А как увидели бубен этот проклятый на полу в гостиной – странным им это показалось. А мать-то, не подумав, стукнула, легонечко так, в бубен колотушкой. И родители тоже исчезли. Опять упал бубен этот на пол, лежит да в ус себе не дует.

Мишка с Волькой судорожно схватились друг за друга и прижались, трясясь всем телом то ли от холода, принесённого густой тяжёлой дождевой тучей, то ли от страха.

– М-может д-домой, то есть, в л-лагерь пойдём, ребят, а? – Предложил Миша.

– В лагерь? В лагерь – это можно! – Упиваясь впечатлением, оказанным выдуманным им на ходу рассказом, согласился Павка. Затем, направив потихоньку свои стопы в сторону просеки, продолжил, неумолимо:

– Так вот. Звонят, такие, их родственники им по телефону, а там никто не отвечает. Неделю звонят, другую. Бабушки, дедушки за корвалол с валерьянкой, конечно, взялись.

Потом вспомнили, что у тёть Нюры, ну, это сестра мамы пропавшей, ключи должны быть от квартиры. Позвонили Нюре этой, поехали с ней в квартиру. Открывают, а там бубен шаманский в гостиной на полу лежит.

Вызвали, понятно дело, милицию. Приезжает наряд с собакой. Там главный по наряду – лейтенант молодой, увидел бубен, поднял. «Ух ты, красивый какой!», говорит. И хрясь по бубну по этому колотушкой. И всё, никого не стало: ни бабушек с дедушкой, ни тёти Нюры, ни милиционеров с собакой – никого. И лежит, такой…

– Слышь, ты того, кончай уже, а то реально страшно! – Взмолился, перебив рассказчика Волька.

Мишка согласно закачал головой. – Хватит уже рассказывать. Нам уже не интересно.

– Ладно, трýсы. – Сквозь зубы процедил Павка, стараясь не выдавать своё ликование. – Надо бубен моему папе отвезти, он специалист по бубнам – это я от него историю услышал про семью пропавшую. Он умеет с бубнами обращаться. Может, решит его уничтожить.

– А мы сами не можем его уничтожить, чтобы вреда от него поменьше было? – Предложил Волька.

– Ты, Волька, совсем бестолочь, что ли? – Оглянулся Павка на ковыляющего позади друга. – Тебе, может, жить надоело? Ты же слышал, что с людьми происходит, когда они просто по нему стукают легонечко. А представь себе, что будет, если ты за него всерьёз возьмёшься?

Мне папка рассказывал, что бубен является пересечением большого числа энергетических линий, с которыми только шаман может управиться. Представляешь, что произойдёт, если мы эти линии решим разорвать?

– Э-э-э… Так, может, лучше его тут бросить? – Несмело начал Мишка.

– Ёлки-палки, лес густой! Ребята, вы чего? Этому миру вообще крупно повезло, что я, сын известного специалиста по шаманству, набрёл на этот бубен. То есть, сложно себе вообразить, что может произойти, если его найдёт кто-нибудь другой. – Павка решил в своём вранье уже не останавливаться на достигнутом. Масштабы вымысла расширялись до горизонтов видимой вселенной.

– А что, если мы его закопаем, да поглубже. – Не унимался Мишка.

Павел понял, что ссылки на неотвратимо приближающийся дождь будут несколько не убедительны в глазах мальчиков, стремящихся во что бы то не стало спасти мир от надвигающегося апокалипсиса, поэтому решил придумать более серьёзную отговорку для друзей.

– Ты знаешь, на какую глубину нужно закопать бубен, чтобы его никто и никогда не смог найти?

– Честно говоря, нет. – Промямлил подавленно Мишка. Он как-то не подумал, что при закапывании шаманских бубнов необходимо соблюдать некие стандарты.

– Не менее километра. – Не моргнув глазом, сказал Павка. – Если закопать бубен хотя бы на сантиметр выше этого уровня, злой шаман сможет без труда обнаружить его по пробивающимся через почву концам мощнейших энергетических линий.

– А-а. – Протянули хором Волька с Мишкой. – Что же делать?

– Ребята, я уже сказал, чего надо делать. – Я отвезу бубен в город, там покажу папе, а он уж решит, чего с ним делать.

– Ну да, ну да. – Сказал Волька. – Слушай, а эти линии энергетические не вредные, случаем?

– Да нет же. Всё в пределах нормы. Это для шаманов, которые их различают и могут их активизировать, линии эти имеют значение, а для простого человека они и не ощутимы даже.

Павка резко остановился, невзирая на то, что начинал накрапывать холодный августовский дождик.

– Ребята, я вас об одном попрошу только – никому, никогда и ничего о нашей находке не говорить. Сами понимаете, какая это опасная находка.

– Да, да, да. – Закивали согласно головами Волька и Мишка. – То есть, конечно, никому и никогда.

– Клянётесь? – Подозрительно посмотрел на них Павел. – Здоровьем мамки клянётесь?

– Да, да, клянёмся, клянёмся. – Вновь закивали головами ребята.

Когда наши герои вернулись в свой корпус, где располагался их отряд, он был пуст. Пройдя мимо сонного дневального, они зашли в пустую спальную и расселись по койкам. Павка деловито собрал свои трофеи в обширный рюкзак, позаботившись, чтобы друзья увидели соблюдение им «техники безопасности» – колотушка была аккуратно завёрнута им в носки и запрятана во внешний карман, а тарелка бубна – помещена внутрь рюкзака и обложена свитерами и тёплыми брюками.

Через несколько дней планировалось отбытие из лагеря и Павка уже предвкушал своё триумфальное появление в семье с ценным грузом.

Прибыв в город он не стал дожидаться своих друзей – между ними в последние дни лагеря словно чёрная кошка пробежала, образовалась некоторая дистанция. Может, те просто подозревали, что он обвёл их вокруг пальца, а, может, побаивались, что страшный бубен всё-таки придёт в соприкосновение с колотушкой, невзирая на все меры предосторожности.

Семья была в сборе, ожидая его, как казалось, с нетерпением. Расцеловавшись с родителями и младшей сестрёнкой, Павка с торжествующим видом отстегнул ремешок внешнего кармана рюкзака и достал завёрнутую в носки колотушку с наконечником в виде черепа. Затем он развязал шнур, затягивавший горловину рюкзака, и извлек оттуда, раскидывая по прихожей свои тёплые вещи, бубен.

– Ох ты! – Воскликнул папа, зачёсывая пятернёй свои вихрастые волосы назад и радостно блестя своими прямоугольными толстых линз очками. – Сын, ты где добыл такую прелесть?

– В лесу у пионерлагеря нашёл. – Попытавшись придать голосу как можно более обыденный тон, но, понимая, что ничего у него не получается, залившись радостным смехом, ответил Павка.

Мама с дочкой только удивлённо переводили глаза на говоривших – им, по чести говоря, была неведома причина бурной радости отца с сыном.

– Это ж потрясная, совершенно невероятная находка, Пашка! – Воскликнул папа, аккуратно вынимая из рук сына трофеи. – Семья, все в гостиную! – Скомандовал он. – Сейчас я вам буду показывать камлание шамана.

Пашка с интересом, а мама и дочка, скорее, обреченно, последовали в гостиную – посмотреть, как же что-то там делает такой не известный им сорт людей как шаманы.

Папа встал в раскоряку посередине комнаты и, убедившись, что все наблюдают за ним с наивысшей степенью внимательности, взял, подражая шаманам, бубен с колотушкой в руки и…

Продолжение следует».

***

А-а. Ну и что? – Спросил Вадим. Иришка уже давно прикорнула, лишённая радости общения со смартфоном.

Павел Васильевич озадаченно перелистнул страницу, ожидая, что продолжение ожидает его именно там.

– Так, какой это номер журнала? – Спросил он сам у себя. – Девятый. Значит, в десятом должно быть продолжение.

Поковырявшись в стопке пожелтевшей бумаги, он извлёк оттуда десятый номер, однако никакого продолжения там найдено не было, как не было его ни в одиннадцатом, ни в последующих номерах «Пионера».

– Странно. – Подумал Павел Васильевич. – Чрезвычайно странно – в девятом номере было недвусмысленно написано, что продолжение следует, значит, по логике вещей… Что по логике вещей? Вещи показывают, что никакого продолжения не следует, хотя такие шутки в таком серьёзном журнале, вроде как, маловероятны.

– Ага, пап, ну и чего дальше было? – Настаивал отпрыск.

– Не видишь, что ли, нет продолжения! – В раздражении на самого себя воскликнул Павел Васильевич. – Идите-ка вы лучше спать.

Захлопав глазами и не понимая причины странной реакции на простой, казалось бы, вопрос, Вадим слез со стула и неохотно пошёл в ванную мыться и чистить зубы.

Павел Васильевич аккуратно поднял Иру с кресла, в котором она заснула, и отнёс её в детскую, где положил на кровать.

Когда в доме всё утихло, наш герой, дочитав последние страницы сборника текстов «Палийского канона», закрыл книжку и выключил свет. После этого, он чмокнул в щёчку давно уже спавшую жену и, раздражённо хмыкнув в адрес одолевавших его мыслей, накрылся одеялом и повернулся по бессознательной привычке на правый бок. Однако, вопреки обычаю, он не заснул в течение ближайших пяти минут богатырским сном, а ворочался с боку на бок по меньшей мере час, а может, и все полтора.

– Нет, что за чёрт? – Думал он. – Вообще не характерный для пионерского издания рассказ. Какой-то Ктулху-Оол. Что за псевдоним идиотский?

Продолжение следует, но никакого продолжения нет. Это что значит? Автор намекает, что с этим Павлом случилось то же самое, о чём он рассказал своим друзьям? Но почему тогда продолжение следует?

Или автор и был Павлом и его записки были найдены кем-то в опустевшей квартире? Да нет, бред какой-то. Чертовщина, иначе и не назовёшь.

Ладно, утро вечера мудреней. Надо постараться заснуть. Один бубен, тьфу ты, баран. Два барана…три…пять…

***

Во сне многое видится. Многое, следуя своей логике, несовместной с логикой человеческой, встаёт на свои места. Из памяти, своей ли, чужой, всплывают детали, неразличимые нашему мозгу, которые объясняют то, что произошло или произойдёт с нами, а может, и не с нами…

Скрытый за стеной бодрствующего сознания, ужас произошедшего с героем нашего повествования явился ему во всей шири.

Когда отец его, чрезмерно увлекавшийся явлением шаманизма, суть которого ему до конца открыта не была, звонко ударил в бубен, в физическом мире произошло мгновенное исчезновение человеческих сущностей, находившихся в тот миг в гостиной новой квартиры панельного дома на окраине гигантского города.

То, что вспомнилось Павлу Васильевичу в краткий миг, предшествовавший мгновенному прыжку в реальность из-за непереносимости лицезрения, напоминало мгновенный и, в то же время, казавшийся бесконечным, кружащий голову до тошноты полёт-падение над бескрайним морем зелени, покрытой белым, полёт-падение над безграничной и вечно безмолвной белизной, а потом – муки, сопровождаемые жутким душераздирающим криком на пределе человеческих возможностей.

Мучительное сознание того, что крик этот – от той боли, что причиняешь ты какому-то родному и бесконечно близкому существу, и удесятеряющееся страдание от того, что ты не хотел бы эту боль причинять, но бессилен изменить хоть что-то.

Затем – вновь ослепляющий белый свет и холод, адский холод, в котором ты оказываешься нагой и ничем не защищённый, чтобы пройти сквозь череду ужасов и страданий, обусловленных самим фактом твоего существования.