Как-то, в очередной раз оставшись на мели, Ханс Христиан Андерсен решил всерьез заняться датским фольклором. Его, как патриота, огорчало пренебрежение высокомерных коллег-литераторов к легендам Отчизны. Стыдно вспомнить, но единственный сборник датских сказок издал не датчанин, даже не швед, а самый настоящий немец – Якоб Гримм, старший из братьев. Терпеть такое Андерсен был не намерен и, захватив обязательную веревку, в тот же вечер отправился в народ: слушать и записывать.
Вернулся он через десять дней, без веревки, башмаков и шляпы, зато с толстой тетрадью – и сел за работу. Задуманные им «Датские сказания из народных уст» предназначались для детей, дабы воспитать в них любовь к Родине.
Первый вариант был опробован на Каре-Непоседе, внуке привратника в особняке академика Эрстеда. Помешать не успели – Андерсен продекламировал Непоседе легенду, именовавшуюся «Замок Кровавой Руки». Результат озадачил всех, и прежде всего автора. Каре, шалопай и драчун, неделю ходил тих и молчалив, категорически отказывался ночевать один (деду пришлось потесниться в его каморке), а с закатом солнца боялся выглянуть на улицу.
Когда его спрашивали о причине, он начинал заикаться.
Следующую легенду гере Торвен решил выслушать лично, с глазу на глаз, понадеявшись на крепкие нервы и военный опыт. Выдержал, похвалил, однако перед сном попросил дочь, дабы та озаботилась принести в его спальню канделябр с полудюжиной свечей. Заснуть, впрочем, не удалось, даже с заряженным пистолетом на туалетном столике. Наутро, дождавшись прихода литератора, Зануда убедительно посоветовал ему не спешить и основательно поработать над стилем, дабы юные датчане в полной мере оценили глубины народной мудрости.
Вспомнилась эта поучительная история не зря, ибо услышанная Торвеном легенда называлась «Черный Гном-Расчленитель». И начиналась она рассказом о том, что руки у Расчленителя были хоть и маленькие, но очень сильные – и холодные, как февральский лед.
– Да скорее же, мсье Торвен!
Твердые и холодные, как февральский лед, пальцы вцепились в плечо. Зануда и сам не понял, как оказался в рессорной коляске – сзади от кучера, справа от седока. Того, что схватил его гномьими ручками.
– Господин Тьер! – проникновенно вздохнул Торвен. – Я был бы очень вам обязан, если бы вы изволили пригласить меня иным способом…
– Крайняя необходимость! – прозвенело в ответ. – Вежливость – смазка для эшафота! Малой петлей… Пошел!
Последние слова предназначались кучеру. Тот щелкнул кнутом, отправив коляску по загадочной «малой петле». Между тем гномик – бывший товарищ министра финансов, депутат Луи Адольф Тьер – натянул верх коляски, скрыв седоков от досужих взглядов.
Зануда решил не спорить. По крайней мере, до выяснения причин беспардонного похищения. В глубине души он был рад неожиданной задержке.
Все лучше, чем идти в лечебницу – на свидание со Смертью.
Этим утром он одевался с особым тщанием. День обещал быть жарким, но Торвен надел новый сюртук. Скромные туфли, шляпа с узкими полями, обязательная черная повязка на рукав. Трость. Постарался мастер, как новенькая!
Солидно, серьезно, скучно – в самый раз.
Оставьте алый бархат,
Миронтон, миронтон, миронтень,
Оставьте алый бархат
И светлый свой атлас!
Собирался не на праздник. На всякий случай решил приехать к девяти. Мало ли зачем может понадобиться свидетель «дуэли»? Вдруг найдется совестливый инспектор, которого заинтересуют его показания?
Мальбрук наш славный умер,
Миронтон, миронтон, миронтень…
Фиакр он отпустил за два квартала – хотелось пройтись, прежде чем глотать воздух лечебницы, пропахший микстурами и миазмами. Торвен понимал, что это слабость, недостойная Лесного Ореха. Увы, постарел орех, треснул, высох.
Коляска Тьера ждала его недалеко от входа.
– Только бы Гизо не стал премьером! Тогда все, мсье Торвен, конец. Конец нашей партии, Франции, мне…
Зануда мысленно вычел из Вселенной перечисленное и решил, что волноваться не стоит. Без бывшего товарища министра, его партии – и даже, прости, Господи, без Прекрасной Франции! – в мире останется немало хорошего.
– А ведь он так и рвется! Боюсь, наши с вами неприятности готовились заранее. Уверен! Мои коллеги твердят про иезуитов, про козни Ватикана. Ерунда! Враги здесь, в Париже. И Гизо, чтоб он пропал – первый!
В прошлый раз, при их первом знакомстве, Гном-Расчленитель щеголял в парчовом жилете, модном фраке и белой сорочке с воротником, подпиравшим уши. Сегодня он предпочел темное – сюртук застегнут до горла, шляпа натянута на густые брови. На войне, как на войне. Сокруши Гизо – спаси Францию! Но при чем тут мирный путешественник?
Что нам какой-то зловредный мсье Гизо?
– Не понимаете? – гномик с сочувствием вздохнул. – А ведь начнут не с меня, не решатся. С вас начнут – и с ваших друзей. Точнее, уже начали.
Зануда сложил нехитрый пасьянс. О ранении Огюста Шевалье он написал Тьеру лично. Ходили слухи, что депутат покровительствует братьям Шевалье, и слухи неложные. Гном приехал, но не сразу – утром, к смертному одру. А за ночь успел навести справки.
– Вы думаете, на Шевалье напали не случайно?
Тьер хмыкнул в ответ, разозлив даже терпеливого Зануду.
– Нельзя ли без этого, господин Тьер? Человек умирает!
Густые брови взметнулись, чуть не сбросив с депутатской головы шляпу:
– Умирает? Простите, кто?!
Настал черед изумиться Торвену.
– Кучер у меня опытный, – Тьер быстро выглянул наружу, – еще со времен Бурбонов. Я тогда две ночи подряд в одном доме не ночевал. Если есть опаска, что за нами следят, он едет по «петле» – так легче заметить шпиков. У Гизо полно дружков в полиции, таких же, как он, реакционеров, врагов нации… Если вы о Шевалье, мсье Торвен, то вас напугали, а заодно и обманули. Я только что от него – живехонек. Досталось ему крепко, но это не критично.
Зануда проглотил язык. «Не критично» – это как? Врач заживо похоронил, еле уболтали перевязать; труповозка с вечера дежурит…
– Я прямиком из палаты. Признаться, сам испугался – после вашей записки. Мы ведь с его старшим братом, с Мишелем, считай, друзья. А он, как назло, до сих пор за решеткой. Из-за таких, как Гизо, никак амнистию не пробьем. Ну, думаю, не смогу Мишелю в глаза смотреть…
Странное дело – в этот миг Гном-Расчленитель обрел сходство с обычным человеком. Нормальным, даже в чем-то славным. Не слишком большое сходство, конечно. И не слишком надолго.
– Служители подтвердили – на поправку пошёл. Еще без сознания, но пульс ровный. И рана затягивается…
Торвен пытался унять головокружение. Луи Адольф Тьер определенно не лгал. Может, взор гномику отвели? Позвал злодей Гизо иезуитов, те кликнули колдунов-друидов…
Иначе как это всё прикажете понимать?!
– Запоминайте, дважды повторять не стану. Мсье Эрстеду надо без промедления уезжать из Парижа. Сегодня, сейчас! – ледяная ладошка легла на запястье. – Не сомневаюсь, вчера полиция умыла руки. Думаю, даже протокол не составили.
– Угадали, – кивнул Торвен.
«Час от часу не легче! – подумал он. – Полковник-то здесь каким боком?»
– Вот! – грозный пальчик ткнул в небо, скрытое верхом коляски. – Ищейкам господина префекта нет дела до разных Галуа и Шевалье. Демократом больше, демократом меньше… Но сегодня префектура дала команду: искать трех подозрительных иностранцев!..
Гномик сделал паузу, дабы полюбоваться эффектом.
– …которые обоснованно подозреваются в убийстве Эвариста Галуа, в покушении на убийство Огюста Шевалье, а также в массовой резне законопослушных французов, случившейся в Булонском лесу. Названы имена, хотя и не все: «эмигрант Андерс Сандэ Эрстед, известный карбонарий,[6] изгнанный из Дании за организацию покушения на короля, и два его наемника – русский и китаец». Розыск начался.
Рука Торвена забралась под сюртук, где дремали верные пистолеты.
Розыск, говорите?
– Оружие не поможет! – резкий голос гномика заставил отдернуть пальцы. – Слушайте дальше. Я очень уважаю мсье Эрстеда, истинного либерала и конституционалиста, но дело не в нем. Это заговор! Убили Галуа, пытались убить Огюста – и подбросили донос с указанием нужных подозреваемых. Заговор, я вам точно говорю!
– Иезуитский? – не удержался Зануда.
– Гугенотский, – буркнул обиженный Тьер. – Неужели вам непонятно? Реакция готова перейти в наступление, создать кабинет из мракобесов типа Гизо, раскатать либералов, словно тесто, и установить диктатуру. А для этого им нужен шумный процесс – с убийством, эмигрантами-карбонариями и их парижскими сообщниками. Мсье Эрстед вполне сойдет за карбонария…
– А вы – за парижского сообщника. Я понял, господин депутат.
Подмигнув насупившемуся гномику, Зануда рассудил, что тот не похож на страшного Расчленителя. Таким не напугаешь даже Каре-Непоседу. Обычный политик, карьерист-недоминистр.
– Господин Тьер, вы меня очень обяжете, если сократите «петлю». Подбросьте меня к месту тайной встречи. Шпион по кличке «Мальбрук» желает предупредить карбонариев.
Вскоре коляска остановилась в Латинском квартале, на улице Ансьен-Комеди.
– Подробнее, гере Торвен. И, если можно, меньше эмоций.
Зануда скрипнул зубами. Еще меньше? Он и так вообразил себя поленом, деревянным чурбаном, чтобы не завопить с порога:
«Полковник, окружают! Драпать надо!..»
Промолчал – не на войне. Да и стыдно на войне орать такое. Чины Черного – как Гном-Расчленитель! – Ольденбургского полка не драпают. Они отступают с боем, огрызаясь и топча вражью кровь. Только как тут огрызаться? Завалится в кафе «Le Procope» полицейский наряд, накроет заговорщиков тепленькими. Не посмотрит, что за здешними столиками сиживали Вольтер, Дантон и Марат, что именно тут Бомарше ждал провала или триумфа «Женитьбы Фигаро»…
Повезло – забыла службу полиция, не явилась. Тихо в «Le Procope», малолюдно. Пьет богема парижская кофе, круассанами заедает. Нет им дела до троих иноземцев, примостившихся в углу. Хвала святому Кнуду – и святой Агнессе хвала, даром что грех поминать их истинному лютеранину.
– Мы слушаем, гере Торвен.
Зануда доложился. Андерс Эрстед изволил кивнуть. Князь Волмонтович окуляры поправил. Экзотическая красавица Пин-эр, как заметил Торвен еще в дверях, числилась в нетях. О причинах спрашивать он не стал. Наемника-китайца нам только не хватало! И так шпион на шпионе сидит, шпионом погоняет.
– Такое вот резюме, – завершил он доклад.
Главный мэтр шпионажа Андерс Вали-Напролом на резюме не отреагировал и перешел к пункту второму повестки их злодейского совещания. Мол, пишут ли из родной Дании? Поделились бы, новостями потешили. Пишут, согласился Торвен. И попытался изложить письмо гере академика кратко, в тезисах. Не вышло – Эрстед-младший затребовал подробности.
– Сообщение от гере Андерсена излагать? – спросил дотошный Зануда. – Про пенсию, веревку и либретто?
– Не надо, – смилостивился Эрстед.
Была, была в давние годы у полковника милая привычка – заводить беседу под пулями. Страшно, а не побежишь. Перед командиром неловко. И пулям кланяться не станешь – по той же причине.
Подробности, значит?
Лейтенант Торвен на миг прикрыл веки, словно ставя заслон против картечи, сыпавшейся со всех сторон. И в самом деле, что за беда? Новости науки важнее вражеской пальбы. Металл пел над ухом, по спине не ползли – вприсядку плясали наглые мурашки.
– Ваши выводы?
– Самое важное, что гере академику удалось выяснить кое-что новое о работах Николя Карно. Я имею в виду интерес французского инженера к перегонке нефти. Как ни странно, его интересует не обычный фотоген, которым заправляют лампы, а отходы процесса. Более тяжелые фракции.
– Вы имеете в виду мазхулат и «газовое масло»?[7]
– Да.
– Но ведь их сжигают в ближайшей канаве! Или сливают в водоемы…
– Вот поэтому гере академик и обратил внимание на подозрительное увлечение Карно. Если банкир ходит возле мусорных куч – жди, что мусор взлетит в цене. Если инженер роется в помойке, он нашел для помоев место в прогрессе цивилизации.
– А я, панове, вчера по Монмартру променад совершал, – дернул бледными губами Волмонтович, изобразив светскую улыбку. – Видел полезную книжицу. Некая пани Артюр постаралась. «Легкое и эффективное лечение фотогеном: пособие для недужных дам». Мне сразу такие мысли в голову пришли, я прямо устыдился! Пан Торвен, вы уверены, что ваш депутат Тьер не брешет, как пес?
– Насчет полиции? – усомнился Торвен. – Вряд ли.
– Полиция – ладно. Я про беднягу Шевалье. Поверьте моему грустному опыту – от такой раны он уже умер бы раза три подряд.
Иронический тон не помог. Было видно без окуляров: князь взволнован. И не фотоген тому причиной. Волмонтовича смущал Огюст Шевалье, не желающий умирать. Странное дело – князю бы порадоваться…
– Не каждый, панове, кто выжил – в самом деле жив…
– Погодите, Казимир! – оборвал друга Эрстед. – Сейчас главное – Карно. Его слова, которые брату пересказал в своем письме Мориц Якоби. «Пора переходить от бессистемных попыток механического ускорения к созданию настоящего Механизма Пространства». Я правильно запомнил, Торвен? Механизм Пространства… Карно, должно быть, нащупал что-то очень важное. Поэтому его жизнь кое-кому сильно мешает. А насчет бедняги Шевалье…
О проекте
О подписке