Контр-адмирал Учындыр вел бой грамотно. Не его вина, что сражение было проиграно изначально. Сорок два корабля против семи: убийственная арифметика. Седьмой замолчал. В тактической сфере маленький зеленый истребитель шел на сближение с вражеским штурмовиком. Штурмовик озарился вспышкой залпа. Миг спустя огненная птица врезалась в его борт, проломив термосиловую броню.

На истребителях класса «Шершень» нет спас-капсул.

От патрульной эскадры неполного состава, вышедшей на плановые орбитальные маневры, осталось три боевых единицы: флагман-фрегат «Гарпун», последний из истребителей и разведшлюп «Зоркий». Потеряв две трети хода, «Зоркий» отходил на нижнюю орбиту, выставляя помехи во всех диапазонах. «Гарпун» прикрывал отход.

«Продолжать бой не имеет смысла. Каутлийцы высаживаются на Кутху. Мы не в силах им помешать. Прорваться на форсаже в пояс астероидов? Переждать…»

– Верхняя полусфера: две цели. Азимуты 46–15 и 37–11.

– Есть цели.

– Плазматорам – огонь. Упреждение три.

– Нижняя полусфера: ракетная атака. Шесть единиц.

– Отстрелить эмитор псевдо-массы.

– Есть отстрел.

– Лучевой батарее – заградительный огонь.

– Ресурс кварковых накопителей – 22 процента…

– Огонь!

Корабли противника перегруппировывались. «Сфера Кассия», классический маневр ВКС Помпилии. Учителям повезло с учениками: каутлийцы были рождены для битв. Сюда бы не патруль кутхов, а 3-ю Локанскую эскадру, да не сегодняшнюю, а ту, которой командовал бешеный контр-адмирал Рейнеке-Кровопийца, да на острие контратаки – «Громобой», и чтоб в командной рубке дрожал от боевой ярости Теодор ван Фрассен, не военный советник, знающий цену большой политике, но лихой и молодой, а главное, ослепительно наивный капитан-лейтенант…

– Нам отрезают пути к отходу.

От золотистого силуэта «Зоркого» отделился рой блестящих точек. Экипаж катапультировался. Оставалось молиться, чтобы им повезло.

– Четвертому: разворот на азимут 05–17. Идем на прорыв. Капитан-командор ван Фрассен! Приказываю покинуть фрегат на спасательной шлюпке. Ваша задача: организовать эвакуацию ларгитасского консульства в Непае.

– Слушаюсь!

– Удачи, капитан.

– Для меня было честью служить с вами, господин адмирал.

В себя капитан пришел от вони. Ядреный букет бил наотмашь – травы, грибы, человеческий пот, деготь, горелый жир… В носу отчаянно свербело. Капитан не выдержал, чихнул – и глаза открылись сами собой. Интерьер привел ван Фрассена в изумление. Сперва он решил, что угодил в гигантскую корзину с крышкой. Потолок, плетеный из жердей и прутьев – такое он видел впервые. С жердей свисали гирлянды кореньев и вяленой рыбы, вязанки клубней зловещего вида – темно-синих, с пятнами багровой «сыпи». Более всего клубни напоминали созревшие фурункулы. Стены были сложены из грубо ошкуренных бревен, пазы «зашпаклеваны» мхом-бородачом. Укрепленная на высокой подставке, чадила плошка с жиром.

Окон не наблюдалось.

Горница – или как она у местных называется? – походила на тюремный барак. В лагерях на задворках Ойкумены часто встречаются такие – только без съестных припасов и более грязные.

Гул голосов, бубнящих где-то на периферии восприятия, смолк. Над капитаном гроздью лун всплыли лица. Знакомые – Регина с Ником. И чужие – две бабищи-туземки. Землистая желтизна кожи; носы-пуговки, глаза-щелочки. В сальные, отроду не мытые косы вплетены украшения – мелкие белые косточки и цветные лоскутки. На лбу и щеках – симметричные борозды шрамов. Близнецы? Вряд ли. Для ларгитасцев все кутхи – на одно лицо. Как и «звездные погонщики» – для кутхов.

– Папа! Ты как?

– Нормально…

Ответил – и лишь потом прислушался к себе. Ногу дергало, оторванное ухо чесалось и время от времени «стреляло» фантомной болью. Но в целом, как ни странно, правда. Нормально. Могло быть хуже. Он смутно помнил, как им отворили – не ворота, даже не калитку, а узкую щель в частоколе; как, протискиваясь, он оступился и упал. Ухнул, сходя с ума, в недавнее прошлое; в открытый, пылающий космос. Приказы адмирала, координатная сетка такт-сферы; рой спас-капсул уходит к планете, исчезает во мраке борт «Гарпуна»… разряд импульсной пушки ощущается, как удар – всем телом; болтанка на входе в атмосферу: «Врешь, сядешь!..» Сквозь бред – смутными тенями – заснеженный двор. Лай собак, скрип ступеней под ногами. Его ведут, поддерживая с двух сторон; волной накатывает блаженное тепло…

– Сагмыр хум? Чугда?

– Мы не можем с ними объясниться, – смущаясь, как маленький, развел руками Ник. – Они от нас чего-то хотят. Бубнят и бубнят…

– Ты же дипломат. Гипнокурс, подготовка…

– Я учил кут-тху. А они… Я не знаю этот диалект! Только отдельные слова…

– Помоги мне сесть.

Бабы загомонили, когда Ник с Региной сунулись к капитану. Молодые люди проигнорировали их гвалт. Ван Фрассен прислонился спиной к теплым бревнам и как бы невзначай проверил кобуру. Лучевик был на месте. Значит, не пленники. Уже легче. А что хозяева хотят за свое гостеприимство – выясним. Он повертел головой, изучая обстановку. Печь, сложенная из серых, тесаных камней, дышала жаром. Рядом с печью под потолком шли широкие полати. Наверху – теплее. Разумно. У стены напротив выстроились в ряд кособокие сундуки. В углу на корточках сидела еще одна кутха – моложе, стройнее, без шрамов на лице. В происходящее она не вмешивалась; молча наблюдала с легким интересом идиота. Никудышный физиогномист, капитан тем не менее уверился, что женщина чего-то ждет.

«Где мужчины? На охоте?»

– Нам бы поесть и переночевать. Мы заплатим, – судя по усталому тону, Ник повторял это в сотый раз. – Узам быхыр хош. Узам быхыр шур-гы. Ю-патака. Фарзад?

Женщины лыбились – лучшего слова не подобрать – на Ника, морща низкие лбы. «Узам быхыр», похоже, был им понятен не больше, чем «тензорный анализ». Отчаявшись, юный дипломат показал жестами: есть, спать. Мы. Тут, у вас. Фарзад? Или не фарзад? Готовность оплатить услуги он изобразить затруднился. Купюры, извлеченные из внутреннего кармана, впечатления на баб не произвели. Похоже, в здешних туристических компаниях деньги были не в ходу. Тем не менее, жесты сработали. Хозяйки, как по команде, сплели пальцы рук в «замок», что на Кутхе, если верить туристическим «толмачам», означало согласие. И в ответ изобразили: есть, спать – очень похоже на то, как это делал Ник. Закончив пантомиму, одна из баб двумя пальцами взяла Ника за нос и слегка подергала. Из ноздрей потекло, и баба, ничуть не смущаясь, утерла Нику нос – опять же пальцами. Ту же операцию она повторила с молодухой, сидевшей в углу. Гнилые зубы обеих обнажились в ухмылке, после чего баба оглушительно – словно гранату взорвала – хлопнула в ладоши.

– Ын’аш, – сообщила она густым басом. – Хуг ын’аш.

– Чего ын’аш? – опешил Ник.

– Не догадываешься?

– Нет… Вы их поняли?

– Вполне, – покосившись на дочь, ван Фрассен быстро отвел взгляд. В целом, он доверял Регине, ее выдержке и хладнокровию. Но в сложившейся ситуации нельзя было доверять никому. Если дочь сорвется, если женское начало победит, затмив ревностью холодные доводы разума, у лагритасцев возникнут большие проблемы. – По-моему, у них проблема с мужчинами.

– И они?..

– Да! – не сдержавшись, рявкнул капитан. – Они хотят, чтобы ты сделал ей ребенка!

– Что вы такое говорите! Вы ошиблись!

Капитан молчал.

– Я…

Ник беспомощно смотрел на Регину, ища поддержки. «Я не предам тебя, – читалось в его глазах. – Верь мне, Ри! Это недоразумение… сейчас всё выяснится…»

Бабам надоело ждать. Старшие хором гаркнули на молодуху, и та с живостью поднялась. Одним движением спустила мешковатые штаны из кожи, оголив крепкие ноги. Нимало не стесняясь, задрала меховую кацавейку, обнажив низ живота и черный треугольник волос между бедрами. В горнице остро запахло самкой. Чуть расставив ноги, молодуха указала на Ника, облизала большой палец и, присев на корточки, сунула палец себе в промежность.

«Сообразил, красивый? – читалось на ее лице. – Тебе понравится…»

– Нет, я не могу! – Ник, раскрасневшийся от жары, сделался пунцовым, как гранат. – Вот моя девушка… Невеста! Сумартай! Ри, ну скажи им… Покажи! Ты же умеешь…

Он пятился от молодухи, словно та была людоедкой.

– Сделай то, чего они требуют. Иначе нас выгонят.

Голос Регины превратил Николаса Зоммерфельда в камень.

– Ри, опомнись! – всегда послушный, как пес, сейчас парень восстал. Щеки его пылали, губы тряслись. Казалось, он вот-вот разрыдается. – Это варварство! Дикость! В конце концов, это негигиенично…

– Потерпишь.

– Я дипломатический представитель Ларгитаса! Я не имею права…

– Хочешь ночевать в лесу?

– Нет… там холодно…

– Значит, дипломатический представитель? Вот и займись; представь родину в лучшем виде. Считай, это зачет.

– Зачет?

– Не сдашь – вылетишь на мороз. И мы с тобой за компанию.

Ван Фрассен видел, чего стоит дочери ровный, язвительный тон. Удержаться, не дать слабину; не броситься к парню – мой, не отдам! «Совсем взрослая, – он до хруста сжал зубы. – Анна-Мария, что бы ты сделала на ее месте? Переступила бы через себя?»

– Ты уверена?

– Иди, Ник.

– Но я этого не хотел!

– Я знаю.

– Ты должна понять…

– Да иди же, кретин!

Ник обиделся – яростно, до слез, даже не успев сообразить, что именно этого Регина и добивалась. Резким движением он обернулся к бабам, сцепил пальцы в «замок» – знак согласия отдавал похабщиной – и на деревянных ногах двинулся к молодухе. Та скалилась в улыбке. «Я спасаю нас, – убеждал себя Ник. – Это не считается…» В паху возникло знакомое томление. «Великий Космос, как стыдно! Я что, и вправду хочу ее? Грязную дикарку? Почти животное?! Неужели мы займемся этим прямо здесь?! Регина будет смотреть, и ее отец…»

Словно прочтя его мысли, молодуха отодвинулась к стене и потянула на себя низенькую – метр высотой – дверку, которую Ник раньше не заметил. Открылся темный лаз. В темноте и тесноте лаза крылся некий символ, древний, как мир. Ник содрогнулся, больше всего на свете боясь, что прямо сейчас лопнет от дикого, противоестественного вожделения.

– Йохыдыр кой, – подбодрили его сзади. – Йук, йук!

Бабы захохотали, радуясь. Молодуха встала на карачки, отклячив толстый зад, и полезла в темноту. Нику ничего не оставалось, как последовать за ней – тем же унизительным способом. Сердце кузнечным молотом бухало в груди. С трудом, извернувшись, он прикрыл дверку и перестал что-либо видеть. Тьма. Материнская утроба. Космос, где звезды еще не родились. Мохнатые шкуры ерзают под руками. Пряный аромат трав. Острый, звериный запах разгоряченного женского тела. Его схватили, повалили на спину, принялись деловито снимать одежду. Цепкие, бесстыжие руки насильницы; пальцы как клещи, ладони сплошь в мозолях… «Я сам,» – хотел сказать Ник, но вместо этого, задыхаясь, обнял молодуху – крепко, до хруста костей. «Сейчас взорвусь,» – была его последняя разумная мысль. Хрипя от вожделения, парень зарычал и, собрав все силы, подмял самку под себя…

Кажется, он кричал.

КОНТРАПУНКТ
РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА
(из дневников)

Вот, нашла в сборнике «Сирень» Вениамина Золотого:
Я знаю, что время – змея с изумрудом во рту,
Я слышал, что люди сгорают, шагнув за черту
Я видел ослепший огонь и прозревшую темноту,
И птиц, обездвиженных на лету.
О, что мне еще осталось?

Я встретил двух карликов, знавших большую любовь,
Я встретил младенцев, бессмысленно рвущихся в бой,
Я встретил пророка – он был и немой, и рябой,
И с заячьей, робкой губой.
Последней я встретил усталость.

Она мне сказала: «Я больше, увы, не могу.
Всегда на лету, на скаку, на бегу, на кругу,
В надежде хоть раз отдохнуть на морском берегу,
Да хоть на кровавом снегу —
И где эта дура-надежда?»

Иногда, вернувшись с работы, уже лежа в постели, я вспоминаю эту фразу: «последней я встретил усталость…» – и думаю, почему же она последняя. То ли поэт ошибся, то ли я чего-то не знаю…