Отзывы на книгу «Глазами клоуна»

Приступая к чтению книги, я знал, что роман Бёлля сравнивают с "Над пропастью во ржи" Сэллинджера, более того, есть мнение, что Бёлль, переводивший на немецкий роман американца, подражает ему. Поэтому меня раздирали противоречивые чувства, с одной стороны книга Сэллинждера мне не очень понравилась и не хотелось тратить время на её вариации, с другой - все же хотелось иметь собственное мнение о культовом романе немецкого классика.

Слава Богу, мое восприятие книги оказалось иным, привязка с Сэлленджеру показалась мне надуманной. Конечно, в обоих случаях речь идет о конфликте отцов и детей, о бунте против родительского представлении о жизни, но тогда было бы логично объявить обоих писателей подражателями Тургенева :)

Бёллю удалось предвосхитить настроения европейской молодежи, которые через каких-то 5 лет после выхода книги выльются в бунт "молодых рассерженных людей".

События романа умещаются всего в несколько часов, да и событиями их назвать сложно - весь роман состоит из нескольких телефонных звонков, сделанных главным героем и одной встречи. Но промежутки между этими действиями заполнены рефлексирующим монологом Ганса Шнира.

Ганс находится в конфликте со всеми, кто его окружает. У него очень сложные отношения с родителями, с братом, с бывшими друзьями (бывшими, потому что нынешних у него нет), с критиками, с католиками, в среде которых вращается его бывшая девушка, наконец, с самой этой девушкой.

Правда, здесь есть один нюанс, он отвергает всех, кроме Марии, но Мария отвергла его. Поэтому этот конфликт иного свойства, но именно он усугубляет и обостряет все другие векторы общения Ганса с окружающим миром.

Ведь, Гансу Шниру ничего не нужно от жизни, кроме того, чтобы рядом с ним была любимая женщина и чтобы люди были честными по отношению друг к другу. Но как раз честности он не находит. Все общество пронизано лживостью, опирающейся на традиционность и ханжескую пристойность. Его состоятельная семья - образцовый пример такой тошниловки, мать, держащая детей впроголодь, по ночам обжирающаяся в подвале, а попутно занимающаяся показушной "общественной деятельностью" отец имеющий любовницу, что ни для кого не секрет. Ганс не может простить родителям гибели младшей сестры Генриетты, которую они, во время наступления американцев благословили "защищать Рейх", а ныне изображающих из себя честных бюргеров, не имеющих ничего общего с фашизмом, более того, борющимися ныне за "расовую справедливость".

Послевоенная Германия полна типов вроде Калика, поддерживавших в свое время нацистов, а сейчас пытающихся представить себя людьми с "безупречным политическим прошлым". Полно противоречий и общество католиков, с которым Гансу приходится сталкиваться из-за Марии и брата Лео.

Все, с кем общается в этот день Ганс Шнир и о ком он вспоминает, все они выглядят самыми настоящими паяцами, кривляющимися и выделывающимися, по сути - клоунами.

Ах, да - это же Ганс Шнир - клоун, и имя у него простецкое - Ганс, типа нашего Иванушки, но он единственный, кто является в романе самим собой, все остальные озабочены исполнением своих ролей, они самозабвенно играют вечную старую комедию масок, это они - клоуны.

А Ганс не хочет участвовать в этом спектакле, он-то клоун, но он клоун по профессии, он клоун только на арене, в жизни он старается быть человеком, самим собой. В реальной жизни он отказывается юродствовать, но в том-то и заключается трагедия, что окружающие его люди удовлетворены своими ролями и от него требуют того же. Маскарад продолжается, и Ганс готов опуститься на самое дно социальной иерархии, стать нищенствующим уличным музыкантом, но не плясать под чужую дудку, наигрывающую комическую мелодию.

Ганс Шнир - всего лишь клоун, который хочет быть человеком, среди людей, предпочитающих быть клоунами.

- Я клоун и собираю мгновения.
Генрих Бёлль ''Глазами клоуна''

Послевоенный мир глазами клоуна, собирающего мгновения жизни: на лице грим, чтобы скрыть любое проявление мимики, в душе меланхолия, а в голове мигрень и только глаза клоуна остаются распахнутыми и смотрят на мир из глубины невинной, чистой, почти детской души. Ганс Шнир – нонконформист из рода Чацких. Честность и открытость которых всегда приводят в замешательство других людей и понятно, что Шнир, как и Чацкий у Грибоедова, как гвоздь в стуле - мешает сидеть и жить окружающим. Человек, которому в этом мире нет места. Нигде. Ни в семье, так как она его ''исторгла из своего сердца'' за недостойное поведение; ни рядом с женщиной – Мари ушла от него; ни среди друзей, потому что они живут иначе, они умеют примиряться с жизнью и с обстоятельствами, в отличие от Шнира; ни найти утешение в церкви и религии, потому что чем больше рассуждают деятели церкви о морали, нравственности, тем больше проступает их эгоизм и ханжество; ни в профессии, потому что нет ничего ужаснее, чем клоун, вызывающий жалость. Уход Мари, как катализатор ускорил процесс сползания на обочину жизни, пытаясь одним вечером встроиться хоть в одну из систем, Шнир будет обзванивать своих друзей и знакомых, но он – чужой. Чужой потому, что не желает поменять свои убеждения, где-то пойти на сделку с совестью, где-то простить, где-то примириться с окружающей действительностью. Но он не может. Просто не может найти себя в мире обыкновенного фашизма, в мире, где бывшее нацистское государство превращается в демократическое, где бывшие нацисты создают фонды Помощи расам, он не может примириться с тем, что бывшие нацисты в новом мире богатеют, а те, кого гнобили во время войны, теперь, в мирное время живут у грани нищеты. Он не может примириться с матерью, которая, отправив дочь умирать, при известии о её смерти только спокойно продолжила есть суп, матерью, которая соблюдая диету не позволяла детям есть хлеба, пирожных и вдоволь шлепать по лужам, матерью, которая тайно в погребе поедала ветчину, жадно разрывая розовые куски руками и запихивая себе в рот, лишь бы никто не увидел, с матерью, которая однажды ''исторгла его из своего сердца''. В этом мире люди, чтобы не остаться в меньшинстве и не оказаться на обочине жизни очень легко меняют убеждения. В этом мире протестанты и католики вместо того, чтобы примириться и уважать друг друга, ещё больше разжигают межрелигиозные страсти.

Потерянное поколение – определение, которое случайно обронила Гертруда Стайн: Все вы потерянное поколение, вся молодежь, побывавшая на войне. У вас ни к чему нет уважения. Все вы сопьетесь.
Трагическое, чувственное и немного нервное восприятие действительности потерянным поколением, поиски истинных ценностей в любви, творчестве, дружбе, в их мире нет места лживости убеждений, войнам, денежным расчетам и миллионам, вернее деньги существуют для того, чтобы их тратить на жизнь, баловать детей и любимых людей, но никогда ценные бумажки не должны ложиться мертвым грузом и придавливать своих владельцев.
Да, Ганс Шнир не прекрасно-положительный герой, не бэтмен, спасающий тысячи людей, он просто потерянный клоун, который и путается в своих убеждениях, и мало верит в то, что они жизнеспособны, но мир, показанный его глазами, заставляет тихонько прикрыть глаза, глубоко вздохнуть, взять гитару и набренчать несколько знакомых мелодий, позвонить подруге и сказать, как ценишь её, обнять близкого человека и положить холодные ладони ему подмышки, чтобы согреться. Мир таков, каким мы хотим его видеть…Глазами клоуна или собственными глазами, оставшись один на один с миром.

P.S. Вот ещё что мне пришло в голову: Служкин у Иванова в ''Географе'' - это Шнир по-русски, разлива 90-х годов, когда тоже рухнула одна система и ей на смену пришла другая, когда бывшие коммунисты вдруг стали демократами, а хулители церкви неожиданно уверовали, стоя с оплывшими, толстыми и лживыми лицами в храмах. А тысячи людей просто потерялись.

Если Вы думаете, что в книге рассказывается о буднях цирковых актеров, то Вы ошибаетесь. Эта книга о человеке, который думает, как ему жить дальше, жить без любимой женщины, которая покинула его. Как и все безнадежно влюбленные люди он не верит, что это навсегда. И как многие глупцы, он заглушает свою сердечную боль хорошей порцией спиртного…

...Есть, правда, такое лекарство, как алкоголь, но оно исцеляет на время…

…Клоун, который начал пить, скатится по наклонной плоскости быстрее, нежели запивший кровельщик упадет с крыши…

А бывает ли вечная любовь? Говорят, что в мире есть люди однолюбы, которые всю жизнь живут только ради одного человека. И среди них (как это не странно!) встречаются не только женщины, но и мужчины. Такие люди крайне болезненно переживают разрывы и неразделённую любовь. Они могут годами оставаться одни, постоянно думать о любимом человеке, пытаться его вернуть или же завоевать. Ганс Шнир – это именно такой человек.
И мне хотелось бы сказать о нем цитатой из книги:

- Шнир, - сказал он, - я начинаю понимать, что с вами. Очевидно, вы, как все ослы, однолюб…

Романтики в этой книге мало. Мне было страшно читать, как Ганс чахнет и уничтожает себя из-за того, что не может быть вместе с Марией. Если человек вовремя не остановится, у него попросту могут начаться проблемы с психикой.
Он надеялся на ее любовь, на ее возвращение, а она не хочет возвращаться. Простить и проститься - близкие по смыслу слова и смысл этот заключается в том, чтобы отказаться от обиды, обиды на то, что человек, которого надо простить, не оправдал надежд на него. И остается одно:
Простить и проститься

..Не надо тревожить ушедших мгновений, не надо их воскрешать…

Я выбрал имя Грустный Клоун,
Соединяя смех и плач.
О, зритель! Ты щадить способен,
Но вместе с этим ты палач.
Ваш смех порою жалит злее,
Чем сотня разъяренных пчел,
Но я терплю, ведь вам виднее,
Вы - зрители, а я - актер.
А замечали, мимоходом
Следя за действием игры,
Что жизнь разыграна по нотам,
Которым авторы - не вы?
Наверно, в этом мы похожи,
Но я, мне кажется, честней:
Не притворяюсь, сидя в ложе,
А признаю - я лицедей.
По сто ролей за день меняю,
Но ведь и вы вольны порой
Примерить новые наряды,
А к ним манеры и настрой.
Скажите, вы снимали маски?
И что за ними, пустота?
Иль вихрь сумасшедших красок,
Иль маски новой чистота?
Так, может, это вы - актеры,
А я - ваш зритель и судья,
Решающий смешные споры?
Мы с вами квиты, счет - ничья.
Мне не чужда печаль и грусть,
Но я сквозь слезы улыбаюсь
И Грустным Клоуном зовусь,
Снимая шляпу перед вами...

Белый клоун, белый мученик
Ради смеха пьяно-жгучего
Будет издеваться над собой…
Вечером здесь у него заботы,
Ведь униженье — его работа,
Но посмеется последним наш невидимый герой.

«Viva Kalman!» © «Агата Кристи»

Один мучительный день из жизни Ганса Шнира: день, когда он мечется по маленькой квартирке, по закоулкам своего кипящего от ненависти мозга, по всей своей полной отчаяния жизни.
Он неврастеник, это ясно. И мозги у него действительно кипят: каждый взгляд, каждое действие вызывают к жизни лавовый поток воспоминаний — иногда и о том, что в действительности никогда не происходило. Шнир часто говорит о себе «рассвирепел» (вспомнился Моржов Алексея Иванова: «быстро и хладнокровно пришёл в бешенство» — вот очень похоже).
Бёлль — любимый писатель моего папы. Когда ещё он советовал мне эту книгу почитать. Тогда — да, наверное, взяло бы за душу и вывернуло наизнанку. Сейчас — нет. Сейчас таких ГГ в избытке. А в те времена, наверное, Шнир редкостью был: такой откровенный социопат, эгоист и тролль.
Вполне понимаю, почему «Глазами клоуна» издали в СССР (а ведь в ту пору подход к переводам и изданию зарубежной литературы на «партийном» критерии основывался; именно поэтому мы знали Родари и не знали Толкиена). Шнир против войны, против капитала, против церкви. Хотя это его отношение — сугубо личное: война отняла у него сестру, капитал — родителей, а церковь — брата и любимую женщину. Но кто из стоявших у руля стал бы обращать внимание на такие «мелочи».
Взаимоотношения персонажей густо — гуще некуда — замешаны на религии, эту тему предпочитаю не обсуждать лишний раз.
Несмотря на лапидарные описания действующих лиц, они долгое время продолжают оставаться картонными статистами все-на-одно-лицо (и немецкие фамилии тут вовсе ни при чём), да так оно, в сущности, и есть: это люди, которых Шнир ненавидит. Надо ли о них ещё хоть что-нибудь говорить? Жаль мне только, что не получила развития линия отношений Шнира и его импресарио Цонерера: что-то такое тут напрашивалось, вроде «Дягилев/Нижинский» — только, разумеется, труба пониже и дым пожиже.

— С вашей стороны было просто идиотизмом согласиться на снижение гонорара. Контракт есть контракт... и раз произошёл несчастный случай, вы были вправе прервать выступление.
— Цонерер, — сказал я тихо, — в вас действительно заговорили человеческие чувства или...
— Чепуха, — возмутился он, — я вас люблю. Если вы этого до сих пор не поняли, значит, вы глупее, чем я думал, и, кроме того, с вами ещё можно делать деньги. Только перестаньте пьянствовать. Это ребячество.
Цонерер был прав. Ребячество... Он нашёл нужное слово.

На месте Цонерера многие читатели, наверное, нашли бы другое нужное слово — покрепче. Когда Шнир, весь такой отчаявшийся, униженный и оскорблённый, выпросил у Эдгара денег и тут же уехал от него на такси, я просто начала ругаться в голос. Практически ненависть… и тут же эпизод с их (Ганса и его Geschwister) детским постоянным голодом. Хоть плачь. Нельзя же так. Мне остро захотелось спросить у своих детей, помнят ли они, что в детстве им пришлось голодать. И в то же время страшно. Нет, лучше не надо.
Даже в истории с Марией, которую Шнир любил и потерял, не удаётся однозначно ему сочувствовать. Вот то ли «так ему и надо за то, что он такая сволочь», то ли «он такая сволочь, потому что вон сколько на него свалилось». И сама эта неоднозначность — наиболее серьёзный плюс произведения.
Очень интересны и по-настоящему ценны размышления Ганса об искусстве, о его правде, об отношении к нему в обществе, о сущности таланта и горечи его утраты — пусть неявно, но в то же время отчётливо эти темы пронизывают весь текст. И вот это меня за душу взяло, в самую сердцевину попало:

…когда я показываю один и тот же номер в десятый или в двадцатый раз, он мне настолько приедается, что на меня нападает — в полном смысле слова — припадок зевоты; с величайшим напряжением приходится сдерживать мускулы рта. Я сам навожу на себя скуку. Стоит мне представить себе, что некоторые клоуны лет тридцать подряд проделывают одни и те же фокусы, как сердце у меня сжимается от страха, словно я обречён съесть мешок муки ложку за ложкой. Все, что я делаю, должно радовать меня самого, иначе я заболеваю.

Перевод мне попался немного дурноватый, периодически спотыкалась о какие-то нелепости. Например, «не имел ничего во рту», в смысле «не ел». По-русски можно же было сказать «не было ничего во рту». Или ещё: «перехватил через край». Извините, или «хватил через край», или просто «перехватил» (но тут путаница со значением о еде). Или об отце Шнира: «Почему, выступая перед экраном телевизора, он говорил о долге перед обществом…» О_о «с экрана телевизора», «по телевидению», «перед телекамерами», в конце концов. «Перед экраном телевизора», извините, один Сергей Юрьевич Беляков из Таганрога выступает :-/

Вот ещё о чём следует сказать: «Глазами клоуна» — очень немецкая литература. Конечно, ближайшие ассоциации скорее с Максом Фришем напрашиваются (и не с «Назову себя Гантенбайн», как можно было бы ожидать, а с «Человек появляется в эпоху голоцена»), но я, пока читала, не раз и не два вспомнила Германа Канта. Вот его я читала как раз в то время, когда надо было бы Бёлля прочесть. «Остановка в пути» и «Актовый зал» очень понравились, «Выходные данные» — чуть меньше. А нынче, верная своей привычке «ветвиться», была обескуражена тем, что информации о нём в сети — минимум; с трудом удалось даже установить годы написания вышеперечисленных произведений (соответственно 1977, 1965, 1972), а в Вики на Германа Канта даже отдельной странички нет. Лишь в огромной статье «Немецкая литература» он упомянут в разделе «Литература ГДР» — в общем списке с уничижительной строкой об авторах, произведения которых издавались потому, что были угодны режиму :(

Жалею ли я о том, что не прочитала «Глазами клоуна» тридцать лет назад? Да. Жалею ли я о том, что прочитала эту книгу сейчас? Нет.

Притворство сплачивает воедино тех, кто связан круговой порукой лицемерия.

Мольер

На сольное представление клоуна по имени Ганс Шнир собрались люди из разных общественных прослоек. Среди них его родители, брат Лео, перешедший в католицизм, бывшая спутница жизни Мари и её муж Цюпфнер, католические знакомые, с которыми Ганса на определённом этапе свела жизнь... и даже его покойная сестра Генриетта, погибшая в самом конце мировой войны. Однако нам предлагают непривычную, перевёрнутую перспективу. Именно клоуну отведена роль зрителя, который оценивает собравшуюся публику и пытается каждому определить его место. На всё это у него есть один день. Свет в зале потушен, представление начинается, дамы и господа!

Оставшись без работы и без денег, Ганс возвращается в родной город в надежде найти поддержку. Общество, которое мы видим через призму восприятия клоуна, пронизано лицемерием сверху донизу. Двуличие и ханжество окутывают как общественную, так и частную сферу. Яркий пример - семья самого Ганса Шнира. Его родители всегда были в высшей степени состоятельными людьми, но, как Ганс признаётся отцу, в детстве дети часто оставались голодными.
Ксенофобия матери Ганса не помешала ей после окончания войны занять видное место в комитете по преодолению расовых противоречий. Во время войны она яростно выступала против «жидовствующих янки» и отправила свою совсем юную дочь на защиту немецкой земли.
Двойные стандарты, эгоизм и мелкие подлости так называемых «истинных» католиков (и не только их) показаны убедительно, хотя мне антиклерикальная составляющая романа не показалась особенно резкой.

Нет, если уж лицемерить, то наверняка так, чтобы получить максимум удовольствия, а это значит поставить на католическую карту. С этой картой никогда не проиграешь.

Ганс осознаёт, как католические друзья Мари отравляют ей жизнь своими нравоучениями. В этом частном примере отражается проблема общества в целом, где якобы намного легче прожить на пятьсот марок, чем на две тысячи.
Глаза у клоуна широко раскрыты, и он прекрасно подмечает ханжеские попытки защититься от человеческой природы, отрицая естество и манипулируя людьми с помощью угрызений совести. Здесь хочется воскликнуть, что жизнь и без того достаточно запутана, чтобы её ещё осложнять надуманными догматами!
Картинно занимаясь благотворительностью, мать Ганса не упускает любую возможность оплатить свою деятельность на «благо человечества» из общественных фондов.

Несмотря на то что на личном банковском счету моей матери в графе «сальдо» записана шестизначная цифра — все её счета за телефон (и конечно же расходы на поездки в Амстердам и другие города) оплачивает Центральный комитет.

Милейшая женщина, эта госпожа Шнир. Даже трагическая смерть родной дочери, кажется, не может поколебать её уверенности в собственной правоте.
Опять же, это не частный случай, не исключение, а вполне распространённое явление.
Клоун знакомит нас и с другим персонажем, который успешно «перекрестился» из убеждённого нациста в защитника прав человека.

Калик — это тот молодчик, который донёс на меня, обвинив в пораженчестве, а потом, когда надо мной устроили суд, потребовал проявить твёрдость, неумолимую твёрдость. Это его осенила гениальная идея мобилизовать сиротский дом для «последней схватки с неприятелем». Я знал, что теперь он важная птица. В вечерней газете говорилось, что «Крест» ему пожаловали за «заслуги в деле распространения демократических взглядов среди молодёжи».

Люди, конечно, могут измениться и получить прощение, но для этого желательно, чтобы они раскаялись, а этого у героев романа как-то не наблюдается.

Представители описываемого общества находятся во власти множества предрассудков, не позволяя себе открыто выйти за рамки «нормы», нередко установленной кем-то в стародавние времена, о которых большинство этих людей имеет весьма расплывчатое и искажённое понятие... Что подтверждается попытками героев книги обращаться к истории, ссылаясь на Генриха VIII и его сложные матримониальные отношения.
Семья любящих друг друга Сабины и Карла нуждается в деньгах, но это не мешает им заводить детей. Находясь в плену искусственных установок, они лишают себя счастливой повседневной жизни, заменяя простые радости нудными рассуждениями и позволяя раздражительности захватывать домашнее пространство.
Мари очень привязана к Гансу, но она не может принять «жизни во грехе» и того, что её возлюбленный не принимает католичества. Девушка не позволяет себе просто наслаждаться жизнью. Мари и Ганс часто говорят о будущих детях, но Мари не может родить ребенка вне брака.
Попытки компромисса оказываются безуспешными. Конфликт между чувствами и долгом, как его понимает католичка Мари, приводит к печальным последствиям. Это неприятие собственной жизни заставляет её делать аборты, о которых Ганс не догадывается.

Большинство персонажей верят, что они всё делают правильно и следуют своим «принципам». Но насколько они в этом искренни, насколько честны хотя бы сами с собой?
Ощутимый налёт фальшивости присутствует в их восприятии естественных сторон жизни.

Деньги — это почти такая же щекотливая штука, как «вожделение плоти». Никто открыто о них не говорит, никто открыто не думает; либо потребность в деньгах «сублимируется», как сказал Мари священник о «вожделении плоти», либо считается чем-то вульгарным; во всяком случае, деньги никогда не воспринимаются в том виде, в каком они нужны человеку: как еда, как такси, как пачка сигарет или номер с ванной.

Мы видим, что главный герой проницателен и довольно обидчив. По его собственному признанию, Ганс моногамен, и, полюбив Мари, он не может думать о другой. Для него вернуть девушку - вопрос жизненной необходимости. При этом его отношение к Мари выдаёт собственника, он считает её «падшей женщиной», раз она посмела уйти к другому. Есть в его, вероятно, искренних чувствах, элемент инфантилизма и эгоизма.
Отец, узнав о сердечной драме сына, справедливо советует ему примириться.
Гансу, на мой взгляд, не хватает спонтанности и эмпатии. В этом смысле молодой Шнир сам часть общества с его фальшивой добродетелью, недостатки которого он умело обнажает. Наблюдая и выявляя пороки окружающих, он сохраняет определённую отстранённость. Ганс, видимо, не способен прочувствовать, как важно для Мари её мировоззрение, которое он не разделяет. Он так и не стал сопричастен переживаниям и душевным мукам женщины, живущей рядом с ним.
Здесь мы приходим к вечному вопросу о ценностях. Как правило, не бывает «плохих» и «хороших» ценностей или «правильных» и «неправильных» норм, всё зависит от прилагаемого критерия. Мы можем не разделять систему ценностей, составляющую мировоззренческий стержень Мари, но это не значит, что от такого отношения эти ценности становятся «плохими». Сравнительно «универсальным» критерием, который применим в таких вопросах, можно считать счастье близких. Плохо то, что причиняет им боль. Ганс заставлял любимую им Мари страдать...
У героя, который ещё молод, есть шанс стать лучше, развить в себе умение сопереживать, перевернуть страницу и начать смотреть в будущее.