Предстоящее выступление новой танцовщицы, разрекламированное предприимчивым хозяином, вызвало интерес. Публика все прибывала, и официанты, несмотря на все свои старания, едва успевали ее обслуживать.

Кабаре «Амбаси» славилось в Праге как увеселительное место для избранных. Сюда съезжались только денежные люди. Благодаря предприимчивости хозяина каждый вечер, проведенный в «Амбаси», оставлял у посетителей впечатление яркого, пряного, шумного праздника, о котором приятно вспомнить. Праздника ждали и сегодня.

Позже других в зале появился Гоуска. Говоря откровенно, он сегодня не был расположен ехать в «Амбаси», и только надежда встретиться с Эльвирой заставила его изменить решение, которое он принял утром.

Правый глаз Гоуски был закрыт небольшой черной повязкой. Одним глазом смотреть было непривычно, неудобно. Гоуска чувствовал себя неуверенно, шагал как-то бочком и проходил мимо знакомых, не узнавая их. Подойдя к своему постоянному столику, Гоуска увидел кружащуюся посреди зала Эльвиру. Она танцевала вальс Вебера.

Гоуска сел за столик и закурил сигару. Наблюдая за Эльвирой, он изредка касался двумя пальцами черной повязки на глазу.

Закончив танец, Эльвира, придерживая складки шифонового платья и кланяясь на аплодисменты, подошла к Гоуске и села с ним рядом.

– Вы очаровательны сегодня, – сказал Гоуска.

– Только сегодня?

– Опять вы придираетесь к каждому слову.

– Расскажите, пан Гоуска, что с вами? – она кивнула на его повязку.

Оживление погасло на лице Гоуски, он позеленел.

– Дикие вещи происходят в наши дни, – сказал он с возмущением. – Вчера я был в баре «Юлиша». Там встретил Марго. Помните словацкую цыганку? Вы ее должны знать. Она когда-то в «Амбаси» служила бар-дамой… Я пригласил ее на танец… И, можете себе представить, меня, приняли за семита! Разве есть у меня что-нибудь общее с евреем?

– С этой повязкой – пожалуй… – рассмеялась Эльвира.

– Вы все шутите, – с упреком сказал Гоуска. – Но слушайте дальше. Подходит ко мне здоровенный верзила, один из молодчиков Гейнлейна, толкает в грудь и рычит: «Эй ты, еврейская морда! Вон отсюда! А то я тебя отучу не только танцевать, но и передвигаться на своих ногах!» Вы только подумайте! Я возмутился, но тут явился второй верзила и без всяких предисловий бац меня по физиономии чем-то твердым! Разыгрался скандал… Вызвали полицию. Эти типы оказались сынками немецкого фабриканта из Либерец. Они даже не посчитали долгом извиниться, когда им разъяснили, что я не еврей, а чех. Но еще больше возмутила меня наглость нашей полиции. Мне посоветовали помириться с этими дегенератами. Вы представляете себе?

Эльвира кивнула головой и прикусила нижнюю губу, сдерживая смех. Несчастный Гоуска, какой жалкий у него вид!

– Но все это мелочи, – продолжал Гоуска. – Вчера случился эпизод поинтересней. Я был свидетелем. Вы конечно, знаете гордость нашей Праги – пивную святого Томаша. Так вот, в полдень я сидел там за кружкой пива, и вдруг вваливаются гурьбой итальянские журналисты – они всюду рыщут за сенсациями. Вот они и решили под видом экскурсии заглянуть в знаменитую пивную. Сопровождал их один из сотрудников итальянского посольства, я его знаю в лицо. А эти макаронники, эти пронырливые черти действительно смахивают на евреев. К тому же они были навеселе. Неподалеку от меня за двумя столиками сидели «влайковцы», питомцы генерала Гайды, человек восемь или девять. Они уже солидно нагрузились. Вот один из «влайковцев», этакий здоровенный громила, наклоняется ко мне и спрашивает шепотком, кивая в сторону макаронников: «Израильтяне?» Не предвидя ничего дурного, я ляпнул: «Похоже, что так». Ляпнул и пожалел. Встал этот буйвол, подошел, раскачиваясь, к итальянцам и как двинет ногой в их стол. Боже ты мой! Что тут началось! Грохот, крик, потасовка!.. Пока вмешалась публика, пока разняли, пока разобрались, пока итальянцы предъявили свои дипломатические паспорта и визитные карточки, «влайковцы» успели на совесть расписать им физиономии и намять бока. А лучше всего финал. Враги составили столы вместе, сели и, обнимаясь, начали общую попойку.

Гоуска хохотал, утирая платком слезящийся здоровый глаз.

– Вот Бог вас и наказал, – тоже смеясь, заметила Эльвира.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Гоуска. – Будете пить вино?

Эльвира молча кивнула головой.

Гоуска потребовал «Шерри», а для себя коньяку.

– Где же ваш друг?

Гоуска уставился одним глазом на Эльвиру.

– Кого вы имеете в виду?

– Очень мило! Вы же обещали познакомить меня с секретарем Гуэткина.

– Ах, да! Помню, помню. Но, к сожалению, в эти дни я не видел его.

Подошел официант и поставил на стол бокал и рюмку. Наливая вино Эльвире, он склонился над ее ухом.

– В кабинете номер два вас ждет господин Прэн.

«Вот это интереснее», – решила Эльвира и неторопливо встала.

– У меня деловой разговор с администрацией, – сказала она Гоуске. – К сожалению, я должна вас покинуть.

Гоуска разочарованно развел руками.

– Искренне огорчен, убит… – бормотал он, целуя руку Эльвиры. – Может быть, вы скоро освободитесь?

– Едва ли, – бросила она уже на ходу.

Прэн, сотрудник прессы американского посольства в Праге, был неравнодушен к Эльвире. Она это знала и старалась использовать Прэна в своих интересах.

Прэна считали специалистом в области внешней политики, человеком, имеющим большие связи, но практическая деятельность Прэна оставалась для многих тайной.

Эльвира вошла в кабинет и остановилась в нерешительности: в комнате никого не было. На столе стояла большая ваза с фруктами и бутылка шампанского. На спинке кресла висел пиджак спортивного покроя.

Эльвира оглянулась. Обстановка складывалась благоприятно, можно было рискнуть. Эльвира быстро подошла к креслу и опустила руку в карман пиджака. Она нащупала пачку сигарет. В другом кармане оказался носовой платок и какой-то ключ, в третьем – нагрудном – ничего не было, а из четвертого торчали автоматическая ручка и карандаш. Так же тщательно Эльвира обследовала и внутренние карманы. Один оказался пустым, а из второго Эльвира вынула записную книжку и быстрым движением сунула ее за свой широкий шелковый пояс.

Бесшумно раздвинулись драпри, показался Прэн.

– Роберт! Как я рада! – воскликнула Эльвира.

Целуя ей руку, Прэн спросил:

– Кто этот человек, с которым ты сидела?

– Ах, вот оно что! – Эльвира звонко рассмеялась. – Роберт ревнует! Я сидела с чехом. Это видный деловой человек Праги.

– Настоящих деловых людей можно найти только в Америке.

– Ты в этом уверен?

– Да.

– Нескромно с твоей стороны, мой милый!

…В первом часу ночи Эльвира снова появилась в зале. Джаз непрерывно играл танго и слоу-фокстроты.

Обермейер, ждавший сестру у окна, с подчеркнутым раздражением посмотрел на часы.

– Где ты пропадала?

– Виделась с Прэном.

– Черт знает что! Мы опаздываем. Едем же!

– Ты взял все, что нужно?…

– Да, да, да, – сухо ответил Мориц.

Когда машина тронулась, Обермейер поинтересовался:

– Ну, как себя чувствует твой Прэн?

Эльвира рассказала о встрече. Потом она вынула записную книжку и молча подала брату.

– Это что?

– Записная книжка.

– Прэна?

– Да.

– Почему она у тебя?

Эльвира рассказала.

– Ты уверена, что он ничего не заметил?

– По-моему, да, – не совсем твердо произнесла Эльвира.

– Смотри, как бы не дошло до скандала.

– Пустяки… Из Прэна я могу веревки вить. Допустим даже, что он видел. Что за беда? Я всегда найду, что сказать.

Милаш Нерич проснулся, против обыкновения, поздно: стрелка на ручных часах подползала к цифре двенадцать. Лампа на тумбочке, которую он не погасил вечером, продолжала гореть. Ее неестественно бледный, рассеянный свет тонул в лучах солнца, проникавших в комнату сквозь неплотно сдвинутые шторы окна.

И первое, что ощутил Нерич, была неприятная тяжесть в голове и горьковато-кислый привкус во рту. Мелькнула мысль: не заболел ли?

Он приподнялся, сел в постели и почувствовал тупую боль в висках. Нерич поморщился, неодолимо потянуло снова лечь. Он сомкнул веки, осторожно опустился на подушку, вытянулся и, не раскрывая глаз, попытался сообразить: что же было причиной такого долгого и тяжелого сна?

Вчера он заснул рано и как-то внезапно, даже не успел выключить свет настольной лампы. Перед сном читал длинное письмо из Белграда. Читал, с трудом пересиливая дремоту. Помнится, успел вложить письмо в конверт и сунуть его под подушку. Спал крепко, очень крепко. Ни разу не проснулся за ночь и не притронулся к стакану с минеральной водой, который поставил с вечера на тумбочку, полагая, что после сытного ужина его будет мучить жажда.

В чем же причина?

Собираясь с мыслями, Нерич повернулся на бок, почти машинально сунул руку под подушку и… содрогнулся.

Конверта, который он засунул туда с вечера, не было. Он приподнялся, сдвинул подушку с места. Сердце билось учащенно. Нерич соскочил с кровати, сбросил на пол одеяло, простыню, перевернул матрац – конверта нет. Он опустился на колени, заглянул под кровать, потом выдвинул ящик тумбочки.

Письмо исчезло…

Холодная испарина выступила на лбу Нерича. Он тяжело опустился в кресло, принуждая себя к спокойствию, пытаясь последовательно восстановить в памяти все события вчерашнего дня.

В них, казалось, не было ничего, что выходило бы из круга его привычных действий. Он провел несколько деловых встреч, зашел на главный почтамт, потом сходил к антиквару, получил закрытое письмо, пообедал, вернулся в отель. Ужинал у себя в номере. В начале одиннадцатого лег в постель, прочел письмо и уснул. Вот и все.

Повернув голову, Нерич посмотрел на дверь. В замочной скважине торчал ключ. Он никогда на ночь не вынимал ключа из двери, не нарушил этой привычки и вчера. И, чтобы окончательно проверить себя, Нерич подошел к двери, дернул ее. Дверь была заперта.

Куда же исчез конверт с письмом? Не мог же он рассыпаться в пыль! И тем не менее в номере его не было. Выкрали? Но как? Каким образом? И кто это сделал? Кто сумел проникнуть в запертую изнутри комнату, проникнуть незаметно, не разбудив его, человека осторожного и чуткого, который просыпается от малейшего шороха?

А что, если в самом деле выкрали? При этой мысли Нерич похолодел.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Нерич стал машинально натягивать на себя сорочку, брюки, пиджак. Необходимо что-то предпринять, и предпринять немедленно, но что – он и сам еще не знал.

Но кто, кто взял письмо? Впрочем, так ли это теперь важно? Важно, что пропало письмо, заключающее в себе государственную тайну Югославии.

В нарушение устоявшейся с годами привычки, Нерич закурил натощак. Жадно несколько раз затянулся папиросой и почувствовал головокружение. Он снова опустился в глубокое кресло, сизые облака дыма окутали его.

Постепенно сознание подсказало ему, что произошло что-то гибельное, непоправимое.

Постоянно живя в Карловых Варах, Нерич работал ассистентом в терапевтической клинике профессора Лернэ. Медицина была официальной профессией Нерича. Но он имел и другую профессию – неофициальную. Он был разведчиком. В 1932 году, вернувшись домой, в Югославию, после окончания Пражского университета, Нерич был призван в армию для прохождения военной подготовки, а потом зачислен на специальные курсы. Там он принял предложение разведотдела Генерального штаба Югославской армии снова отправиться в Чехословакию, которую он неплохо изучил за пятилетнее пребывание в Праге.

Его убедили, что в этом предложении нет ничего, что могло бы потревожить его совесть. Так устроен мир. Каждая страна стремится знать все тайны своих соседей. Югославия к тому же питает недоверие к определенным военным и правительственным кругам Чехословакии и, в частности, к таким лицам, как Годжа, Беран, Махник, Сыровы, Крейчи, и к их близкому окружению. Опасным является стремление Германии проникнуть в Чехословакию, используя судетскую проблему.

Перед Неричем поставили задачу: контактируя свою разведывательную работу с югославским военным атташе в Праге и прикрываясь деятельностью врача, выяснить, какие позиции завоевывает Германия в Чехословакии, кто поддерживает в этой стране прогерманский курс, как реагирует на это высший офицерский состав. В то же время Белград интересовался югославской политической эмиграцией, осевшей в Праге.

Вот и все задачи. И до сегодняшнего дня, казалось, ничто не мешало Неричу выполнять несхожие функции профессионального врача и разведчика, живущего на нелегальном положении. Он еженедельно приезжал в Прагу, задерживался в ней на денек-другой, встречался со своими «друзьями» по нелегальной профессии, получал через засекреченное лицо – малоприметного в городе антиквара – очередную почту, идущую дипломатическими каналами, сдавал ему свои письма и возвращался в Карловы Вары.

Теперь эта привычная работа нарушена исчезновением письма.

Нерич растерялся. Все письма из Белграда он обязан был, по ознакомлении с ними, возвращать на вторые сутки. Так он делал почти все три года своей работы, так должен был поступить и сегодня. Что теперь делать?

Сказать, что сам уничтожил письмо, – не поверят. И не поверят потому, что он никогда к такому средству не прибегал, да и письмо по содержанию было слишком серьезно. В нем Белград обращал внимание своего резидента на то, что под прикрытием так называемого гейнлейновского движения в чешских Судетах Германия планирует захват Чехословакии. Видные чехословацкие деятели настроены германофильски и всеми средствами содействуют Гитлеру в реализации его агрессивных замыслов.

Письмо содержало указания, как Неричу вести себя дальше.

И такое письмо исчезло… Карьера, столь успешно начатая, грозила внезапно и трагически оборваться. Неведомый похититель уже знает, что он, Нерич, не только врач-терапевт и ассистент известного профессора Лернэ, но и тайный агент чужой страны. Этот некто, возможно, держит сейчас в своих руках письмо и размышляет над тем, как лучше его использовать.

А если похититель – лицо, о котором идет речь в письме? Дрожь пробежала по телу Нерича. С разоблаченными агентами не шутят.

Немедленно же нужно сообщить обо всем в Белград. Немедленно… Иного выхода нет. Он, возможно, попал в ловушку, расставленную его невидимыми врагами, и надо напрячь все силы, чтобы выбраться из нее.

Нерич, не раздумывая больше, сел за стол и начал писать шифровку. Он быстро набросал несколько строк. В дверь постучали.

«Странно, – подумал Нерич, откладывая перо, – кто может стучаться ко мне?»

Свидания здесь, в «Империале», он никому не назначал, да это было бы по меньшей мере неосмотрительно с его стороны. Быть может, пришел кто-нибудь из администрации отеля?

Стук повторился. Нерич подошел к двери, повернул ключ два раза и взялся за ручку.

Перед ним стоял его друг Мориц Обермейер.

Нерич пропустил гостя в комнату и, плохо скрывая растерянность, спросил его:

– Чем обязан удовольствию видеть тебя?

Обермейер молча улыбнулся, обнажив свои крупные длинные зубы и неприятно бледные, точно восковые, десны. На несколько секунд он задержал свой взгляд на столе, потом неторопливо сел в кресло.

Живя в Карловых Варах, Нерич часто посещал дом Обермейера. Но Обермейер у него был не больше двух раз. Тем более странным и необъяснимым показался Неричу визит Обермейера в отель «Империал».

«Черт его принес не вовремя!» – с досадой подумал Нерич.

Обермейер между тем взял из открытой коробки, стоящей на столе, длинную болгарскую папиросу, вгляделся в этикетку, чему-то усмехнулся и небрежно бросил папиросу на стол. Потом вынул из кармана сигару, откусил ее кончик и закурил.

Нерич быстро задвинул ящик стола, в который успел спрятать начатую телеграмму, и сел напротив гостя.

Нерич знал, что Обермейер, как судетский немец, является участником гейнлейновского движения; ходили упорные слухи, что он связан с гестапо.

В планах своей работы в Чехословакии Нерич никогда не выпускал из виду Обермейера, рассчитывая при случае использовать его в своих интересах. Втайне он лелеял надежду, что рано или поздно ему удастся привлечь Обермейера к сотрудничеству в пользу югославской разведки. Этим отчасти можно было объяснить и его посещения друга и его ухаживание за сестрой Обермейера Эльвирой Эрман.

Нерич был твердо убежден, что Обермейер знает о нем лишь то, что знают все, то есть что он занимается медициной.

Но сейчас Нерич вдруг поколебался в этом своем убеждении. А если Обермейер знает больше? Легко предположить, что нацистская Германия имеет своих надежных людей в Югославии. Профессия разведчика так опасна, так чревата неожиданностями! Беспощадная тайная война не прекращается ни на один день.

Размышляя об этом, Нерич тревожно посматривал на длинного, костлявого Обермейера. Мориц аккуратными колечками пускал фиолетовый дымок и щурил свои бесцветные, лишенные жизни глаза. На гонких губах играла ироническая улыбка.

Эта улыбка еще больше насторожила Нерича.

Обермейер пошевелил бровями, такими же бесцветными, как и глаза, повертел между пальцами дымящуюся сигару, посмотрел на ее кончик и, не поднимая головы, спросил:

– Ты, Милаш, чем-то расстроен?

– Почему ты так думаешь?

Обермейер пожал плечами.

– Ты мне сегодня совсем не нравишься. У тебя неважный вид. Ты нездоров?

– Да нет… как будто все в порядке.

– Как будто?

– Пожалуйста, не придирайся к словам.

– О! Ты нервно настроен.

– Я?

– Ты, Милаш.

Разговор между старыми друзьями не ладился. Нерич закурил болгарскую папиросу с длинным цветным мундштуком, встал и начал ходить из угла в угол.

«Не явился же он затем, чтобы сказать, что у меня сегодня плохой вид», – раздраженно думал Нерич.

– Перестань метаться, давай лучше поговорим, – резко сказал Обермейер.

Нерича покоробил этот вызывающий тон.

– О чем? – спросил он, сдерживая себя, чтобы не ответить резкостью.

Ссоры между друзьями случались. Нерич всегда был вспыльчив, а Обермейер слыл человеком необузданного нрава, любившим поиздеваться над людьми.

Несмотря на несходные черты характера, на студенческой скамье их связывала дружба. Более состоятельный Нерич частенько выручал безденежного Обермейера; Мориц, естественно, дорожил этой дружбой, не вполне бескорыстной. Они сохранили ее и после окончания университета.

– Садись! – повторил Обермейер. – Будем говорить о серьезном деле…

– У тебя ко мне дело? Любопытно. Я готов слушать, – сказал Нерич, но не сел, желая показать, что не считается с Обермейером. Он был раздражен, ему хотелось разозлить Морица.

– Как хочешь, – к удивлению Нерича, спокойно сказал Обермейер. – Я полагал, что сидя ты лучше воспримешь то, с чем я хочу тебя познакомить.

Обермейер засунул руку во внутренний карман своего серого пиджака, извлек оттуда несколько листков бумаги и поднес их к лицу друга.

В глазах у Нерича зарябило. Он побледнел. Перед ним было директивное письмо из Белграда.

– Мориц! Так, значит, ты… Как оно попало к тебе?

Обермейер усмехнулся, давая понять, что вопрос Нерича наивен.

– Возьми.

Нерич схватил письмо: он лихорадочно разглядывал его, все еще не веря, что оно снова в его руках.

– Я рад, я очень рад. Ты настоящий друг… Хорошо, что все так благополучно кончилось.

– Для кого хорошо, а для кого не слишком, – растягивая слова, проговорил Обермейер.

Нерич удивленно поднял глаза.

– Не совсем тебя понимаю…

– В твоем положении следует быть сообразительней, – язвительно продолжал Мориц. – Письмо разоблачает тебя. Наконец мне удалось проникнуть в твою скрытую жизнь. Признаться, я огорчен. Мой неподкупный друг Нерич работает против моей родной страны, против Германии. Опасное занятие. Оно тебе может стоить жизни.

Глаза друзей встретились. Они будто изучали друг друга. Нерич пытался прочесть мысли Обермейера, но прозрачный холодный взгляд гестаповца ничего не выражал.

– Теперь ты мой враг, – сказал Обермейер. – Но ты можешь снова вернуть мою дружбу. Стоит только произвести переоценку ценностей.

– На что ты намекаешь? – с трудом выговорил Нерич.

– Мы оба разведчики, оба работаем в чужой для нас стране. Разница лишь в том, что немцы скоро будут здесь хозяева, а вы, югославы, никогда…

Нерич начинал понимать, к чему клонится дело.