II

В августе 1812 года эскадрон лейб-гвардии Его Императорского Величества гусарского полка скорым маршем подходил к уездному городку Руза Московской губернии. Конники устали, за шестнадцать дней они прошли немалый путь в семьсот с лишком верст от Павловска под Санкт-Петербургом, сюда, к городу Руза, что находится западнее Москвы в районе Можайска. Устали и лошади, а их было приказано беречь пуще глазу.

В виду города у брода через неглубокую речку по приказу командира эскадрон остановился. Надо было почиститься, привести в порядок себя и лошадей. В город эскадрон должен был войти во всей красе. С музыкой и развернутыми знаменами.

Нижние чины и солдаты принялись скидывать с себя амуницию и расседлывать лошадей. Офицеры, вслед за своим полковником, спешились и ждали дальнейших указаний. В городе эскадрон ждали. Так что вскоре навстречу ему двинулась депутация горожан. Впереди скакал городской голова, за ним вразнобой следовали местные дворяне. Все весьма пожилые, давно вышедшие в отставку и доживающие свой век в маленьком городишке. За ними, чуть особняком, скакал управляющий усадьбой братьев Тучковых – четырех генералов русской армии, которых многие офицеры эскадрона хорошо знали.

Командир эскадрона снова сел в седло. Так же поступили и офицеры, выстроившиеся за ним полукругом. Получилось красиво. Будь здесь где-нибудь поблизости художник, мог бы прославить себя картиной с названием «Встреча русского воинства жителями города Руза». Фоном для картины могли бы стать тучные поля, речка и золотые маковки церквей маленького города.

Городской голова доложил гусарскому полковнику, что город готов к отражению неприятеля. Провиант для солдат и фураж для лошадей заготовлены, бани для солдат протоплены, ночлег для них обеспечен. А вот для господ офицеров, – он поманил рукой управляющего генеральской усадьбой, – тот соскочил с лошади, снял картуз, низко, до земли поклонился полковнику и, запинаясь, произнес заранее заготовленную речь:

– Их сиятельства генералы, братья Тучковы просят оказать им честь и изволят пригласить вас и господ офицеров квартировать в их усадьбе, сколько потребуется. Все припасы и все помещения усадьбы в вашем полном распоряжении.

– А что же братья Тучковы, кто-нибудь из них здесь, любезный? – спросил полковник.

– Нету никого. Все при армии. Давеча, один из них наезжал, наказывал вас принять честь по чести, – отвечал управляющий.

Ну что, господа офицеры, слава братьям Тучковым! – произнес торжественно полковник.

Офицеры ответили командиру дружным «ура»!

В это время на дороге из города появился еще один верховой. Он быстро приближался. Известный своей зоркостью полковник, привстал на стременах:

– Мать честная, – произнес он, – да это же корнет Славский! Как он сюда попал?

Верховой лихо осадил коня в метре от полковника:

– Дозвольте доложить, ваше превосходительство, поручик Славский прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы!

Полковник и поручик спешились одновременно. Бросив поводья лошадей подоспевшим ординарцам, подошли друг к другу. Полковник по-отечески обнял поручика, похлопал его по плечу:

– Растет, растет молодежь, а ведь когда вас забрали от нас, вы были корнетом.

– Да, ваше превосходительство, произведен в поручики месяц назад по личному распоряжению Его Императорского Величества за выполнение особого задания. На него ушло у меня почти два года, – ответил Славский с юношеским задором.

– Славно, видать, довелось вам потрудиться, поручик. Отдохнуть бы следовало после трудов праведных, а не сюда лететь сломя голову в самое пекло. Дело-то нам предстоит жаркое. Силен супостат. Немногие вернутся с поля, а вам еще бы жить и жить! – Произнося эти слова, полковник неспешно направился к развесистому дубу у обочины дороги. – Впрочем, раз вы уже здесь, рад буду взять вас обратно в эскадрон. Пока офицером для особых поручений, других вакансий у меня нет, но, думаю, скоро будут. Скорее, чем хотелось бы.

– Благодарю вас, ваше превосходительство! Я прибыл в Петербург в конце апреля, но доложить вам о своем прибытии сразу не мог. Сдавал дела, ждал аудиенции у Его Величества. Потом навестил отца, и на перекладных сюда, к вам. Коня уже здесь купил. Конь в масть не сразу нашелся. А про свои приключения я вам как-нибудь все расскажу. Теперь уже можно.

Командиру эскадрона хотелось послушать о приключениях своего офицера, но момент был явно неподходящим. Надо было разместить людей на постой, отдать приказания офицерам, в общем, распорядиться по хозяйству. А потом уж можно будет и поговорить.

Остаток дня прошел в хозяйственных хлопотах, в банных трудах и закончился ужином. У нижних чинов и рядовых все это было по-простому, им еще и службу надо было нести. Караулы поставить, выслать разведку вокруг города. Все это делалось всерьез и профессионально. Служба в лейб-гвардии была почетной. Кого попало сюда не брали. Офицеры же и вовсе – сливки общества, сыны высшего дворянства страны. Опора трона. У офицеров же тот вечер прошел даже с некоторым шиком. В усадьбе генералов Тучковых им приготовили изысканный ужин. Пировало с ними и все городское начальство.

Говорят, что по поводу отправки лейб-гвардии в состав действующей армии в высших эшелонах власти возникли сомнения. Стоит ли отправлять малочисленные подразделения, где офицерами сплошь отпрыски знатных фамилий?

Конец этим рассуждениям положил сам император: «Гвардии, в первую очередь, должно охранять отечество, корону и трон, а не мое тело. Императоры приходят и уходят, а отечество остается», – говорят, произнес он. Злые языки при этом, утверждали совсем другое, что император просто хотел как можно скорее отправить гвардию куда-нибудь подальше от Петербурга. Слишком уж большое участие она принимала в последнее столетие в дворцовых переворотах.

Процедуры принятия решений на вершине власти всегда таинственны и никогда не становятся доподлинно известными. Факт лишь в том, что был составлен план передислокации лейб-гвардии в сторону Москвы. Полкам и отдельным эскадронам были назначены разные маршруты и их конечные точки, с тем, чтобы не перегружать и без того плохие дороги войсками и обозами. Кроме того, было важно по возможности рассредоточить нагрузку на населенные пункты вблизи Москвы, которым предстояло кормить элитные части.

На следующий день по случаю прибытия эскадрона в город Руза в Дворянском собрании был объявлен бал. По малости помещения городского Дворянского собрания и с учетом хорошей погоды бал организовали в саду перед ним. Здесь же расставили столы с закусками и кресла для дам.

Посмотреть на бал пришли чуть ли не все жители города. У местных девиц, да и у их мамаш дух захватывало при виде блестящих гвардейских офицеров при саблях, в роскошных ментиках и киверах. Играл небольшой оркестр из местных музыкантов. Эскадронные трубачи и барабанщики вторили им мощно и слаженно, пугая своими аккордами и пассажами местную живность.

Говорят, что после этого бала у всех коров в ближайших домах пропало молоко. Но коровы, это еще что. А вот мамаши! Они бдительно следили за своими дочерьми, и готовы были жертвовать собой всякий раз, когда к ним подходили офицеры. Дочери тоже были готовы на жертвы, что уж и говорить об офицерах. Тут все ясно, где молодость, там и любовь. А для любви нет преград.

Сколько в этот и последующие дни завязалось романов. Сколько пролилось слез и вырвалось на свободу эмоций. Сколько страстей было удовлетворено, а сколько нет. Летописи молчат об этом. Известно только, что когда через две недели эскадрон во всей красе покидал город, в нем еще долго не прекращались рыдания, и не напрасно. Точно известно другое: не всем, далеко не всем солдатам и офицерам эскадрона довелось пережить события ближайшего будущего, чтобы после них вспоминать о маленьком городке Руза, об ее обитателях и обитательницах и об этой большой войне.

* * *

Вслед за эскадроном следовал обоз из более чем пятидесяти телег. В обозе ехала нестроевая часть эскадрона: лекари, санитары, коновалы, кузнецы, мастера по ремонту оружия. Везли с собой разные припасы, в том числе порох и пули для ружей и пистолетов. Ехали в обозе и маркитанты, чаще всего в этом качестве выступали жены нижних чинов.

Помимо них к обозу приписывалась офицерская прислуга. С одной стороны она была нужна для обслуживания своих господ в походе, а с другой, чтобы вытаскивать их с поля боя в случае ранения или гибели. Для этой цели выбирались наиболее преданные слуги, не слишком молодые, но и не особенно старые.

Ехал в обозе и Федька со своим напарником Степкой. Оба они служили гусарскому поручику Андрею Славскому. А до того служили они еще и его батюшке, гусарскому полковнику, раненному под Аустерлицем, и тем завершившему свою службу. Федька при нем был ординарцем, а Степка денщиком.

В бою Федька, он был левша, всегда скакал по левую руку от своего барина, так они прикрывали друг друга. Вместе они отработали несколько приемов взаимодействия в бою в разных случаях, что часто помогало им выжить. Федька сам был из донских казаков, мастер сабельного боя, хорошо стрелял из пистолета, но оружие это не любил. Ненадежное слишком. Зато он прекрасно метал ножи. С давних времен казаки сами делали ножи для метания. Маленькие, но тяжелые, напоминавшие по форме наконечники пики или стрелы, они затачивались с двух сторон. Такой снаряд, пущенный умелой рукой, с десяти метров пробивал кольчугу не хуже пистолета.

Еще Федька уважал пращу. В походах он всегда носил ее на поясе рядом с кинжалом. Это, говорил он, оружие последнего боя. Когда тебя уже спешили, любой подобранный с земли камень с помощью пращи может превратиться в грозный снаряд.

Степка талантами Федьки не обладал. Сам был из крепостных крестьянин. После ранения ездил за барином в обозе возчиком, как и сейчас. Он ценился за свою поистине необыкновенную, медвежью силу, что в военных походах часто бывает нужным. В воинских искусствах он был не силен, но знал толк в лошадях, а в драке, с оглоблей в руках, мог бы дать сто очков вперед десятку фехтовальщиков.

На следующий день после ухода из Рузы эскадрон вступил в зону боевых действий. О том, что сражение произойдет здесь поблизости, на Бородинском поле, в это время в эскадроне еще никто не знал. Но то, что командующим назначен Кутузов, узнали еще в Рузе. Кутузову-стратегу офицеры верили, но не забывали при этом его прозвище «придворный лис». А может, и хорошо это, в данном случае, когда надо перехитрить Наполеона. То, что этот гениальный полководец где-то рядом, щекотало нервы.

Разведка доложила, что слева, примерно в версте, движется вражеская колона численностью до полка, то есть примерно в десять раз больше эскадрона. Укрылись в лесу. Французы, боясь засад, лесов избегали.

К вечеру соединились со своим полком и получили боевую задачу в сражении, назначенном на завтра, – стоять в лесу на левом фланге армии, себя не обнаруживать, быть в резерве до полудня. С полудня начать беспокоить французские тылы. Замаскировать на опушке леса батарею из трех орудий. По возможности выводить на нее конницу противника. В случае отступления русских войск в зоне действия полка прикрывать отход. После трех часов, если не поступит иного приказа, действовать по обстоятельствам. Поддерживать контакт и взаимодействовать с соседними полками. При необходимости помогать друг другу.

Скажем прямо, боевой приказ не был четким, но в отсутствии оперативной связи, наверное, он и не мог быть иным. Но с началом сражения все пошло не так. Реденький лесок, где стоял полк, вдруг оказался в зоне оперативного интереса противника. Полагая, что он не занят русскими, к нему устремилась вражеская пехота. Два эскадрона полка были введены в бой с задачей вывести пехоту на замаскированную батарею. Маневр удался блестяще. Множество вражеских тел осталось лежать на поле боя. Французская пехота откатилась назад.

Воспользовавшись замешательством противника, батарею тут же на руках переместили на другое место и снова замаскировали. Но тут по лесу начали бить французские орудия. Командир полка немедленно вывел людей из-под огня, направив четыре эскадрона во французский тыл.

На рысях прошлись по тылам, вышли на стрелявшую по лесу батарею, разогнали и побили прислугу, но захватить батарею не удалось. В сторону гусар развернулся французский кирасирский полк. От прямого столкновения с ним гусары уклонились, имитируя бегство, втягивая врага в преследование. И снова им удалось вывести врага на замаскированную батарею.

Появились первые потери среди гусар, но считать их в пылу боя никто не пытался. Тут русская пехота в ближней части поля начала отход. Назвать его организованным было нельзя, но не было это и бегством. Передовые шеренги русских солдат сдерживали противника какое-то время, давая возможность отступающим закрепиться на новом рубеже. Потом обессиленные и обескровленные, они откатывались назад, проходили сквозь ряды своих, перегруппировывались, и все начиналось сначала.

Лейб-гвардейцы, вместе с двумя другими конными полками, попытались зайти в тыл наступающей французской пехоте, но наткнулись на сильный артиллерийский огонь и, неся большие потери, отошли. Бой в это время уже приобрел хаотический характер. Никто не отдавал команды, а если это и делалось, то никто их не слышал. Центр битвы сместился в правую часть поля, и командир полка приказал ординарцу найти горнистов трубить сбор.

Остатки полка, человек двести, вскоре собрались на опушке того леса, где все начиналось сегодня утром. Командир пересчитал офицеров. Из командиров эскадронов осталось трое. Корнетов было меньше половины. В эскадронах тоже насчитывалось меньше половины состава. Многие были легко ранены, но остались в строю.

Командир полка сказал офицерам:

– Господа, идем в последний бой. Французов бить, себя и солдат беречь, но не жалеть! За веру, царя и отечество! Он взмахнул саблей и тут же, сраженный шальной пулей, рухнул с коня.

Гусары снова ринулись в бой. Остатками своего эскадрона теперь командовал поручик Андрей Иванович Славский. Он вел своих бойцов туда, где вокруг горстки русских пехотинцев сгрудилось не меньше роты французов. Удар удался. Смяли французов.