У Изволиных на дверях висел замок. Денис Макарович, покряхтывая, нагнулся, пошарил рукой под плинтусом и извлек из щели ключ.

– А где же Пелагея Стратоновна? – поинтересовался Андрей.

– Не ведаю…

С содержанием радиограммы Денис Макарович согласился. В ней сообщались собранные разведданные.

– Игната сейчас дома нет, – предупредил Изволин. – Ты иди к Заболотько и подожди его. Он туда явится.

– Хорошо, – ответил Андрей. – Мне им, кстати, кое-что передать надо. – И он показал на сверток.

– Ты подробности насчет Тряскиной слышал? – спросил Изволин.

– Знаю только, что она была ранена, что два раза был у нее в больнице начальник гестапо Гунке: подробно расспрашивал, велел поместить в отдельную палату. Не будь ранений, Тряскина, очевидно, так и не выкрутилась бы. А Родэ? Наповал? – в свою очередь поинтересовался Грязнов.

– Наповал! – махнул рукой Денис Макарович. – Игнат влепил в него три штуки.

Единственный сын Игната Нестеровича Тризны Вовка, в котором и мать, и отец не чаяли души, болел брюшняком и лежал сейчас в нетопленной комнате. Сама Евгения Демьяновна готовилась снова стать матерью. За ее здоровье Тризна опасался. Евгения Демьяновна часто теряла сознание и подолгу не приходила в себя: сказывались голод, нужда и вечные волнения, вызванные боязнью за мужа, шедшего на самые опасные предприятия.

Игнат Нестерович и Андрей стояли у постели больного. Малыш бредил. Его ввалившиеся щеки пылали жаром, глаза напряженно, но бессмысленно перебегали с одного предмета на другой. Вовка то и дело высвобождал из-под одеяла худые руки, силился встать, но Игнат Нестерович укладывал его на место и укрывал до самой шеи.

– Спи, карапуз мой… закрой глазки, родной…

Мальчик опять сбрасывал одеяло, бормотал что-то про скворцов, жаловался на убежавшего из дому кота Жулика, просил пить…

Бледная, едва стоявшая на ногах Евгения Демьяновна поила его с ложечки кипяченой водой.

– Женя скоро ляжет в больницу. Кто же с Вовкой останется? – сокрушался Тризна. – Придется, видимо, отнести к деду.

Дед – отец Евгении Демьяновны, шестидесятидвухлетний старик, разбитый параличом – жил недалеко от них в собственном домике. Тризна не раз упрашивал старика оставить домишко и перебраться к нему, но тот наотрез отказывался. «Тут моя подружка померла, – говорил он, – тут и я богу душу отдам».

– Сможет ли он за Володей ухаживать? – с сомнением покачал головой Грязнов.

– Дать лекарство и покормить сможет. Старик он заботливый и по дому без посторонней помощи передвигается… Ну, что же, полезем к Леониду, – вздохнув, предложил Игнат Нестерович. – Женя, пойди к калитке, посмотри…

Леонид Изволин обрадовался приходу Андрея, так как давно уже его не видел.

– Какой тебя ветер принес? – крепко пожимая Грязнову руку, спросил он.

– Дела привели.

Андрей уселся на жесткую койку Изволина и только тут заметил стопку уже отпечатанных и окаймленных аккуратной узенькой рамкой листовок.

«В Полесской области, – прочел Андрей, – гитлеровцы полностью уничтожили населенные пункты: Шалаши, Юшки, Булавки, Давыдовичи, Уболять, Зеленочь, Вязовцы. В Пинской области только в трех районах сожжено сорок три деревни и умерщвлено четыре тысячи стариков, женщин и детей. В селе Большие Милевичи фашисты убили восемьсот человек, в Лузичах – семьсот, в деревне Хворостово в церкви во время служения были сожжены все молящиеся вместе со священником…»

– Мерзавцы! – прерывая чтение, прошептал Грязнов. – А насчет освобождения Новгорода, Красного Села и Гатчины тебе известно?

– Конечно. У меня же связь с Москвой.

– А насчет второго фронта что там, в эфире, слышно?

Кожа на лбу Леонида собралась в морщинки.

– Пока ничего… Но мы как-нибудь одолеем Гитлера и без союзников, – добавил он.

– Безусловно одолеем. – Андрей вынул текст телеграммы и передал ее Леониду: – На сегодняшний сеанс.

Изволин быстро пробежал текст глазами и, присев к столику, начал зашифровывать.

Андрей осмотрел погреб. Все было по-прежнему: в нишах лежали взрывчатка, боеприпасы, капсюли, запальный шнур; на стене висели винтовка и автоматы. Только в углу он заметил что-то новое. Там стояли большие кумачовые флаги на длинных древках.

– Для чего это? – полюбопытствовал Андрей, обращаясь к Тризне, сидевшему рядом с ним.

Но ответа не последовало. Игнат Нестерович, упершись локтями в колени, и положив голову на руки, казалось, дремал. Его большие, широко открытые глаза смотрели в одну точку. Может быть, он размышлял о сыне, мечущемся в жару, или о жене, подавленной нуждой и горем. «Совсем плохо», – подумал Андрей и отвернулся.

В глубокой тишине слышалось только постукивание ключа передатчика. Леонид принял две телеграммы и передал одну.

– Все! – сказал он наконец и сбросил с головы наушники. – Теперь расшифруем, что говорит Большая земля.

Игнат Нестерович встряхнулся и обвел глазами погреб.

– Давай закурим, – предложил он Андрею. Грязнов достал пачку немецких сигарет и подал их Тризне. Тот поморщился и брезгливо отодвинул.

– Возьми кисет под подушкой! – рассмеялся Леонид. – Вот уж привык к махорке…

Андрей встал, достал кисет с самосадом и подал его Тризне. Тот скрутил большую цыгарку и собрался закурить, как вдруг раздался радостный возглас Леонида:

– Братцы! Товарищи!

Тризна и Грязнов насторожились и вопросительно посмотрели на Изволина.

– Это же праздник! Настоящее торжество!

– Что такое? Читай! – резко сказал Игнат Нестерович.

– Без ведома «Грозного» расшифровываю военную тайну. Слушайте! «Грозному точка По вашему представлению награждены двоеточие орденом Красного Знамени тире Тризна Игнат Нестерович, орденами Красной Звезды тире Повелко Дмитрий Федорович и Заломин Ефрем Власович точка Вольный точка».

Игнат Нестерович встал, выпрямился во весь рост, сделал несколько шагов и тут же, схватившись за грудь, опустился на топчан, стараясь сдержать кашель.

Леонид и Андрей перепугались. Изволин подбежал к другу и наклонился над ним:

– Игнат… родной…

– Подожди, Леня… подожди… – Игнат Нестерович говорил глухо, прерывисто.

Приступ был тяжелый, мучительный. Бессонные ночи, напряженная работа окончательно подорвали здоровье Игната Нестеровича.

Наконец он поднялся и сел на кровати, судорожно глотнув воздух. Леонид и Андрей уселись по бокам. Игнат Нестерович с трудом перевел дух и обнял друзей:

– Нет, это еще не конец! В такой день умирать нельзя, мои славные ребята! Мы еще поборемся!

Он встал, прошелся по погребу и уже своим обычным тоном спросил, что пишут во второй телеграмме.

Леонид ответил:

– Сегодня в двадцать три часа советская авиация будет бомбить железнодорожный узел.

Доктор не разрешил Никите Родионовичу подниматься с постели. Все книги, которые нашлись на полках шкафов, были перечитаны, но и это занятие надоело. В последнее время все чаще возникали думы о брате.

На Большую землю послали две радиограммы, объясняющие положение дела. Их, конечно, поняли и приняли меры. «Гостя» встретят, как полагается. Константин, вероятно, уже все знает и поможет устроить посланцу Юргенса достойный прием.

Никита Родионович улыбнулся при мысли о том, что Юргенс и на этот раз просчитался. Да, многого Юргенс не знает.

Не знает он, что отец и мать Никиты Родионовича были честными советскими людьми и вместе с двумя сыновьями до двадцать второго года жили здесь, в этом городе, а затем перебрались на Украину, где их и застала война. Старики погибли одновременно: машина, на которой они эвакуировались из Харькова, попала под бомбежку.

Младший брат Никиты Родионовича, Константин, после ранения на фронте попал в Ташкент. Последнее письмо от него Никита Родионович получил перед самой выброской в тыл врага, к партизанам. Константин сообщал, что левая рука его не сгибается – поврежден локтевой сустав, поэтому пришлось остаться в тылу и опять взяться за геологию.

Вошел Андрей.

– Никита Родионович! – прошептал он над его ухом. – Чрезвычайные новости!

Не раздеваясь, Андрей сел на диван и рассказал о награждении товарищей. Никита Родионович вскочил и сделал несколько шагов по комнате:

– У меня, кажется, и спина перестала болеть!

– Ну, в это я не поверю. Придется вам еще полежать в постели… А я побегу к товарищам – поздравлю и предупрежу о визите наших летчиков.

Противовоздушная оборона гитлеровцев узнала о приближении советских бомбардировщиков, когда они были еще на подходе к городу. Их встретили зенитным огнем. Но самолеты уверенно шли к цели.

Осветительные ракеты повисли над вокзалом. В воздухе зазвенело, зарокотало.

Грязнов, подошедший к дому Юргенса, чтобы сообщить Кибицу и Зоргу о том, что Ожогин на занятие не придет, застыл в недоумении: из ворот вылетела на полном ходу легковая автомашина. За ней последовали вторая, третья. Когда ворота закрылись, часовой, узнавший Грязнова, сказал:

– Никого нет. Разбежались.

Андрей удивленно пожал плечами и повернул назад. На углу улицы, у пекарни, его нагнал Игнат Нестерович.

– Нам нечего бояться. Город не будут бомбить… Идем ближе к вокзалу – посмотрим, что там делается, – шепнул он Грязнову.

Прижимаясь к стенам домов, чтобы не попасть под осколки зенитных снарядов, Тризна и Грязнов заспешили к вокзалу.

Когда они добежали до здания Госбанка, где размещалось гестапо, к воротам подкатила крытая, окрашенная в белый цвет машина с заключенными. Из кабины выскочил гестаповец и, ругаясь, забарабанил кулаками в железную обшивку ворот. Вопреки установленным порядкам, ворота не открыли. Поразмыслив секунду, гестаповец вошел в парадное и скрылся в помещении. Вылез, не заглушив мотора, и шофер. Боязливо поглядывая в небо, он спрятался в нишу у ворот.

Решение пришло мгновенно. Игнат Нестерович одним прыжком оказался около шофера и, схватив его обеими руками за шею, свалил на мерзлую землю.

– Угонишь машину? – бросил он отрывисто Андрею.

Андрей торопливо кивнул головой. Мгновенно забрались в кабину. Грязнов включил сцепление и пустил машину полным ходом. Сзади раздались крики, затем выстрелы. Вдруг Андрей почувствовал обжигающую боль в плече и увидел кровь, струйками бегущую из рукава. Крепко стиснув зубы, он рывком поднял руку и положил на руль.

Машина неслась по улицам города на бешеной скорости. Тризна указывал направление: направо, потом налево, еще поворот, еще один… Шумно дыша, он нечаянно схватил Грязнова за раненую руку. Андрей вскрикнул и, скрипнув зубами, со стоном проговорил:

– Осторожнее… что ты!

Машина опять повернула налево, пошла прямо, потом повернула направо. На полном ходу влетев во двор на краю города, она сбила небольшой деревянный столб, вкопанный в землю, и встала у кирпичной стены.

Игнат Нестерович выскочил из кабинки и, взглянув на дверку тюремной машины, окликнул Грязнова. Андрей с трудом вылез из кабины. Его пошатывало от потери крови.

– Эй! – крикнул Грязнов и застучал кулаком здоровой руки в стенку кузова. – Ломайте изнутри! Бейте!

– Не поможет! – с досадой проговорил Тризна.

Но это помогло. Внутри машины раздался шум, глухие удары, и наконец задняя стена целиком отвалилась. Из кузова выпрыгнули один за другим девять мужчин.

– Спасайтесь! – глухо крикнул им Игнат Нестерович. – Спасайтесь, не медлите!

– Спасибо, братцы!

Люди горячо благодарили Грязнова и Тризну. В районе вокзала ухали разрывы бомб, и огромное зарево освещало город, превращая ночь в день.

Член бюро областного комитета партии, коммунист «Грозный» до войны был в этом городе всего один раз, и, собственно, это обстоятельство и позволило оставить его для организации подпольной борьбы с фашистскими захватчиками.

«Грозный» имел среднее медицинское образование и после оккупации города без особых трудов устроился техником-рентгенологом на немецкий рентгенологический пункт, обслуживавший ряд военно-полевых госпиталей.

Жил он вместе с женой и трехлетней дочерью на окраине города, на берегу реки. Гитлеровцы считали его уроженцем города Тамбова, попавшим в здешние края в начале войны, во время возвращения из отпуска, проведенного на Рижском взморье.

Настоящая фамилия «Грозного» была известна лишь четырем руководителям самостоятельных подпольных групп, и в их числе Денису Макаровичу Изволину.

Поэтому, когда «Грозный» изъявил желание увидеть Ожогина, Денис Макарович несколько удивился. Произошло это на второй день после бомбежки вокзала и ранения Грязнова. Может быть, «Грозный» хочет выслушать соображения Ожогина о рации, с которой орудует Леонид? Ведь Денис Макарович докладывал «Грозному» точку зрения Ожогина. Или, может быть, «Грозный» решил включить Ожогина и его друга в активную работу подполья?

…Никита Родионович шел по городу, уже окутанному сумерками, и старался не потерять из виду Игорька.

Никита Родионович радовался, что увидит наконец того, кто держит в своих руках все нити боевой работы патриотов города.

Игорек задержался на углу улицы, повозился со своими ботинками и тронулся дальше лишь тогда, когда расстояние между ним и Ожогиным значительно сократилось. Никита Родионович сообразил: видимо, цель недалеко.

Вдруг Игорек исчез.

«Куда же он пропал?» – подумал Ожогин, но, не сбавляя шага, пошел дальше.

– Пройдите вперед и вернитесь. Дверь будет открыта, – раздался из дверной щели небольшого, крытого тесом дома голос мальчика.

«Умница! – подумал Никита Родионович. – Прекрасно усвоил конспирацию. Просто молодчина!»

Ожогин прошел до перекрестка, повернул обратно. Впереди виднелась одинокая женская фигура. Но вот исчезла и она. Никита Родионович сделал вид, что поскользнулся, и оглянулся назад – никого. Он открыл дверь и натолкнулся на Игорька.

– Там никого нет? – мальчик показал рукой на улицу.

– Никого.

– Тогда я пошел, – и Игорек шмыгнул за дверь.

Никита Родионович остался один в темном коридоре, не зная, как поступить: закрыть ли дверь или оставить, как она была, открытой.

В это время из дома вышла женщина со свечой в руках:

– Проходите в комнату, я сама закрою.

Дом состоял из двух небольших комнат. Во второй комнате около стола сидел мужчина. При появлении Никиты Родионовича он встал:

– Товарищ Ожогин?

– Так точно.

– Садитесь. Если курите – курите. Я через минутку освобожусь… Давай, Зина, закончим, – обратился он к вошедшей в комнату женщине. – На чем мы остановились?

Только сейчас Никита Родионович заметил на столе портативную пишущую машинку.

Молодая женщина – видимо, жена «Грозного», – с гладко зачесанными назад светлыми волосами, присела к столу, всмотрелась в лист бумаги, заложенный в машинку, и сказала:

– «…каждый, способный держать в руках оружие…»

– Так, пиши дальше, – заметил «Грозный» и начал диктовать текст листовки.

Никита Родионович воздержался от курения и внимательно разглядывал «Грозного».

Вот он каков, руководитель борющихся в подполье советских людей! Откровенно говоря, он ожидал встретить рослого, сильного, широкоплечего человека. «Грозный» же, пожалуй, даже ниже его ростом, со слегка посеребренной головой. Темные продолговатые глаза спокойны и глубоки. Говорит грудным, мягким голосом, не понижая и не повышая его.

Когда окончилось печатание листовки, Зина накрыла машинку чехлом и вышла. «Грозный» зажег спичку, спалил несколько листов копирки, завернул пепел в клочок газеты и положил у лампы.

– Ну, я схожу? – спросила женщина, вернувшись в комнату.

– Сходи, Зина.

Женщина накинула на себя легонькое, совсем не зимнее, серое пальто, повязала голову шалью и, засунув в рукав стопку листовок, удалилась.

«Грозный» привел в порядок стол, убрал чистую бумагу и прикрыл дверь в первую комнату, выходящую окнами на улицу. Потом сел напротив Никиты Родионовича и спросил:

– Как по-вашему, Юргенс умный разведчик?

Начало разговора было необычным.

– Скорее всего, умный, – ответил Ожогин.

– Тогда зачем же вы ведете себя так, будто считаете его идиотом?

Ожогину стало не по себе. Он отвык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне.

– Вы, надеюсь, поясните свои слова?

«Грозный» ответил не сразу. Он как бы ощупывал собеседника глазами. Никита Родионович не выдержал его взгляда и потупился.

– Запомните раз и навсегда, – начал «Грозный», – поведение любого разведчика определяется заданием. Если разведчику сказали: смотри и слушай, он должен делать только это. Если перед ним стоит задача взорвать объект врага, он обязан все силы отдать этой цели и не отвлекаться другими делами. Если разведчику сказали достать «языка», – он должен все свои действия подчинить этой задаче. Ясно?

Никита Родионович кивнул головой. Он уже начал догадываться, к чему сведется разговор. Недаром он все время старался сдерживать Андрея.

– Человек, не понимающий этой простой истины, – продолжал «Грозный», – никогда не сможет быть разведчиком. Он погубит и себя, и людей, и дело, ему порученное. Мы не пошлем разведчика-радиста уничтожать эсэсовцев, ибо он тогда не сможет выполнять свою основную задачу. Мы не поручим Изволину взрывать электростанцию, так как ему определен иной круг обязанностей. Мы не заставим Тризну сидеть на одном месте и быть радистом-подпольщиком – этим занимаются другие товарищи… Зачем вас и Грязнова направили в разведывательный пункт Юргенса?

Ожогий ответил, что их задача заключается в том, чтобы закрепиться у Юргенса, выявить вражескую агентуру, по возможности выведывать замыслы военной разведки, собирать разведывательные данные, интересующие партизан и Большую землю.

– И все? – строго спросил «Грозный».

– Да, все.

– А чем вы занимаетесь?

Никита Родионович промолчал, и «Грозный» продолжал:

– Как вы скрыли от Юргенса, при каких обстоятельствах был ранен Грязнов?

– Объяснили, что это произошло в ночь налета русской авиации. Грязнов попал под пулю патруля, предназначенную для кого-то другого. Ранение оказалось легким. Грязнов уже на следующий день стал ходить.

Но ответ Ожогина не удовлетворил «Грозного»:

– Кто вас просил посылать Грязнова с Тризной на ликвидацию Родэ? Чего ради Грязнов уселся за руль арестантской машины? Хорошо, что пуля угодила ему в руку, а не в голову. Ведь это просто случай. А кто был в машине, Грязнов и Тризна знали? Может быть, там сидели уголовники! Хотя вы и сказали мне, что не считаете Юргенса дураком, но ваши дела опровергают это. Оказывается, он глупец, а вы умники… Недалеко смотрите, товарищ Ожогин, очень недалеко! Время такое, что надо смотреть дальше.

«Грозный» говорил спокойно, ровно, не повышая голоса.

– От имени партии я запрещаю вам вмешиваться в боевую работу. Ясно?

– Да, – ответил Никита Родионович. Он чувствовал всю правоту руководителя подполья.

– Мы знаем вас, товарищ Ожогин, и вашего друга как настоящих коммунистов, выполняющих важное задание, а поэтому не допустим, чтобы вы занимались не тем, чем вам следует заниматься. Ваша роль четко определена; ведите ее, свыкайтесь с ней, не обращайте внимания, что иногда чешутся руки. Хотите помочь советом – пожалуйста; возникнет острая необходимость встретиться с товарищами из подполья – пожалуйста, но будьте осторожны, не забывайте, что вы не в лесу, а в городе.

«Грозный» встал. Ожогин тоже поднялся, считая, что беседа окончена.

– Вы торопитесь? – спросил «Грозный» и взглянул на висевшие на стене «ходики».

Никита Родионович также перевел глаза на часы и сказал, что временем располагает, до занятий еще более часа.

– Если так, то посидите.

«Грозный» прошелся по комнате, открыл дверь во вторую, прислушался, потом закрыл и сел на прежнее место.

– Там дочурка спит, – сказал он и улыбнулся.

– Большая?

– Нет. Самый большой возраст – три года…

Много вопросов можно было задать «Грозному», человеку, посвятившему себя работе, полной опасности и лишений. Хотелось бы узнать, как он живет, в чем нуждается, куда отправилась его жена.

– Вам сколько лет? – спросил вдруг «Грозный».

Ожогин ответил.

– О, да мы с вами ровесники!.. Ну, а теперь давайте побеседуем насчет работы радиостанции Леонида Изволина. Вы считаете, что держать ее там нельзя?