Спустя еще полчаса и мне тоже изменили силы. Хотя я уже совсем не молод, я еще бодр и привык к пустыне и к лишениям, иначе и быть не могло после того, как я побывал пленником племени Халайфа. Но теперь я не в силах был идти дальше, остановился и попросил моих товарищей бросить меня и продолжать путь. Единственным ответом Орма было то, что он протянул мне свою левую руку. Я оперся на нее, оттого что жизнь любезна всем, особенно если имеешь какую-нибудь цель в жизни – какое-нибудь желание, которое хочешь исполнить, как я того хотел, хотя, сказать правду, в это мгновение я почувствовал стыд за себя самого.

Так мы шли некоторое время, походя на трезвого человека, старающегося спасти двоих пьяных друзей от встречи со строгим полицейским – смертью. Сила Орма достойна восхищения, или, быть может, все дело в его сердечной доброте и жалости, которую внушала ему наша беспомощность, и в них-то он черпал силы терпеть наш двойной вес.

Внезапно он упал, как будто его подстрелили, и остался лежать без сознания. Профессор же сохранил долю разума, хотя он и бредил и не переставал бормотать о том, что «безумно было пускаться в этот путь только для того, чтобы укокошить пару дурацких львов». И хотя я не ответил ему ни слова, в душе я вполне соглашался с ним. Потом он вдруг вообразил, что я священник, стал передо мной на колени прямо на песке и стал пространно исповедоваться в своих грехах, которые, поскольку я мог понять, хотя мало обращал на это внимания, состояли главным образом в том, что он незаконно присвоил некоторые древности или обманул других, приобретая их.

Чтобы успокоить его, так как я боялся, что его помешательство может стать буйным, я произнес какое-то дикое отпущение грехов, после чего бедняга Хиггс свалился и спокойно лег рядом с Ормом. Перед моими глазами тоже стали носиться странные видения ранней юности, и я почувствовал, что великая тьма смерти надвигается на меня.

Что было мне делать? Я подумал, что следует зажечь костер, во всяком случае он отогнал бы львов и других хищников, которые иначе могли напасть на нас раньше еще, чем мы умрем. Но я не в силах был собрать необходимое для костра топливо. У меня оставалось еще три патрона в моей винтовке, – остальные патроны я бросил, чтобы не тащить лишней тяжести. Я решил выстрелить из ружья, оттого что был уверен, что в том состоянии, в котором я находился, мои патроны не могли мне больше служить ни для того, чтобы добыть пищу, ни для защиты.

Вскоре я убедился, что в последнем я был не прав. Быть может, даже в этой бескрайной пустыне кто-нибудь услышит звук выстрела, а если нет – ну что же! – конец.

Я приподнялся, сел и сделал первый выстрел, совсем по-детски думая о том, куда упадет пуля. Потом я заснул ненадолго. Вой гиены разбудил меня, и, оглянувшись, я увидел сверкающие глаза животного совсем неподалеку от меня. Я прицелился, выстрелил и услышал, как она завыла от боли. Эта гиена, подумал я, больше не будет нуждаться в пище.

Царившая вокруг тишина угнетала меня; она была так ужасна, что я даже пожелал, чтобы гиена вернулась обратно. Подняв винтовку прямо над головой, я выстрелил в третий раз. Потом я взял в свою руку руку Хиггса, оттого что она была звеном – последним звеном, которое связывало меня с человечеством и миром, – и лег навзничь.

Я проснулся, почувствовав, что глотаю воду, которой кто-то поит меня. Я проглотил довольно много воды, не столько, сколько мне хотелось, а столько, сколько дал мне выпить поивший меня, потом приподнялся на руках и огляделся. Звезды ярко сияли в прозрачном воздухе пустыни, и в их свете я узнал лицо Квика, наклонившегося надо мной. Я увидел также Орма, сидя озиравшегося тупым взглядом, в то время как большой пес желтой масти с головой, напоминавшей голову волкодава, лизал его руку. Я сразу же узнал этого пса; это был тот самый пес, которого Орм купил у каких-то кочевых туземцев и которого он прозвал Фараоном. Подальше я увидел двух верблюдов.

– Как вы нашли нас, сержант? – спросил я слабым голосом.

– Не я нашел вас, доктор, – ответил Квик, – а пес Фараон. В таком деле пес может больше, чем человек, оттого что он находит обонянием то, чего человек не может увидеть. А теперь, доктор, если вам лучше, поглядите, что с мистером Хиггсом. Боюсь, что он умер.

Я поглядел и, хотя я не сказал этого, подумал то же самое. Нижняя челюсть у него отвисла, и он лежал пластом и не двигался; его глаз я не видел за закрывавшими их черными стеклами очков.

– Воды, – сказал я, и Квик стал поить профессора.

Тот все еще был неподвижен, так что я расстегнул его одежду и стал слушать сердце. Вначале я не уловил биения, потом услышал слабое пульсирование его.

– Есть еще надежда, – ответил я на вопросительные взгляды. – Случайно нет ли у вас с собой бренди? – прибавил я.

– Никогда еще не пускался в путь без бренди, доктор, – ответил Квик, с обиженным видом доставая металлическую флягу.

– Влейте ему в рот немного, – сказал я, и сержант охотно исполнил мое распоряжение, которое немедленно возымело действие, оттого что Хиггс сразу же сел, открыл рот и закашлялся.

– Бренди… мерзость… трезвенник! Проклятая шутка! Никогда не прощу вам. Воды, воды! – забормотал он хриплым голосом.

Мы дали ему воды, и он пил много и жадно, пока мы не отобрали ее у него. Потом он мало-помалу пришел в себя. Он поднял на лоб свои темные очки, которых никогда не снимал, и поглядел на сержанта своими пронзительными глазами.

– Понимаю, – сказал он. – Мы, значит, все же не умерли. Жалко, оттого что мы успели пройти через все ужасные предварительные стадии смерти. Что случилось?

– Право, не знаю, – ответил Орм, – спросите у Квика.

Но сержант был уже занят тем, что разжигал небольшой костер, на котором он сварил для нас пищу. Через четверть часа мы уже ели суп, и какая это была чудная трапеза! Когда мы поели, Квик снял с верблюдов несколько одеял, которыми он накрыл нас.

– Спите, – сказал он, – мы с Фараоном посторожим.

Когда мы проснулись, солнце уже стояло высоко, и мы убедились, что все это не приснилось нам, оттого что перед нами был Квик, гревший на огне мясные консервы, а рядом с ним сидел Фараон, внимательно смотревший на Квика – или на мясо.

– Поглядите, – сказал мне Орм, указывая на горы, – они все еще во многих милях от нас. Было безумием думать, что мы сможем добраться до них.

Я кивнул головой и повернулся, чтобы посмотреть на просыпавшегося в это мгновение Хиггса. Он являл собой презабавное зрелище. Его ярко-рыжие волосы торчали во все стороны и были полны песка, белья на нем не было – по-видимому, на каком-то этапе нашего пути он расстался с остатками его, оттого что оно натирало его свежие болячки, – а его белая кожа, не исключая лица, вся была обожжена солнцем. Его лицо так изменилось, что злейший враг – и тот не узнал бы его. Он зевнул, потянулся – добрый знак для человека и для зверя – и попросил воды, чтобы помыться.

– Боюсь, что вам придется помыться песком, как это делают эти проклятые арабы, – сказал Квик, кланяясь. – В этой высохшей стране нельзя тратить воду на умывание. Но я захватил с собой немного вазелина, а также головную щетку и зеркало, – добавил он, доставая вещи, которые он назвал.

– Согласен с вами, сержант, – сказал Хиггс, взяв их, – было бы преступлением расходовать воду на умывание. Никогда больше и думать об этом не буду. – Он взглянул в зеркало на себя и уронил его в песок, воскликнув: – Не может быть! Неужели это я?

– Осторожнее, сударь, – сказал сержант серьезно: – Недавно вы сами говорили мне, что нехорошо разбить зеркало; к тому же оно у меня единственное.

– Уберите, – сказал профессор, – я не хочу видеть его. Доктор, прошу вас, намажьте мне лицо вазелином и другие больные места тоже, если хватит вазелина.

Мы оказали друг другу эту услугу, и вначале смазанная жиром кожа заставила нас сильно страдать, но потом боль прошла и мы сели завтракать.

– Ну, сержант, – сказал Орм, опорожнив пятую чашку чая, – расскажите же нам, как было дело.

– Ничего особенного, капитан. Зеу вернулись без вас, а так как я не знаю их языка, я ничего не понял из их рассказов. Я вскоре дал понять Шадраху с компанией, что они все должны отправиться со мной на поиски за вами, какой бы там ни был ветер – смертоносный или не смертоносный, – они могут называть его, как им угодно. Они говорили, что я сошел с ума и что идти бессмысленно, так как мы все давно мертвы. Я спросил Шадраха, не хочет ли он тоже умереть. – И сержант похлопал по своему револьверу. – Тогда он послал со мной людей.

Вас мы не нашли, верблюды отказывались идти, и мы потеряли одного из Абати. Все, что мы могли сделать, это вернуться в оазис, пока не поздно, и переждать бурю. Но Шадрах не хотел никуда идти даже тогда, когда буря окончилась. Разговаривать с ним не имело смысла, тем более что я не хотел марать руки его кровью. Я взял двух верблюдов, нагрузил их, и мы отправились в путь вместе с Фараоном.

Я был уверен, хотя и не в состоянии был объяснить это нашим Абати, что, если только вы остались в живых, вы непременно направитесь в сторону той гряды холмов. Я знал, что у вас нет компаса и что вам никак не сориентироваться. Я поехал вдоль равнины, поднимаясь время от времени на вершины песчаных холмов. Я ехал весь день, а когда настала ночь, остановился, оттого что ничего не было видно. Задумавшись, я сидел среди этой огромной пустыни и вдруг, через час или два, заметил, что Фараон поднял уши и посмотрел на запад. Я тоже стал смотреть на запад, и мне показалось, что я увидел вспышку света, по направлению от земли к небу, так что это не могло быть падающей звездой, а скорее было выстрелом из винтовки прямо вверх.

Я снова прислушался и ничего не услышал, но зато несколько мгновений спустя пес снова поднял уши, как будто он услыхал что-то. Тут я решился и поехал в темноте, направляясь к тому месту, откуда, как мне казалось, исходила вспышка света. Я ехал целых два часа, время от времени стрелял из револьвера; не получая ответа, я перестал стрелять и остановился. Но Фараон не хотел останавливаться. Он начал визжать, понюхал воздух, побежал вперед и скрылся в темноте. В темноте я услышал, как он лаял не более как в ста шагах от меня, вероятно, для того, чтобы позвать меня. Я отправился вслед за ним и нашел вас троих лежащими замертво, как я подумал было в первое мгновение. Вот и все, капитан.

– Хорошо то, что хорошо кончается. Мы обязаны вам жизнью, сержант.

– Прошу прощения, капитан, – скромно ответил Квик, – вовсе не мне, а псу Фараону. Он умный пес, хотя и горячий, и вы сделали хорошее дело, купив его за бутылку виски и шестипенсовый перочинный нож.

Оазис мы увидели только на рассвете следующего дня, потому что двигались очень медленно. У нас было только два верблюда, так что двоим из нас пришлось идти пешком. Из этих двоих сержант, разумеется, все время был одним, а его хозяин – вторым. Оливер Орм при подобных обстоятельствах наименее эгоистичный человек, какого я когда-либо знавал. Его нельзя было уговорить хоть на полчаса сесть на верблюда, так что, когда я шел пешком, одно животное оставалось без всадника. Напротив того, Хиггс, раз усевшись на верблюда, ни за что не хотел слезть с него, несмотря на мучения, которые ему причиняли его болячки.

– Я отсюда не сойду, – повторил он много раз по-английски, по-французски и на разных восточных наречиях. – Я достаточно находился, хватит на всю мою жизнь.

Мы оба сидели на верблюдах, когда вдруг сержант остановил их. Я спросил, в чем дело.

– Кажется, едут арабы, доктор, – сказал он, указывая на приближавшееся к нам облако пыли.

– В таком случае, – ответил я, – лучше всего не показывать страха и продолжать путь. Не думаю, чтоб они напали на нас.

Приведя в боевую готовность имевшееся у нас оружие, мы отправились дальше. Орм и сержант шли между обоими верблюдами. Но, поравнявшись с встречным караваном, мы с удивлением увидели Шадраха, едущего во главе его и сидящего на моем дромадере, которого его госпожа, повелительница Абата, подарила мне. Мы подъехали совсем близко друг к другу и остановились.

– Клянусь бородой Аарона! Вы ли это, чужестранцы? – спросил он. – Мы думали, что вы умерли.

– Клянусь волосами Моисея, – ответил я гневно, – так вы уезжаете со всем тем, что принадлежит нам! – И я указал на вьючных верблюдов, на которых было уложено наше имущество.

Вслед за этим последовали объяснения и всяческие похвалы, которые Хиггс чрезвычайно дурно принял. Он превосходно говорит по-арабски и знает местные наречия, и он воспользовался этим, чтобы обрушить на голову Шадраха и его сотоварищей целый поток бранных слов, которые сильно удивили их. Сержант Квик вторил Хиггсу по-английски…

Некоторое время Орм молча слушал их, а потом сказал:

– Вот что, друг мой, если вы не замолчите – быть потасовке. Придержите язык, сержант. Мы встретили их, так что не о чем шуметь. Друг Шадрах, поворачивайте в оазис. Мы останемся там еще несколько дней.

Шадрах с сердитым видом сказал что-то о том, что повернуть должны не они, а мы. В ответ на это я достал древнее кольцо, кольцо царицы Савской, которое я привез из Мура. Я поднес кольцо к его глазам и сказал:

– Попробуйте ослушаться, и вам придется ответить перед той, которая послала вас, потому что даже в том случае, если мы все четверо умрем, – и я многозначительно взглянул на него, – не надейтесь, что вам удастся скрыть что-либо, слишком много здесь свидетелей.

Не говоря ни слова, он преклонился перед священным кольцом, и мы все направились к оазису Зеу.