Выныривая из забытья, он смотрел вверх, где яркое голубое небо казалось ему бесконечно далеким будущим. Там не было места ни ему самому, ни вообще человеку. Небесная голубизна сменялась темной беспросветной глубиной ночи. Здесь он ощущал себя стоящим на краю бездны. Всего один шаг отделяет его от края, за которым начинается вечность…

– Проснись, барин! – Андрей открыл глаза. Видение пропало. Его место заняла улыбающаяся физиономия Федьки:

– Хватит спать. Кушать подано!

Только теперь Андрей понял, как он голоден. Наступило утро. Утро второго дня после битвы. Все это время он ничего не ел, только пил воду, которую ему подносил Федька. По его мнению, кормить раненых полагалось только через двое суток. Как знать, быть может, в Федьке таилось много талантов.

С этого момента Андрей понял, что пойдет на поправку. Слабость еще давала себя знать, но, почувствовав ее, он уже не впадал в забытье, а засыпал здоровым сном. А когда не спал, предавался беседам с другими офицерами, спасенным им французом, да и с тем же Федькой, которого начал воспринимать уже не совсем как слугу.

Кстати, француз оказался вовсе и не французом, а итальянцем Анджело Пильени, родом из Пизы. Младший отпрыск аристократического семейства, рыцарь, без наследства, без средств к существованию, вынужденный искать, кому продать свою шпагу. Знакомая картина, сложившаяся в Европе много столетий назад. Она стала следствием законов, запрещающих дробление землевладений.

Безземельные рыцари были основной движущей силой крестовых походов. Ими создавались рыцарские объединения, о которых Андрею многое рассказывал отец – сам крупный землевладелец, имевший единственного сына. Особенно отец любил поговорить об ордене тамплиеров, ставшем самостоятельной силой в Европе. Фактически тамплиеры создали первую европейскую банковскую систему, должниками которой вскоре оказались монархи многих стран Европы.

В родительском доме Анджело, наряду с фехтованием, обучался игре на музыкальных инструментах и пению. В армию Наполеона он поступил в 1808 году как музыкант. Но жалование музыканта оказалось в четыре раза меньше, чем у рядового гусара. Через два года Анджело сдал экзамен на первый офицерский чин и навсегда расстался с горном и барабаном.

Интересно, что никто из раненых не удивился, узнав, что среди них оказался офицер армии противника. В своем нынешнем состоянии он не был для них врагом. Без шуточек, конечно, не обходилось, но все охотно общались с ним, благо, свободное владение французским языком в России было важным элементом воспитания дворянских детей.

Только на третьи сутки обоз смог двинуться дальше, в сторону Твери. Местные подсказали дорогу. Надо было спешить. Вот-вот должна была начаться осенняя распутица. Но ушли недалеко. С пригорка увидели французский разъезд, до полусотни всадников.

В ту пору французы еще только подходили к Москве. Не встречая в пути серьезного сопротивления, они больше всего были озабочены продовольственными проблемами. Голод тогда еще не взял супостатов за горло, но трудности с продовольствием уже обозначились. Конные разъезды французской армии шныряли в радиусе ста километров вокруг Москвы в поисках продовольствия.

Обоз спешно укрылся на опушке леса. Телеги с ранеными затолкали в кусты. Успели выпрячь и отвести в сторону лошадей, зарядить ружья и пистолеты, благо, оружия в обозе было много. Дали по пистолету и раненым. В плен сдаваться никто из них не собирался.

Когда конники приблизились почти вплотную, дали залп. Ружей хватило, чтобы выстрелить еще по разу. Взялись за сабли. Было ясно, что десятку мужиков не выстоять против полусотни кавалеристов, даже и в лесу. Но в тот момент, когда защитники обоза уже готовились подороже продать свои жизни, кавалеристы повернули лошадей вспять. Нескольких раненных двумя залпами им оказалось достаточно, чтобы понять: маленький обоз не будет легкой добычей.

Пока возвращались к телегам, выяснилось, что оборонять эту лесную опушку собиралось еще десятка два мужиков. С неделю назад, когда в округе появились французы, в эти леса они увели свои семьи и скот. А вчера их деревню разграбили французы. Унесли с собой все, что осталось, но дома не тронули. Более того, оставили старикам деньги за реквизированные продукты. Такого благородства от них никто не ожидал. Да и денег таких, бумажных, в деревне отродясь никто не видывал. В ходу были медные, да иногда и серебряные монеты. Ассигнация была крупная, целых пятьдесят рублей, она полностью покрывала потери крестьян от набега и подталкивала их к мысли, а не продать ли французам с выгодой еще продуктов из своих запасов.

Длиннобородые мужики обступили телеги. Вперед выступил коренастый мужик с аккуратно подстриженной бородкой, как потом оказалось, деревенский староста. Поняв, что в телегах находятся раненые русские офицеры, мужики особого почтения не проявили, но шапки все же поснимали. А староста все просил офицеров посмотреть на ассигнацию, что оставили французы. Не фальшивая ли? Кто-то из офицеров подержал в руках ассигнацию, но сказать про нее что-либо путное не смог. Жаль, что ассигнация не дошла до Андрея. Он бы про нее мог сказать многое!

Но Андрей в это время спал. Спал сном праведника.

* * *

Еще почти месяц обоз с ранеными полз в сторону Петербурга, пока не застрял окончательно неподалеку от Твери в маленькой раскольничьей общине. Дальше на колесах было двигаться уже нельзя, а на полозьях еще нельзя. Недалеко за месяц ушел обоз, но это и понятно. Шли лесами, кружными дорогами, без карт и проводников. Кроме того, надо было обслуживать раненых. Менять повязки, вовремя кормить.

Община приняла их на постой, пока не установится санный путь. Не за так, конечно, но деньги у господ офицеров были, и они готовы были платить их за себя и за слуг. Граница же между господами и слугами за время пути и тесного общения, когда-то незыблемая, неприступная, как-то постепенно размылась, стала условной, хотя до панибратства не доходило.

Кто-то из раненых к этому времени уже почти поправился. Андрей, например, уже сидел в телеге, а если бы не сломанная нога, наверное, уже ходил бы. Мастер на все руки Федька сделал ему костыль. С его помощью и при поддержке Степана Андрей уже делал первые шаги. Снимать с ноги шину было пока рано.

Андрей часто и подолгу беседовал с Федькой на самые разные темы. Рассказывал ему что-то о государственном устройстве, о Франции и французах, о европейских государствах, о науке, в которой Европа преуспевает, а Россия отстает. Повинился Андрей перед Федькой и в том, что согрешил в Рузе. Сделал он это почти сразу после боя, как только смог говорить. Просил, чтобы сказал о том отцу, если сам до родного дома не доедет. Сокрушался, что может ребенок на свет появиться сиротой. Батюшка тогда для него что-нибудь сделает.

Потом, когда Андрей понял, что останется жить на этом свете, разговоры он эти прекратил. Он твердо решил вывезти из Рузы Настеньку и жениться на ней. Интересно, что Федька сразу понял, о ком идет речь. Настя была дочерью богатого оброчного крестьянина, чей дом под железной крышей стоял неподалеку от дворянского собрания почти в центре города Руза.

Общался Федька и с мужиками из раскольничьей общины. С ними он говорил все больше на темы религии. Сам он ни в бога, ни в черта не верил, но отчего же не поговорить, когда делать нечего. Мужики же к религии относились всерьез, так что Федька скоро понял, что могут и побить, если он уж слишком свое безбожие выказывать станет.

Андрея же он как-то спросил, от чего же приверженцев старой веры стали на Руси именовать раскольниками, когда именно они блюли старую веру. Несправедливо это. Надо было бы нас всех раскольниками называть, а их – староверами. Андрей согласился с ним, а потом начал рассказывать то, что сам знал по отцовским урокам.

Со времен Петра Великого дворянские юноши обязаны были получать образование в кадетских корпусах или за рубежом. Богатые родители, владевшие более чем тысячью душ, имели право давать своим чадам домашнее образование.

В кадетский корпус принимали детей в возрасте от четырех до шести лет. Жили они там на полном пансионе. При этом родители, если они были, должны были дать обязательство не забирать оттуда ребенка ни при каких обстоятельствах на протяжении пятнадцати лет! Чаще всего туда попадали сироты. Отдавали туда детей и вдовы, ясно, что не от хорошей жизни. Выходили из кадетских корпусов уже не дети, а младшие офицеры от прапорщика до подпоручика либо статские чиновники соответствующего ранга.

Отец Андрея, человек богатый и широко образованный, имея единственного сына, учить его решил дома. Он сам составил обширную программу и неукоснительно выполнял ее почти десять лет. В основе программы лежали военные науки. Иная карьера им для сына не мыслилась. Фехтование, стрельба, кавалерийская подготовка. Этому Андрея начали обучать с четырех лет. Тогда же стали преподавать ему языки: русский, французский, греческий, латынь. Позже начали преподаваться более сложные науки: математика, основы баллистики и фортификации, история.

Отец никак не мог подобрать сыну преподавателя истории. Беседовал с одним, другим, третьим – все не то. Сам взялся за дело. Перечитал книги по древней истории, по которым учили его самого, начал рассказывать сыну. Тот слушал с интересом, запоминал хорошо. История древнего Рима, древней Греции были описаны замечательно и во многих книгах. А вот с историей России, как ни старался отец, ничего хорошего не вышло. Краткие описания царствий, вот и вся история страны. Да и то с ошибками, знающему человеку заметными.

Действительно, на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков на русском языке читать было нечего. Вся русская литература того времени могла уместиться на одной полке, а среди не более чем десятка ее авторов возвышались имена Екатерины II и Михаила Ломоносова. Бесспорно, люди великие, но писательство для них было не более чем побочным занятием. Впрочем, не совсем так. Ломоносов внес огромный вклад в русскую словесность. Им был создан первый в стране учебник грамматики, по которому потом на протяжении более пятидесяти лет учились писать дети и взрослые.

В предисловии к своему учебнику Ломоносов написал бурную хвалу русскому языку, утверждая, что он лучше и богаче многих других европейских языков. Наверное, он знал, что говорил, но относились его слова скорее к разговорной речи. Письменная же речь в то время была тяжеловесной и неповоротливой. Это был язык победных реляций, язык од и восхвалений. На нем нельзя было написать ничего похожего на трагедии Шекспира, Дон Кихота Сервантеса или путешествий Гулливера Свифта. Все это, как и многое другое, читалось образованными людьми на французском и английском языках, реже – на латыни.

И все же будущее всегда рождается в прошлом. Вслед за Ломоносовым огромный вклад в русскую словесность внес Николай Карамзин. Он впервые использовал для написания литературного произведения сложившийся к концу восемнадцатого века разговорный русский язык, язык образованной публики. Его «Записки русского путешественника», а вслед за ними повесть «Бедная Лиза» были, вероятно, первыми литературными опытами такого рода. Кажется, именно эти два великих человека и положили начала русской литературы, ставшей в девятнадцатом веке в один ряд с европейской.

Но когда Иван Николаевич думал об образовании сына, Карамзин еще не написал труд своей жизни «История государства Российского». Так что про раскол Андрей рассказывал Федьке со слов отца, считавшего это событие печальной страницей в истории православия, да и Руси тоже. Винил он в нем, прежде, всего патриарха Никона и тогдашнего царя Алексея Михайловича. Первого за то, что хотел поставить церковь выше государства. Не в традициях христианства это. Второго же, за то, что не сумел противостоять патриарху, допустил раскол и сам начал преследования староверов.

Известно давно, чем больше гонений, тем больше стойкость в вере. Маленькая община в испанском городе Толедо сохраняла верность христианству на протяжении шестисот лет арабского владычества. И ведь выстояла! Пожалуй, и евреи сохранили свою веру благодаря преследованиям. То же самое будет и со староверами, – не раз говорил отец, и оказался прав на все сто процентов. Народ против староверов не ожесточился, и даже втихомолку почитал их как мучеников за веру. Власти постепенно снижали гонения, а староверы научились оказывать помощь друг другу. Их представители стали выбиваться в купцы и заводчики, в благодарность за успехи, не оставлявшие помощью свои общины.

Конечно, в православии Россия – наследница Византии и должна была бы следовать греческим канонам отправления культа, постепенно ликвидировать накапливающиеся со временем расхождения в обрядах, потому как не было в реформах Никона ничего принципиального, ничего такого, чего народ бы не понял постепенно, после терпеливых и долгих разъяснений.

Рассказывая все это Федьке, Андрей и сам стал лучше понимать отца, в позиции которого чувствовалась боль за несправедливо отторгаемую часть православной общины.

Октябрь тянулся бесконечно долго. Наконец, снег покрыл поля, реки замерзли. В это время французы уже бежали из сгоревшей Москвы. Их когда-то великая армия перестала существовать. Остатки ее возвращались в Европу, хоть и просвещенную, но все же, видимо, не до конца. Не хватило ведь ума не соваться в Россию. Но об этом здесь в глуши пока никто ничего не знал.

В начале ноября Федька, взяв проводника из общины, верхом поскакал в Тверь. Нанял там возчиков с санями, договорился о постое, отправил в Санкт-Петербург письма от офицеров и вернулся обратно. Уложился в четыре дня. Он-то и привез весть о полной победе над французами.

Уже почти оправившиеся от ран офицеры по такому случаю готовы были качать Федьку, да и было за что его благодарить. Не только за благую весть. Но еще и за то, что никто из них не умер от ран. Использовав «Аква Виту», Федька нарушил известную в то время статистику смертности от ран: пятьдесят на пятьдесят. А жить, все-таки, хорошо!

А дальше все оказалось совсем не так просто, как хотелось бы. На всех путешественниках начали сказываться долгая дорога, промозглая сырость и холод осени, отсутствие теплой одежды, случайная и нерегулярная еда. В Твери они все еще как-то держались. Там их приняли как героев, а вот по дороге в Петербург, в общем, не самой тяжелой части пути домой с Бородинского поля, все начали раскисать. Так что к отчему дому Андрей и его спутники прибыли не в лучшем виде.