За вечерним чаем разговорились с Андреем относительно любви к женщинам. Говорили серьезно, без примеси пошлости и цинизма. Под конец нашего разговора он сказал мне: «Судя по твоим словам, я могу назвать тебе твой идеал женщины – это человек в высшей степени интеллигентный, чуткий, с хорошими стремлениями и вполне резвившийся, т. е. не девчонка, а уже женщина в полном смысле этого слова». Я бы со своей стороны мог еще кое-что добавить к этому определению, но, пожалуй, лучше будет, если я больше ничего не скажу. Конечно, женщина в жизни каждого из нас имеет первенствующее значение, но из этого совсем не следует того, чтобы говорить много об отношении к ней. По-моему, чем меньше говоришь, разбираешь и критикуешь с другими свое отношение к женщине, тем непосредственнее, чище и искреннее останется оно – это весьма важно. Со всякими хорошими чувствами нужно бережно обращаться: и отнюдь не следует выставлять их напоказ для того, чтобы другой, не понимающий или не знающий их, не мог бы лишними и неуместными словами задеть или оскорбить их.

2.09.1918. Сегодня хозяйка совсем закормила нас. Сверх всего обычного испекла сдобную булку, пирог с яйцом и сладкий пирог с черносливом. Одним словом, едим так, как в мирное время.

Днем здесь очень жарко и душно. На улицах несколько спасает от жары тень акаций, которых тут много на каждом дворе. Акации тут растут не кустами, как у нас, а деревьями. Днем во всех домах закрыты ставни и окна; таким путем жители защищают свои дома и от излишней температуры, и от мух, которых здесь особенно много. В станице очень много пыли, причем, будучи поднятой, она особенно долго по вечерам держится в воздухе. Вечера здесь довольно сырые, и темнота наступает рано, вскоре после 6 часов. Стрельбы уже совсем не слышно, фронт отодвинулся довольно далеко от станицы. Мирные жители приободрились и вздохнули свободнее. Вечером по улице ходили девушки и распевали местные песни. За чаем сидели с Андреем и вспоминали своих.

3.09.1918. Из-за жары почти весь день лежу и хожу по двору без верхней рубашки. Днем захотелось мне почитать и просмотреть что-либо из математики и я пожалел о том, что не взял с собой «Элементы дифференциального и интегрального исчислений» Гренвиля – книга, с которой я с момента призыва на военную службу не расставался. Газеты сюда почти не попадают, и мы знаем только о том, что делается на нашем участке фронта, и то не достаточно подробно. Вечером заходили к нам поболтать офицеры нашей батареи – подпоручик Никольский²¹ и прапорщик Лепарский²², посидели часов до 9 вечера и разошлись спать. По вечерам тут больше делать совершенно нечего.

4.09.1918. Андрей сегодня почувствовал себя много лучше, хотя жалуется еще на довольно большую слабость; уже ровно неделя, как он хворает. Почти весь день сидели и лежали на дворе без верхней рубахи. Наблюдал за тем, как на нашем и на соседнем дворе молотили цепами подсолнечники и стручковую фасоль. Подсолнечников сеют здесь много: из семечек делают подсолнечное масло. Разговорился с хозяевами относительно обуви. Летом здесь ходят босиком или одевают на босую ногу нечто вроде кожаных галош; лаптей здесь не носят. Зимой одевают и шерстяные чулки, и сапоги, и галоши. Зима здесь не суровая; ночью бывает мороз, а очень часто, как выглянет солнце, снег тает, и на улице стоит сплошная грязь.

Вечером зашли за нами целой компанией офицеры, и мы пошли погулять по станице при луне. Рассказывали разные анекдоты и, главным образом, сальные и пошлые. Мне такое развлечение не особенно нравится, потому что среди этих анекдотов довольно мало остроумных и пикантных, и наоборот большинство из них грубые. По пути остановились около дома командира взвода, там сидела другая компания, и теперь мы все вместе попробовали пропеть несколько песен. Затем попрыгали в чехарду и около 10 часов разошлись все по домам. В этот день мы впервые за последние недели раздобыли газету «Вечернее Время», но ничего особенно интересного в ней не оказалось. Говорят, что здесь вместе с большевиками работает Маруся Никифорова. Но насколько это верно, не могу сказать.

5.09.1918. Утром зашел к нам командир взвода и сказал, что мы можем получить аванс по 60 рублей, и приписал нас к подводе вместе с поручиком Ивановым Сергеем Сергеевичем²³ и подпоручиком Яшке Николаем Николаевичем²⁴, с которыми мы и познакомились в этот день. Один из них, Иванов, приехал из Петрограда, а Яшке – из Москвы. Довольно интересен, главным образом своим разговором, Николай Николаевич; он сам присяжный поверенный и около 5 лет до военной службы занимался адвокатурой. Говорит, что он магистрант уголовного права. Между прочим, среди разговора, сообщил нам, что ему удалось выехать из Москвы, воспользовавшись услугами фальшивомонетчиков, которых он раньше защищал перед судом: они ему сфабриковали фальшивый паспорт, по которому и удалось ему ускользнуть из-под надзора советской власти. Сам он убежденный монархист, никаких социалистов и кадетов не признает; говорит, что после переворота 1 марта не присягал Временному правительству. Относительно Сергея Сергеевича Иванова хочу сказать, что хотя он и говорит, что он окончил реальное училище, держал экзамен по латыни и в настоящее время состоит студентом Военно-медицинской академии, но я думаю, что здесь что-то не так, потому что из разговора я вывел заключение, что он не только ничего определенного не знает про академию, но и о латыни не имеет никакого понятия. Он больше молчит и очень много ругается. С Николаем Николаевичем, с которым он познакомился только тут, день тому назад, и поместился в одной комнате, он уже почти на «ты».

Вечером Андрей принес два десятка яиц, мы закатили яичницу с салом, и пили кофе с молоком, и ели оладьи, которые нам любезно предложила хозяйка. Перед сном опять гуляли всей компанией до 10 часов.

6.09.1918. В 5 часов утра разбудил нас подпоручик Тимченко и сказал, что получено приказание в 7 часов утра выехать в Армавир, который был занят нашими войсками около 1 часа дня сегодня. Хозяйка сварила нам на дорогу 15 яиц, дала арбуз и дыню. Она довольно долго отказывалась взять с нас что-нибудь и только под конец сказала: сколько мы дадим, столько и хорошо. Мы заплатили ей за эти 8 дней 40 рублей, и она благодарила и осталась вполне довольна. Если всё то, что мы съели здесь, перевести на петроградские цены, то это составит, наверное, сумму в 800–1000 рублей. Перед отъездом я спросил ее фамилию. Она назвалась Рудичевой и в свою очередь сказала: «Запишите и вы мне ваши фамилии, а то, бывает, привезут кого-либо из ваших сюда раненного и будут хоронить здесь, так чтобы я знала, не из вас ли который». В общем, нужно сказать, что наша хозяйка, хотя и была совершенно простая женщина, но очень добродушная и гостеприимная и даже с небольшой склонностью к кокетству, хотя одевалась по-деревенски и ходила босиком.

Около 7 с половиной утра мы разместились на подводе вместе с Ивановым и Яшке и двинулись в путь. Всего ехало нас около 15 подвод. Жара стояла очень солидная, и от сплошной пыли не было абсолютно никакого спасения. Когда мы проезжали по мосту через Кубань, то обратили внимание на сторожевую будку и железные столбы по обеим сторонам шоссе, на которых почти не было ни одного живого места, всё было изрешечено пулями. По дороге то там, то здесь валялись трупы лошадей и других животных, которые распространяли отвратительный запах.

Около 1 часа дня приехали в ст. Отрадо-Кубанскую. Лицо каждого из нас представляло из себя сплошную грязно-темную маску, из которой сверкали только белки глаз. Здесь постояли часа 2, получили обед из походной кухни, состоящий из борща, есть который нельзя было, так как он был пересолен, и двинулись дальше. Когда мы проезжали мимо одной железнодорожной будки (нужно заметить, что мы всё время ехали вдоль железной дороги), то я обратил внимание всех на то, что домашние голуби сидели на дереве. Николай Николаевич посмотрел на них и сказал: «Да, от хорошей жизни на дерево не сядешь».

Около 6 часов вечера приехали в имение <З.Ф.> Щербака, с целью переночевать там. Имение довольно богатое; все постройки каменные, кругом идет каменная ограда, много сельскохозяйственных машин, паровая мельница, своя электрическая станция, телефон и водопровод. Дом двухэтажный, при нем фруктовый сад и виноградник, несколько беседок, бассейн для купанья, в саду также водопровод. Мы вчетвером пошли осмотреть сад. В конце сада на одной из скамеек сидел средних лет мужчина; он спросил нас, откуда мы едем. Андрей ответил и, в свою очередь, спросил, не служащий ли он этого имения. Тогда он поднялся и прерывающимся голосом произнес: «Я бывший хозяин этого имения; я узнал, что наша станица взята вашими войсками и решил приехать сюда и посмотреть». Как оказалось, он приехал сюда только часа за 2 до нас. Поговорили с ним и пошли в дом. В доме такая же грязь и запустение, как и в саду. В настоящее время здесь размещается «детский приют». Детей человек 150, и как выяснилось из разговора, это дети местных большевиков.

Хотя в доме всё указывало на богатую обстановку (тут была стеклянная веранда, зимний сад в одной из комнат, открытая и закрытая веранды, вставленные в стену стеклянные буфеты и шкафы, ванная, хороший клозет, большие окна, жалюзи и пр.), но все-таки всё поражало полным отсутствием тонкого вкуса, в особенности раскраска стен и потолков. И сам хозяин произвел на меня не совсем интеллигентное впечатление и напоминал собой скорее разбогатевшего купца, чем человека из общества. Несмотря на то, что имения в этой области значительно богаче, чем в нашей губернии, и приносят много больше дохода, который измеряется десятками и сотнями тысяч в год, я не согласился бы переехать сюда, потому что как хорошо не устраивай усадьбу, кругом все-таки останется та же однообразная степь и нет той ласкающей глаз природы, к которой я привык, живя у себя.

Лицо во время дороги настолько запылилось и обгорело на солнце, что я во время умыванья буквально не мог провести по лицу ни рукой, ни полотенцем, всякое прикосновение доставляло какую-то особую режущую боль. Часов около 8 выпили чай и съели жареную на сале картошку, на которую нужно было «словчиться». После чая часть офицеров ушла в соседнюю комнату, где было пианино и устроила маленький концерт, а я остался в столовой и разговорился с бывшим нашим студентом Кавериным²⁵, который в 1914 г. держал вместе со мной вторично конкурсный экзамен и в следующем году опять вылетел. Здесь я встретился с ним впервые после 1915 г. В Добровольческой армии он служил уже около 2 месяцев.

Около 11 часов вечера мы с Андреем устроились на голом полу в гостиной и задремали.

7.09.1918. В 8 часов утра, случайно попав в компанию капитанов и закусив поросенком, мы выехали из этого имения дальше. Опять та же пыль, та же жара. Едем опять по линии жел. дороги. Хочу обратить внимание на то, что тут редко можно встретить хороший, ровный телеграфный столб; все какие-то кривые и жалкие. Телеграфная проволока почти везде изрублена отступавшими большевиками. Интересно то, что они сняли и взяли с собой все карты со станции железной дороги. Отъехав верст 8 от станции Кубанской, которая находится в одной версте от имения Щербака, мы встретили казака, который сообщил, что на заводе барона <В.Р.> Штейнгеля можно получить спирт. Завод этот находился по другую сторону названной станции. Капитаны наши вызвали желающих и отправили подводу за спиртом и вином для нашей батареи. Хочу мимоходом сказать несколько слов об имении барона Штейнгеля. Его имение «Хуторок» считается самым образцовым в России и получило приз на сельскохозяйственной выставке. Говорят, что в усадьбе у него есть гостиница для приезжающих и туда может приехать всякий и осмотреть его имение. У него была большая скаковая конюшня. Около ст. Кубанской у него галетная фабрика, винокуренный завод, винный погреб. Там целое поместье с домами для рабочих. В этом имении больше 10 000 десятин. Несмотря на такое богатство, барон Штейнгель, как говорят, в последнее время находился в весьма бедственном положении.

Около полудня мы выехали в Армавир. Особых следов разрушения и боя не было заметно. По дороге только попадались подводы с гробами, которые скорее были похожи на длинные, наскоро сколоченные ящики, чем на гробы. Мы остановились прямо на улице и простояли часа 3, в течение которых успели сходить на вокзал и пообедать.

Вскоре выяснилось, что нас отправляют в ст. Прочноокопскую, где мы и будем пока что стоять. Станица эта расположена на Кубани, верстах в 6 ниже Армавира. Во время последних боев она очень сильно пострадала. Часть станицы, расположенная по левую сторону, буквально снесена с земли. Здесь большевики довольно упорно задерживались. Сначала наши гвоздили их артиллерией с горы Форштадт, а потом, перебравшись на левый берег, подожгли станицу. Все дома без исключения выгорели. Эта часть станицы называется «Сибильда». Прилегающие к Кубани дома правого берега тоже очень сильно пострадали и почти все разбиты. В церковь тоже попало несколько большевистских снарядов. Остальная же часть станицы разграблена. Почти все жители ее покинули во время хозяйничанья «товарищей». Имущество и вещи обыкновенно зарывали и прятали, а дома запирали. Большевики выламывали двери, выбивали окна, проникали в дом и грабили всё наиболее ценное. Взрывали полы, распарывали мягкую мебель, перины, подушки, били лампы, посуду и очень часто находили закопанные вещи. В этот день жители только начали возвращаться в Прочноокопскую и находили в своих домах полный разгром. Мы с Андреем довольно долго искали себе дом, в котором можно было бы устроиться получше, но ничего хорошего не нашли. Все хозяева жаловались на полное отсутствие посуды и заявляли, что им самим себе не в чем варить. О хорошей еде в этой станице нечего и думать, так как у самих жителей почти ничего нет. Мы все-таки попросили нашу новую хозяйку сделать нам хотя бы постный борщ, так как есть хотелось основательно.

8.09.1918. С утра пошли посмотреть на войсковую больницу, которая была вблизи нас. Там товарищи уничтожили и перебили всё, что было. Даже портреты писателей на стенах в коридоре не были пощажены: какой-то прохвост перебил стекла в рамах и исколол лица штыком. Вчера вечером вернулась подвода со спиртом, и нам сегодня перед обедом выдали по две бутылки чистого спирта на каждого. Во время обеда мы выпили в компании Николая Николаевича и Сергея Сергеевича. После обеда мы втроем пошли осматривать «Сибильду», а Николай Николаевич остался дома, заявив, что он пьян «как собака». Здесь, как я уже говорил, ничего не осталось. Что уцелело от обстрела, то было уничтожено огнем. По сплошному пепелищу расхаживали свиньи и куры, которые очень часто с криком подпрыгивали, попадая в горячий пепел. Везде по улицам валялись человеческие трупы, одни совсем почти сгоревшие, другие только несколько обгоревшие и почерневшие. Сгоревшие трупы хотя и были ужасны, но все-таки они выглядели значительно лучше, чем не подгоревшие, распухшие от жары, голые и уже пахнущие трупы, которых тут много больше. У порогов бывших сгоревших домов кое-где еще сидят сторожевые собаки и пробуют тихо лаять на прохожих.

9.09.1918. Когда нам привезли обед, мы угостили водкой кашевара, и он нам принес за это полпуда хорошей говядины. По этому случаю мы решили устроить вечером маленький выпивон. Хозяйка нам сделала жаркое и к 6 часам вечера у нас собралась небольшая компания, к которой мы присоединили нашего хозяина. Кроме Николая Николаевича и Сергея Сергеевича у нас были Петр Петрович – подпоручик Зиновьев²⁶, Александр Александрович – поручик Люш²⁷, Михаил Петрович Пользинский²⁸ и Александр Иванович – подпоручик Тимченко. В общем, компания пила вяло. После 6-й рюмки продолжали пить только хозяин, Александр Александрович и я. Разводили спирт довольно основательно, так что наша водка вспыхивала и загоралась от зажженной спички. Мы втроем выпили изрядное количество, много больше, чем по бутылке на каждого; в этот день водка как-то особенно легко и гладко проходила у меня, Андрей же заявил, что такой крепости водку он пить не может. Выпивка затянулась часов до 12, в результате чего хозяин наш совсем свалился с ног, а мы с Александром Александровичем чувствовали себя совсем прилично.

10.09.1918. Чувствовали себя достаточно вяло после вчерашней пирушки. Сегодня первый раз за всё это время был слегка пасмурный день. Жара и пыль уже достаточно надоели, так что такой погоде можно несказанно обрадоваться, а в особенности после хмельного вечера. Почти весь этот день я провел в доме у Николая Николаевича. Говорили о многом, и в частности он рассказывал случаи из своей практики. Среди разговора я спросил у него, как он чувствует себя, защищая людей, в виновности которых он сам не сомневается. Он на это ответил мне так: «То-то и плохо, что здесь задето профессиональное чувство. Не шутка выиграть дело, если нет улик и нужно только доказать невиновность, а вот попробуй-ка выиграть такой процесс, когда все улики против твоего клиента». Затем перешли на дело Бейлиса. Он между прочим говорил о том, что сами евреи создали из этого дела громкий процесс тем, что они подняли суд над Бейлисом, как суд над всем еврейством, и начали всех подкупать. От этого разговор перешел к рассуждениям о движении мысли в пространстве. Тут он меня познакомил с теорией французского ученого Габриеля Тарда, который посвятил много времени изучению причинности преступлений. По теории Тарда, однажды высказанная мысль не пропадает, а продолжает оставаться или двигаться в пространстве. Доказывал он это тем, что преступления, совершенные в глубокой древности и уже совсем забытые, иногда повторяются в теперешние времена. Кроме этого Тард приводит еще много примеров в роде таких, что жизнерадостный солдат, поставленный часовым на пост, на котором раньше застрелилось трое часовых, сам застрелился.

У хозяина Николая Николаевича есть две забавные дочери-лилипуты; одной 32, а другой 28 лет, обе не выше аршина ростом. Родились они совсем нормальными, как говорит их отец, а потом перестали вдруг расти. Головы и лица у них чрезвычайно маленькие, но выражение лиц и морщины, как у глубоких старух.

Живется нам здесь значительно хуже, чем в станице Кавказской. Кроме того, что здесь почти ничего не достать, так как станица разграблена, плохо еще и то, что хозяева попались нам какие-то нелюбезные. Я даже рассердился на Андрея за его излишнюю вежливость с нашими хозяевами. По-моему, то обращение какое необходимо в интеллигентной семье, подчас даже вредит, если имеешь дело с совсем простыми людьми, как мы имеем в данном случае. Здесь обычная вежливая форма какой-либо просьбы не всегда достигает своей цели.

11.09.1918. После обеда Андрей уехал с компанией прогуляться в Армавир. Приблизительно около 5–6 часов вечера появились в Прочноокопской первые подводы с беженцами из станиц Урупской и Бесскорбной, которые сообщили, что эти станицы заняты большевиками, которые нажимают на Армавир. Лично я не придал их сообщению особого значения. Вечер я провел у Николая Николаевича и около 10 с половиной часов ушел к себе спать. К этому времени волна беженцев значительно усилилась. После 11 приехал Андрей и сообщил, что в Армавире настроение очень тревожное и что беженцы двигаются от самого Армавира и до Прочноокопской непрерывным обозом. В Армавире Андрей слышал, что дивизия Боровского²⁹ теснит их от Невинномысской, а они собираются пробиться здесь у Армавира через нашу дивизию. Он мне советовал эту ночь, в виду такого положения, спать на всякий случай одетым. Я последовал этому совету, встал и оделся, тут он еще, между прочим, сообщил, что в Армавире Михаил Петровича встретил одного своего знакомого офицера из мортирного дивизиона, который просил его взять с собой на время, пока положение Армавира не выяснится окончательно, дочь одного полковника³⁰