Давно пришла, с той стороны
Откуда нечисть вся с рогами
Приходит к нам…
И Александр, князь наш, Невский
Их победил… не навсегда…
Аджимушкайская вода
Из крови, камня и слюны
Но жизнь даёт, и жизнь берёт
У тех, кто воду отдаёт
И детям всё, себе патрон
И вот в атаку, немца-гада, он придушил
Ведь есть одна в войне услада
Увидеть смерть фашистов стада
Теперь вот наш черёд пришёл
Рогатых бесов всех на кол
И в преисподнюю, там им место
Но мы сжимаемся пружиной
Мы отступаем…
теряя лучших из друзей
И наших братьев
Пока в руках у нас наш флаг
Мы живы
И Осетин, и Сибиряк
В одном порыве
Из тысяч тысячных атак
Дойдём мы с флагом
Туда, где бункер и Рейхстаг
Попьём из фляги
Воды простой, но в память той
Что жизнь спасла…
 

В Аджимушкае

В каменоломнях этих самых, до войны были огромные склады. Но на складах хранили только сахар, тонны сахара и немного вина с коньяком. Там же темно, сухо и однообразная холодная температура, потому и хранят в таких местах вино …

А когда люди кушали сахар без воды, то происходила беда. А его запасли много, так его и пекли, и жарили, и варили, но сахар – это горение организма. А гореть-то нечему было. Сначала человек распухал, потом раздувался, потом умирал в муках нечеловеческих. Многие просили пристрелить их …

Потому руководителем обороны каменоломен Ягуновым было принято решение – сахар не раздавать. Напомню, что цель пребывания и смысл всех жертв был в одном – ждать, когда придет помощь, и мы все вместе пойдём на помощь защитникам Севастополя. Мы все для этого сюда пришли вместе с десантной операцией. И вот по радиостанции, а у нас она работала только на прием, что-то там сгорело, и мы не могли передавать информацию, нам сообщили 4 июля 1942 года, что Севастополь пал. Войска эвакуировать не смогли. Аджимушкай погрузился в шок. У всех просто пропал смысл их жизни. С этого момента смерть начала выкашивать в три раза больше людей – уже никто не хотел жить и бороться, как раньше. Понимали, что если бросили Севастополь, то наша подземная армия тоже списана со счетов. Ягунов сначала перестал разговаривать со всеми, а через сутки после падения Севастополя, 5 июля 1942 года в его командирском крыле прозвучал взрыв. Погиб он один. Больше никто не пострадал. Официальная версия, мы её придумали сами, такая была: всё произошло случайно, перебирал оружие и боеприпасы, добытые разведчиками во время удачной ночной вылазки, взял в ослабленные руки гранату, и выронил её случайно. Она упала на каменный пол и взорвалась …

Но мы все понимали, что это не так. В этом мире случайностей нет. Так рассказал нам всем командир в немецком концлагере …

На похороны командира Ягунова собрался весь подземный гарнизон. Григорий Михайлович организовал всё правильно. Гроб сделали из бортов грузовика, который потом закидали камнями в одном из подземных залов. На могилу Григорий Михайлович положил металлический лист, на котором одиночными автоматными выстрелами выбил его имя и фамилию.^[38]

Похороны проходили в гробовом молчании. В проходах подземелья собрались все, кто мог стоять на ногах. У всех в голове был один вопрос:

– Есть ли смысл вести борьбу, когда бросили Севастополь, когда пала Кубань, Ростов, кто мы и для чего мы здесь, обессиленные, обезвоженные, окруженные?

У каждого защитника Аджимушкая пропало всякое желание жить в уже состоявшемся гробу в виде каменоломен. Шансов на победу не было никаких. И это понимал и командир Григорий Михайлович, поэтому тоже ничего не говорил. Потом пришло известие, что немцы на подступах к Сталинграду … Это было для нас окончательным концом надежды. Неправда, говорил командир, что Надежда умирает последней, тогда, в подземелье, нашу Надежду по имени Севастополь похоронили раньше нас. И мы понимали, что если бросили там около сотни тысяч солдат, то наша группировка, для того же Буденного, не стоит и выеденного яйца. Люди без Надежды начали умирать от малейших царапин. Холод и голод вызывали у ослабленных защитников подземного города воспаление легких и туберкулез. В тех условиях, когда воздух прогревался от дыхания не более чем на двенадцать, иногда на шесть градусов выше ноля, и нет ни воды, ни медикаментов – болезнь убивала за часы. Командир наш говорил, что было много промахов. И от незнания обстановки, и от глупости, и по недосмотру. Предательство тоже было. А последствия от действий последних даже предугадать было невозможно. Когда была первая газовая атака, то погибло много медиков.^[39] Они погибали вместе со своими ранеными, которых бросать было не в русских традициях. Вот их, врачей, не догадались уберечь. В итоге даже сложные операции, например ампутации, (а гангрена начиналась даже после мелкой царапины), бойцы делали себе сами, без наркоза.^[40] Истощение к концу обороны было таким, что вот если тебя пуля ранит, то бежала из раны уже не кровь, а чуть-чуть сукровицы …

Но жизнь в подземелье продолжалась, даже и без Надежды. Командир поставил всем цель – убить как можно больше фрицев, чем больше, тем лучше, поэтому вылазки стали ежедневными и многочисленными. Потери тоже. Изобрели новый способ добычи «аджимушкайской воды», теперь сначала проделывали в камне глубокие дырочки (сверлили штыком), вставляли шланг, ртом его тянули и так сцеживали воду. Чуть позже закончили четырнадцатиметровый тоннель к «Солёному» колодцу, который пробили в монолитном камне. Боже, вы себе не представляете, что это такое пить воду столько, сколько хочешь. Это невозможно представить. Даже здесь, в центре Германии, в концлагере, воды вдосталь, пусть грязной, пусть холодной, пусть из луж, пусть с помоями, но это вода, которой можно напиться самому и напоить ей детишек, дать им воды с сахаром,^[41] и дать раненому перед смертью, как они все перед смертью просили воды, лучика солнышка и воды …

Но когда, наконец, появилась вода, совсем не стало еды …

«Сладкий» колодец. Там стояла церковь и на тридцать два метра возвышалась колокольня. Фашисты на ней установили несколько крупнокалиберных пулемётов. Стреляли в основном разрывными пулями, но не чтобы убить, а чтобы покалечить – стреляли по ногам, чтобы люди перед смертью побольше помучились, и достреливали только, если раненый долго не умирал, и не давал своим стоном спать фашистам …

Осада продолжалась пять месяцев – до конца октября 1942 года. Пока не погиб последний, с точки зрения немцев, защитник Аджимушкая, который мог стоять на ногах.

В Керчи, да и в Крыму дислоцировались не только немецкие дивизии, а ещё и румынские.^[42]

Сорок восемь выжило чудом, спрятавшись в бездне … самый тяжелый из них, взрослый мужчина весил не более тридцати килограмм. Это были комиссар Парахин, подполковник Бурмин, и с ними ещё 46 человек. Именно они и встречали недружным винтовочным и пистолетным огнём гитлеровцев, которые пошли на штурм.^[43] Последний короткий бой. Погибли все. Кроме семерых. Семеро бойцов, двое из которых Парахин и Бурмин оказались в концлагере. Пятерых расстреляли чуть позже в Феодосии. Комиссар Парахин был затравлен собаками в Симферопольском гестапо (концлагерь «Красный).

Командир говорил, что, когда его обыскивали, тот немец, кто проводил его личный шмон,^[44] потом неделю от его запаха отмыться не мог, жаловался всем, что от него трупом русского воняет.

От всех защитников Аджимушкая на самом деле исходил нечеловеческий смрад. Они гнили все изнутри и снаружи.

Подполковник Бурмин. Мой командир. Мой любимый и всемогущий мыслитель. Бог послал тебя именно туда, где находились в плену мы с Созирико, Матвеем, Георгием и Валентиной – это медсестра-разведчица наша бесстрашная из Севастополя.

Концлагерь в Германии. Он объединил нас в подпольную группу, которая смогла убежать, но Григорий Михайлович Бурмин к тому времени давно уже передвигался на самодельных костылях, поэтому остался прикрывать побег. Когда советские войска подошли с боями к концлагерю, то всех заключенных расстреляли фашисты. Григорий Михайлович не дожил до освобождения всего два дня.

Уже далеко после войны я посетил это ужасное место. Что хочу сказать. Я умею чувствовать и людей, и места разные. Хорошие и плохие. Я был в Освенциме и Бухенвальде. Приезжал в Саласпилс, туда, где был наш приемыш Фёдор. Но то, что я почувствовал в каменоломнях, я не могу передать словами. Ужас смерти, последний вдох и предсмертный крик ребёнка, который застыл в камнях, как в ушах, погибшей вслед за ребёнком, его матери … Понимаю, что прежде, чем всё это состоялось, умные мальчики и девочки выучились в университете и пошли работать в «Байер»^[45], потом они придумали всё это дерьмо, гордились этим, придумали оборудование на котором и производили все эти газы-убийцы для Третьего Рейха и получали прибыль … Я ещё могу как-то понять производство железного оружия, его хоть можно использовать для защиты и обороны, но газ! Газ только для убийств беззащитных, и сейчас живя в Германии и понимаю, что смерть каждого ребёнка, каждой матери, каждого старика на руках всех этих недоарийцев и сверхчеловеков и их потомства, которое густо населяет эту часть суши.

В заключении хотелось бы всем посоветовать хотя бы раз побывать в Аджимушкайских каменоломнях – туда сейчас активно водят экскурсии. Каждому стоит на пятнадцать минут окунуться в абсолютную темноту, изредка разрываемую блеском лампочки, работающей от двух старых генераторов. Стоит увидеть обрывки материи и одеял, которыми пытались заткнуть щели во время газовых атак. Страшное, ужасно гнетущее место. Но это часть истории Земли и это одно из лиц войны, потому – это надо знать, особенно современным подросткам. Обязательно отвезу туда свою внучку и её друзей из Германии. Они должны вырасти людьми, а не зверьми, а для этого надо почувствовать ту границу, которая делит людей на части, в которой одни могут называться людьми, а вторых вешают после процесса в Нюрнберге, надо моим внучатам увидеть брошенные каски и автоматы без патронов, детские игрушки, сделанные из копыт и костей съеденных и обглоданных лошадей. Деревянные куклы с руками из гильз патронов и волос из колючей проволоки, к которым их владельцы однажды не смогли вернуться. Десятки тысяч загубленных судеб. Из них немыслимое количество детей и подростков, несколько тысяч юношей и девушек …^[46]

И все-таки их смерть не была зря, как не была бессмысленной гибель защитников Бреста, где был принят первый бой. Не сдался Ленинград,^[47] сражалась до последнего Одесса, Севастополь, Сталинград, Аджимушкай, если бы всего этого не было, то мне некому было бы рассказывать историю своей жизни, не было бы ни нас, ни вас, мои замечательные внуки…

История двух фотографий

Однако история не так проста.

Есть кадры кинохроники: по улице идет старик в темном пальто. Позади – красноармейцы с винтовками, у которых примкнуты штыки: конвоиры.

У старика сосредоточенное и отрешенное лицо.

На фотографии – Тимофей Токарев, бургомистр Керчи. Он уже был главой города в далеком 1919-м, а после прихода Советской власти был лишен имущества и избирательных прав.

В 1941-м немцы, занявшие будущий город-герой Керчь, предложили Токареву должность городского головы. Дедушке шел шестьдесят шестой год. Служил он качественно и ревностно: составлял списки предполагаемых врагов оккупационного режима, организовал перепись евреев, которых потом расстреляли в Багеровском рву, обеспечивал изъятие у горожан «излишков» продуктов для немецкой армии.

Из книги Козлова И.А. «В Крымском подполье»:

«На третий день после освобождения города пионеры обнаружили в какой-то квартире под кроватью немецкого городского голову Токарева. Он был арестован. При обыске у него нашли чемодан награбленных ценностей:

золотые часы, бриллианты, золотые брошки».

Были пойманы и другие пособники фашистов, помощники бургомистра. 29 декабря, в день бегства фашистов, комендант предоставил одну грузовую и одну легковую машину «для эвакуации господ из управы и полиции».

Но «у господ» оказалось большое количество родственников, гораздо больше, чем могли вместить эти две машины. Плюс – они уже успели помародёрствовать в багеровском рву, и, имея на руках адреса несчастных жертв, объехали все жилища и забрали из них всё самое ценное. Далее они всё это «добро» попытались захватить с собой в грузовик. В итоге передрались между собой и в конце концов решили погрузить на машины вещи и детей, а самим идти пешком. Выбрались. Но за городом уже были румынские войска, а они, особо не церемонясь, забрали обе машины с вещами, сняли с полицаев теплую одежду, а когда те пообещали пожаловаться «кому надо» – начали их бить, а нескольких, кто сопротивлялся – пристрелили. Уцелевшие убежали обратно в город. Там, где их в итоге и поймали наши.

Бургомистр, по сути, ничем не отличался от полицаев или других пособников фашистов, – он помогал оккупантом чем мог, ну, а те уже тысячами расстреливали его земляков, только за то, что они были определенной нации …

«…Местом массовой казни гитлеровцы избрали противотанковый ров вблизи деревни Багерово, куда в течение трех дней автомашинами свозились целые семьи обреченных на смерть людей. По приходу Красной Армии в Керчь, в январе 1942 года, при обследовании Багеровского рва было обнаружено, что он на протяжении километра в длину, шириной в 4 метра, глубиной в 2 метра, был переполнен трупами женщин, детей, стариков и подростков. Возле рва были замерзшие лужи крови. Там же валялись детские шапочки, игрушки, ленточки, оторванные пуговицы, перчатки, бутылочки с сосками, ботиночки, галоши вместе с обрубками рук и ног и других частей тела. Всё это было забрызгано кровью и мозгами»

Противотанковый ров близ деревни Багерово стал могилой – его избрали гитлеровцы местом массовой казни мирного, в основном, еврейского населения города.

В конце декабря 1941 года здесь было расстреляно более семи тысяч человек. Есть кинохроника, которую использовали в Нюрнберге в качестве доказательства: в кадре видны припорошенные снегом трупы мужчин, женщин, ребёнка, прижавшегося к матери. Вот вдоль рва идёт жена краснофлотца Раиса Анатольевна Белоцерковская и её 13-летний брат Иосиф – живые свидетели трагедии.

В авторской описи киносъёмок полностью описана их история, которая приводится ниже:

«Раю взяли в тюрьму немцы вместе с её детьми: Бетичкой – 5 лет, Изиком, которому было 2,5 года, с ней так же был 13-ти летний брат Иосиф. За дни пребывания немцев в Керчи ими было расстреляно тысячи евреев. Рая с детьми и братом ждали своей очереди. Рая была на последнем месяце беременности, не выдержав побоев и издевательств, она родила в тюрьме дочь, назвала Аней. Утром 29 декабря вместе с большой партией евреев семью Белоцерковских повезли на расстрел. По дороге Рая выбросила из автомашины брата. Его исчезновения не заметили.

– Пуля фашистов прострелила мне лопатку, – рассказывает Рая, – я упала на моих уже мёртвых детей. Сколько я пролежала – не знаю. Очнулась оттого, что липкая кровь заливала мне рот, шею, нос. Неужели я жива, промелькнуло в сознании. Собрав все силы, я выползла из-под груды трупов. Кое-как замотав рану одеялом, я поползла в сторону от ужасного места гибели моих детей. Потом пробираясь к городу, я опять попала в руки к убегающим фашистам, прячась от них, съела свои документы. Окончательно выбившись из сил, я зашла в один дом и неожиданно встретила людей с красной звездой на шапках-ушанках. Это были наши родные красноармейцы. Части Красной Армии в этот день заняли Керчь. Они спасли мою жизнь, жизнь тысячи советских людей от бесчисленных зверств и издевательств фашистских оккупантов».

Это началась военная операция Красной Армии, целью которой была деблокация Севастополя и освобождение Крыма, и которая закончилась в аду Аджимушкайских каменоломен…

История трех фотографий

Вермахт оставил о себе страшную память. Но имя одного немецкого солдата в Сербии произносится с уважением. О нём был снят фильм, его имя – на страницах сербского учебника истории.

19 июля 1941 года в Сербии в районе села Вишевец был разгромлен партизанский отряд. После тяжелого боя была проведена зачистка села, в ходе которой были арестованы 16 местных жителей, которых повели на расстрел. Им завязали глаза и поставили к стогу сена. Солдаты стали против них и подняли винтовки. Все, кроме одного. Он подошел к офицеру и заявил, что не будет стрелять, так как эти люди невиновны: он солдат, а не палач. Офицер напомнил солдату о присяге и поставил его перед выбором: или солдат возвращается в строй и вместе с другими выполнит приказ, или он встанет у стога вместе с осужденными. Несколько мгновений, и решение принято. Солдат положил винтовку на землю, направился к приговоренными к смерти сербам и встал рядом с ними. Имя этого солдата было – Йозеф Шульц.

Долгое время считалось, что вся эта история – пропаганда. Семья Шульца получила официальное извещение, что ефрейтор Йозеф Шульц якобы отдал свою жизнь за фюрера. Но командир 714-й дивизии Фридрих Шталь в своем дневнике подробно описал этот инцидент. Были даже найдены фотографии, сделанные одним из участников расстрельной команды. На одной из них Йозеф Шульц, без оружия и каски, направляется к стогу сена, чтобы встать среди расстреливаемых.

В 1947 году эксгумация останков погибших выявила, что среди семнадцати захороненных – один был в форме войск вермахта. Йозеф Шульц не погиб в бою, а был расстрелян. Командование дивизии решило скрыть позорный факт невыполнения солдатом приказа. На момент смерти ему было 32 года, человек с уже сформировавшимся мировоззрением. Он прекрасно знал, как наказывается в военное время солдат, отказавшийся выполнить приказ.

В Сербии на месте трагедии стоит памятник погибшим. На монументе закреплена табличка с именами и фамилиями расстрелянных. шестнадцать сербских и одна немецкая.

Лауреат пяти Сталинских премий, народный артист СССР, автор документального фильма «Обыкновенный фашизм» кинорежиссер Михаил Ромм сказал: «Нужно иметь немалое мужество, чтобы отдать жизнь за свою Родину. Но иногда не меньшее мужество нужно иметь, чтобы сказать «нет», когда все кругом говорят «да», чтобы остаться человеком, когда все кругом перестали быть людьми».

************************************