветер сушил тротуары.

Первого мая весь город был в кумаче, весь город собрался на воскресник и устремился в порт, к судоремонтному заводу. На причальной стенке собрались сотни, тысячи празднично одетых людей.

И вот из затона судоремонтного завода плавно вышел первый отремонтированный за зиму ледокол – «Русанов». На борту его – штаб воскресника. Идут последние приготовления.

Шестаков распорядился:

– На «Малыгине» работами руководит Болдырев. На пароходе «Кереть» – военмор Щекутьев. На «Маймаксе» – военмор Оленин, на «Сибирякове» – военмор Захарченко. Здесь, на «Русанове», командовать будет капитан дальнего плавания Неустроев…

– А вы сами-то где будете? – совсем по-домашнему спросил Неустроев.

– Я буду на ледоколе «Седов», – ответил Шестаков, – а вас, Константин Петрович, очень прошу – скажите людям несколько слов.

Неустроев подошел к борту, помахал рукой. Внизу, на стенке, гомон потихоньку начал успокаиваться, люди с интересом смотрели на старого капитана.

А он долго молчал, внимательно глядя на этих исхудалых, черных от копоти и недосыпания, но полных энтузиазма людей.

Снял шапку, и ветер сразу же растрепал его длинные седые волосы.

– Товарищи! Спасибо вам за все, что вы смогли… – сказал он в мегафон, вроде бы негромко, но слышали его все, и на стенке воцарилась тишина. А Неустроев сказал горячо и сердечно: – Дорогие друзья, спасибо вам за то, что вы пережили эту зиму… Спасибо вам за то, что, голодные, неодетые, усталые, больные и раненые, вы пришли в разгар зимы в мертвые цеха, затоны, доки и своим душевным жаром дали им жизнь… Спасибо вам, русские умельцы и мастера, что вы поделились своими знаниями, мудростью и опытом со всеми молодыми товарищами…

– Ура-а-а! – прокатилось по пристани.

Неустроев горячо продолжал:

– Спасибо вам, солдаты и крестьяне, впервые взявшие здесь в руки инструмент, за то, что вы научились делу… Спасибо вам за то, что забыли о времени: за те двенадцать, а то и четырнадцать часов, которые вы здесь каждый день проводили, не зная отдыха, перекура, усталости…

Он посмотрел на Шестакова, и тот незаметно, но крепко, признательно пожал ему руку.

– Спасибо вам за то, что вы пришли сюда сегодня, в праздничный день, работать ради возрождения из пепла и руин русского революционного флота! – воскликнул он от всего сердца.

– Ура-а! Ура-а-а!! – раскатисто гремело на пристани.

Неустроев поднял руку.

– Пройдут годы, – с волнением крикнул он в толпу, – и могучий российский флот будет плавать не только вдоль побережья Ледовитого океана, от одного речного устья до другого, а пойдет напролом через матерые океанские льды до самого полюса! И тогда в день мирового триумфа и уважения благодарное человечество склонит голову перед славной памятью вашего неслыханного подвига!..

– Ура-а! Ура-а-а! Ура-а-а-а!..

Лена с искренней гордостью смотрела на отца. Шестаков подошел к ней, взял за руку, прошептал:

– Леночка, мы еще вместе двинем к полюсу. А?..

Длинный черный «даймлер» круто свернул с набережной Темзы, попетлял немного по узким улочкам делового Центра и притормозил у подъезда небольшого красно-кирпичного особнячка, в одном из помещений которого размещалась торгово-посредническая фирма «Закупсбыт».

Переговоры начались. За длинным полированным столом собрались Степан Андреевич Востротин, Павел Никонович Кушаков, Константин Иванович Морозов и другие члены правления «Закупсбыта».

Леонид Борисович Красин и Виктор Павлович Ногин сели напротив.

Востротин сразу же взял быка за рога.

– Господин Красин, мы, коммерсанты, стоим на каменистой почве реальности, – сказал он. – Иногда это жестковато и, конечно, неудобно, но гораздо надежнее, чем витание в воздушных замках политических эфемер… – Делец любил говорить «красно» – высоким, так сказать, слогом.

Красин усмехнулся:

– Ну, вот видите, как прекрасно! Большевики тоже предпочитают смотреть фактам в лицо.

Востротин наклонил голову, сказал душевно:

– Мы все – русские люди и в конечном счете заинтересованы только в благоденствии своего народа, какая бы форма правления ни сложилась в России…

Красин покивал ему в тон:

– Тем более, что мы все реалисты и отчетливо видим выбор, сделанный народами России.

На миг Востротин замялся и снова продолжил.

– Однако высокогуманные интересы, которые мы все разделяем, не должны подрывать коммерческие задачи нашего сообщества, а наоборот – должны всемерно их стимулировать, – формулировал он с гладкостью присяжного поверенного в имущественном процессе.

Ногин перебил его:

– Точнее говоря, «Закупсбыт Лимитед» должен получить свой нормальный капиталистический бонус? Правильно мы вас понимаем?

Востротин яростно воскликнул:

– Безусловно! Реквизиция наших активов в России нанесла нам громадный удар. Мы потеряли почти все и теперь хотим получить компенсацию в ходе наших торгово-комиссионных сделок!

Красин встал.

– Господа! Я буду с вами откровенен. Мне хочется верить в ваши гуманистические побуждения, однако сейчас мы все коммерсанты и реалисты. Ваше желание сотрудничать с нами вызвано тягостным финансовым положением «Закупсбыта». Как говорят у нас в Сибири:

 
Солонинка – солона, а свининка – дорога.
Ты же, редечка-душа, хоть горька, да дешева…
 

Нам сейчас тоже трудно и больно, но это трудности и болезни рождения и роста. От вашего благоразумия зависит не превратить собственный социальный склероз в агонию всего вашего предприятия!

Раздались возмущенные протесты коммерсантов, некоторые повскакали с мест.

Красин воскликнул властно:

– Я прошу меня не перебивать и дослушать до конца в обмен на мою откровенность. Итак, мы по горло сыты бесконечными дипломатическими играми в Форейн-офисе и Уайт-холле. И предела этой говорильне не видно. Но к вам приехали сегодня с четкой целью: мы выйдем отсюда либо с окончательной договоренностью, либо с окончательным разрывом…

Морозов сказал невозмутимо:

– Не пугайте нас, господин Красин…

Красин широко улыбнулся:

– Да что вы! Просто у нас остается надежда удовлетворить наши интересы в какой-то другой фирме, вы же никогда не получите контрагента, равного Советской Республике. Никогда, до скончания дней! Надеюсь, господа, что я обрисовал коммерческую ситуацию с исчерпывающей ясностью… Какие будут суждения?

После тяжелой паузы Востротин сказал:

– Соизвольте уточнить ваши конкретные деловые предложения, господин Красин…

Красин опустился на место.

– С удовольствием. Я уполномочен Советским правительством выдать «Закупсбыту» сертификат на ведение всех коммерческих операций для Сибирской хлебной экспедиции в устья Оби и Енисея.

Кушаков поинтересовался:

– Леонид Борисович, а какие принимаем на себя обязательства мы?

Красин быстро повернулся к нему:

– Вы закупаете у английских фирм – поскольку нам они не продают – сельскохозяйственные машины, инструменты, типографское и маслоделательное оборудование, химикалии, мануфактуру, галантерею и целый ряд других необходимых нам товаров. Вот их список…

Востротин взял список, мельком просмотрел его, отчеркивая отдельные позиции ногтем. Спросил:

– С этим ясно. А далее?

Красин пожал плечами:

– Далее? Срочно фрахтуете английские и норвежские суда и перебрасываете эти товары в Мурманск и Архангельск.

Востротин прищурился:

– Фрахт в одну сторону?

Красин удивился:

– Зачем же? В Архангельске на эти суда будут перегружены хлеб, меха, волос, кожа, смола и другой экспорт, который доставит из Сибири наша экспедиция. Торговать так торговать!

Кушаков сказал задумчиво:

– Леонид Борисович, мы весьма наслышаны о вашем проекте доставить сибирский хлеб Северным морским путем. Хочу заметить, что я опытный коммерсант, старый судоводитель и полярник: участвовал в экспедиции Георгия Седова, снаряжал экспедиции Русанова и Брусилова. И потому с полной ответственностью заявляю: мне это представляется утопией. Подобный переход, я думаю, невозможен.

Красин покачал головой:

– Ах, господа, господа! Когда же вы отучитесь «с полной ответственностью» заявлять о том, что возможно и что невозможно для нашего народа! Сколько об этом говорено… Ничему вас жизнь не учит!

Константин Иванович Морозов взволновался:

– Но мы многим рискуем! Если у вас не получится, мы можем вовсе вылететь в трубу!

Красин решительно опровергнул:

– Вы ничем не рискуете! Ваши кредиты будет гарантировать Шведский банк. Это я вам заявляю уже не как коммерсант…

– А как?.. – поднял бровь Востротин.

– А как народный комиссар и член Советского правительства, – твердо сказал Красин. – Первого октября текущего года сибирский хлеб будет доставлен в Архангельск и перегружен на ваши суда. Итак?..

Купцы переглянулись. По-видимому, их сломил деловой напор Красина.

Востротин встал и с улыбкой воскликнул:

– A-а! Была не была! По рукам, многоуважаемый господин народный комиссар!

Ногин засмеялся:

– Вот так бы давно!

Кушаков, наморщив лоб, сказал деловито:

– Остается только уточнить бонус – процент отчислений в нашу пользу.

– Чтобы не обмануть ваши гуманистические побуждения, – уточнил Красин со смешком…

Почти в тот же час всего за несколько кварталов от «Закупсбыта» крупнейший лондонский финансист Иоаннес Лид принимал в роскошном кабинете своего офиса генералов Миллера и Марушевского.

На столе – кофе, коньяк, сигары.

Лид говорил по-русски: