Встречаясь, мы могли проговорить далеко за полночь непонятно о чем, забывая о времени. Мы не скрывали своего увлечения друг другом в школе. Нам было приятно проводить время вместе, бродя по огромному пустынному ночному парку или по улицам возле ее дома, целуясь, порой, не замечая никого вокруг. Это была чистая и светлая любовь, будто специально придуманная для воспоминаний. С ней я вел себя безукоризненно, за что снискал полнейшее доверие ее родителей.

Как бы она не задерживалась со мной, никогда не слышалось упреков в мою сторону. Даже в последний школьный Первомай ее родители уехали к родственникам, а она осталась одна дома, я не воспользовался случаем. Мы провели ночь в объятиях и жарких поцелуях. Не хотелось ее принуждать даже самую малость. Хотелось ей счастья. Желание интимной близости было сильным, и она знала об этом. В самый последний момент она умоляюще говорила «Нет».

– Я буду ждать столько, сколько понадобится тебе решить, когда ты захочешь сказать «Да» без какого-либо сомнения. Мне хочется, чтобы мы не корили друг друга, если наши пути разойдутся, – пообещал я ей.

Как бы мы не чумели от поцелуев, в разговорах мы не могли выстроить свое общее будущее. Я не знал, как повернется судьба ко мне после окончания школы, и никаких конкретных далеких планов не строил. У нее были планы уехать в большой город учиться и стать певицей. Я уговаривал ее остаться и даже выйти за меня замуж, она невразумительно пыталась уйти от этого разговора. Главной отговоркой было то, что ей всего семнадцать и замуж рано, а учиться в институте иностранных языков, что был поблизости, ей совсем не хочется.

Закончился учебный год. Закончилась школа. Пришло время принимать окончательные решения. Мой отец никогда не вмешивался в мои дела. Самое большее, что он делал, так мог внимательно выслушать и, если у него спрашивали совета, дать его. Если ему хотелось внушить мне что-либо, делал это через мать. А та знала, как надавить на психику, чтобы добиться желаемого результата. В самых сложных случаях она начинала плакать и вызывать жалость. Это продолжалось до тех пор, пока я не соглашался. Сейчас она не плакала. Значит, все было так, как надо. Но как надо? Какое решение принять? Поступать в музыкальное училище или идти на военные сборы, на которые объявлен срок явки в палаточный городок на аэродроме в километре от дома?

– Как поступить? – спрашивал я их.

– Выбирай сам. Что выберешь, то и будет, – отвечали они по очереди.

Жанна, так звали мою девчонку, перед отъездом в Харьков для поступления в институт должна была навестить свою бабушку в Черкесске. Мысли о скором расставании делали настроение совсем невыносимым. Казалось, что осознание того, что мы расстанемся и возможно навсегда, склонили меня под предлогом поступления в музыкальное училище отправиться в Черкесск. Мне нужно было еще раз попытаться найти выход и попробовать уговорить ее не уезжать.

В Черкесске на первый курс по классу трубы нужно было принять одного студента. Мое заявление оказалось первым. До экзамена была пара дней. Днем нечего было делать, как, отыскав свободную аудиторию в училище, заниматься на трубе, готовясь к экзамену. Старшекурсники из училища отметили мои хорошие данные и подготовленность. Выразили мысль, что проблем с поступлением у меня не будет. Правда, за день перед экзаменом приехал поступать еще один парнишка из нашей музыкальной школы. Он уезжал поступать в другой город. Странно, почему он приехал сюда? Завтра все выяснится. Он поступал с неполной средней школой, и было непонятно, отразится ли это на решении приемной комиссии.

Я отправился встречать Жанку, которая должна была приехать на рейсовом автобусе. Сегодня предстоит разговор. Как же мне не хочется с ней расставаться. Дался ей этот факультет автоматики и телемеханики. Если хочешь петь, иди и учись по специальности. В Минеральных Водах есть училище и вокальный класс. Всего час езды. Что можно придумать, чтобы уговорить ее остаться?

Подъехал автобус. Вот и она. Мы поцеловались, и не спеша пошли к дому ее родственников.

– Ты устала?

– Нет. Время пролетело быстро. Мыслями я уже в Харькове.

– Дался тебе этот Харьков. Почему Харьков?

– Потому, что там у меня нет проблем с квартирой, потому, что это большой город, потому, что я поступлю в институт, потому…

– Только ты будешь не со мной, – перебил ее я.

– Да. Это самое не желаемое. Мне очень хотелось бы, чтобы ты был там, рядом со мной.

– Увы. Помогать некому. Да и проблемы с армией заставят уехать оттуда.

– Кстати. Видела сегодня Кольку Брилева. Он просил передать, что на аэродроме большой скандал.

– По поводу? – вопросительно посмотрел я на нее.

– Военком пообещал отправить тебя на Камчатку рыть окопы за то, что ты не явился на сборы.

– День ото дня не легче. Кто хочет, тот и выбирает тебе профессию. Не хочу быть землекопом. У меня совсем другие планы и задачи. Я хочу, чтобы ты не ехала в свой Харьков. Хочешь на Камчатку? Я буду окопы рыть, и буду делать это с удовольствием от осознания, что ты рядом со мной, – решил пошутить я.

Она засмеялась. Потом серьезно посмотрела на меня и сказала:

– Дорогой мой, я все равно поеду. Это решено окончательно. А что ты собираешься делать?

– Завтра сдавать экзамен в училище и продолжать совершенствоваться в игре на трубе, – хотя уже знал, что это все буду делать только потому, что приехал сюда, а не потому, что мне хочется жить в этом грязном и неряшливом городе.

Мои надежды рушились одна за другой, и ничего не оставалось делать, как отдаться в руки судьбы. Мы расставались с ней. Завтра она уезжает. У нас осталось совсем немного времени. Ночь до рассвета мы провели сидя на скамейке у дома во дворе ее бабушки. Эта ночь была одним большим поцелуем. Пролетела она быстро и незаметно.

– Мне хочется, чтобы ты не забывал меня, и чтобы ты помнил мои поцелуи.

Спустя несколько часов на экзамене я в первый раз вспомнил об этих жарких поцелуях. Губы пересыхали и не слушались. С трудом я смог исполнить задание. Исчезла уверенность. Исчезло желание. Задание было несложным, но я с трудом выполнил его. Правда, не все было потеряно. На место претендовало два человека: я и мальчишка, который приехал вчера.

– Я знаю, что один из вас уже пытался на днях поступить в училище в Осетии и у него на губе небольшой шрам. Лучше сразу скажите кто это. Не надо тратить попусту время, – недвусмысленно сказал педагог, принимавший экзамен.

Я знал, что это был тот самый паренек, Димка, с которым мы учились у одного преподавателя в школе. Непонятно было только, как он успел сделать попытку поступать в училище города Орджоникидзе, оказаться вчера здесь и как узнали о существовании его еле заметного шрама на губе.

Он упорно молчал, поглядывая на меня. Впрочем, меня это уже не волновало. Неприятно было участвовать во лжи связанной со шрамом на губе, т.к. по испытывающему взгляду педагога было понятно, что он, говоря об этом, подразумевает меня. Все становилось на свои места.

Через пару часов документы были на руках. Решил, что лучше будет, если я вернусь домой. Мы вернулись с Жанкой домой в тот же день. Она чувствовала себя виновной, но мое отношение ко всему происшедшему ее немного успокоило. Мы расстались с ней, договорившись обязательно еще встретиться перед ее отъездом.

На следующий день утром я отправился на аэродром. Ожидание неприятного разговора еще больше делало жизнь невыносимо грустной. Что еще неприятного ждет меня? Я вошел в кабинет командира учебного центра и представился. К моему удивлению командир отнесся к опозданию на несколько дней на сборы спокойно.

– Пришел сдаваться? Девка, наверно, задержала? Все они такие, когда такие красивые ребята им попадаются на удочку, – мельком взглянув на меня, сказал он, – найди инструктора Домбаева. Он твой инструктор. Все остальное узнаешь у него. Надеюсь, недоразумений больше не будет с твоей стороны?

– Понимаете… – начал я, пытаясь что-то объяснить, но понял, что объяснений от меня не ждут, – Можно идти? – неожиданно закончил я начатую фразу.

Я вышел из помещения и облегченно вздохнул. Поодаль увидел Кольку Бриля. Он стоял у группы ребят, заканчивающих укладывать парашюты.

– Спасибо, что не забыл передать привет от военкома.

– Ты не представляешь, какой показушный скандал здесь был устроен перед строем военкомом. Ты совсем вернулся или как?

– Совсем. Ищу инструктора Домбаева.

– Отлично. Вон та крайняя палатка твоя.

– Как он? Ничего?

– Кто его знает. Кажется нормальный мужик.

– Чем вы тут занимались, пока меня не было?

– Ничего интересного не было. Обживались. Занимались строевой. Изучали парашют.

– Думаю, что со мной никто не будет заниматься отдельно.

– Говорят, что сегодня могут устроить прыжки. Вон самолет прилетел, – он показал в сторону военного транспортного самолета Ли-2, стоявшего поодаль.

– Домой отпускают?

– Только в субботу и воскресенье. В понедельник в восемь часов построение. Подъем в четыре пятьдесят утра. Отбой в двадцать два часа.

– А в группе есть ребята из нашего класса?

– Нет. Они в разных группах, но ребята, кажется, хорошие: один болтун, другой молчун, еще двое так себе. Вон и инструктор, – он указал на коренастого, крепкого, с немного длинноватыми, не соразмерными с туловищем руками темноволосого мужчину. У него были толстые губы, нос с горбинкой и маленькие темные глаза.

– На кого должен быть похож настоящий мужчина? – засмеялся я.

– Он должен быть похожим на… инструктора.

– Он веселый мужик, увидишь.

Я подошел к нему. Представился. После коротких объяснений с инструктором, мне не очень поверилось, что он веселый мужик. В нем действительно было что-то необычное, и его внешний вид, все-таки, располагал своей необычностью.

Получив обмундирование и устроившись в палатке, я поспел на обед. После обеда, взяв ведра и тряпки, мы пошли мыть свой самолет. Часа в четыре дня приказали всем построится.

– Курсанты, – обратился к нам инструктор, отвечающий за наши парашютные прыжки, – вы окончили теоретический курс подготовки. Теперь, чтобы приступить к полетам, необходимо каждому совершить прыжок с парашютом. Тот, кто не прыгал раньше, тот будет прыгать завтра утром. Кто имеет уже прыжки шаг вперед, – скомандовал он.

– Вопрос можно? – раздалось из строя.

– Готов ответить.

– Какая разница прыгал или нет? Что изменится за двенадцать часов?

– Разницы нет, но сегодня будут прыгать только прыгавшие.

Я сделал шаг вперед. Всех, оставшихся в строю, распустили. Строем нас отвели к транспортнику. Не опростоволоситься бы. Как его легче цеплять на себя? Хорошо, что я попал во вторую группу? Времени на подготовку оказалось больше, чем у первой и ребята помогали друг другу одевать парашюты. Был полнейший штиль. Выбросив первую группу, самолет начал спускаться за нами. Тяжелые парашюты своими лямками, а точнее какой-то пряжкой больно впились в ключицу. Какой ужас! Я еле стоял с одетыми парашютами. Скорее бы подрулил самолет. Входя в самолет, постарался оказаться впереди Кольки, чтобы, выпрыгивая, оказаться очередным за ним. Он знал, что я не прыгал раньше и поглядывал на меня с улыбкой.

– Что будет непонятно, спрошу у тебя. Когда будешь спускаться, не отвлекайся, повнимательнее прислушивайся ко мне и далеко не отлетай, – шутил я.

– Ты только в самолете не открывай запасной, – смеялся он.

Самолет поднимался. Впервые я в летящем самолете. Квадратики полей становились все меньше и меньше. Прозвучала команда готовности. Мы стали продвигаться к открытой двери. Главное не отставать от Кольки. Вот он уже сделал шаг в проем двери. Не отставая, я уже поднял ногу, когда инструктор придержал меня. Я видел, как быстро удалялся Николай, как открылся у него парашют. Инструктор дал сигнал, чтобы я прыгал. Не задумываясь, был сделан этот заветный шаг. Не знаю, что ощущали другие, но меня пронзили две простые и ясные мысли, которые можно было бы выразить двумя вопросами: «Куда я лечу?» и «Кто меня заставил прыгать?» Меня медленно переворачивало. Расчерченная на квадраты земля уплывала. Поле зрения заполнялось бездонным небом с пузатым, покрытым снизу копотью самолетом, с открытой дверью прямо перед тобой. Небольшой плавный толчок и хлопок над головой прервали бурное развитие пары мыслей, которые живо всплывают в памяти по сей день, напоминая об ощущениях тех мгновений.

Отсутствие ветра делало спуск идеальным. В небе звучали голоса спускавшихся парашютистов. Больше ради любопытства, чем за надобностью, я несколько раз развернулся. Собственно, мне казалось, что это – все мои познания по управлению парашютом, пока мой друг Колька не вздумал пошутить и начал стремительно приближаться. Пришлось быстро соображать, что нужно делать мне в ответ. Впечатления от панорамы, открывшейся взору, и от самого процесса снижения были потрясающими. Их трудно передать словами. Это нужно испытать самому. Земля медленно приближалась. Не то спускающиеся, не то с земли напоминали, что ноги при приземлении должны быть вместе. Земля так медленно приближалась, что казалось, будто тебя просто хотят осторожно поставить на землю. Я напряг ноги: сейчас должно быть касание…, нет, сейчас… Но, все-таки, момент касания я прозевал. Мои ноги не выдержали даже мягкого касания, я не смог удержаться на ногах и коленом коснулся земли. Почти как в кино. Пришлось отбегать в сторону, чтобы купол парашюта не накрыл меня.

На следующее утро был ветер. Уже наблюдающим я смотрел, как приземляются мои товарищи, падая при приземлении, и как наполненный ветром парашют тащит их по земле. Нам явно повезло вчера с отсутствием ветра.

После того, как все совершили свои прыжки, инструкторами были устроены показательные катания. Сколько бы вы не летали на больших лайнерах, спортивный самолет дарит совсем другие свои необычные ощущения. Именно этот показательный полет заставил почувствовать всю прелесть ощущения полета, когда после небольшого разбега самолет отрывается от земли, и ты забываешь на мгновение, что находишься в самолете. Кажется, что у тебя исчезли ограждения, сдерживавшие тебя и приковывавшие к земле, и земля стремительно несется навстречу, медленно уплывая вниз. Создается впечатление, что ты сам летишь. Не зная еще реально, как слушаются рули самолета, пытаешься всем телом удержать равновесие.

Самолет продолжал набирать высоту. На полутора тысячах метров вдруг замер, перевернулся и начал вращаться. Будто на незримой нити его стали раскручивать, втягивая в невидимую воронку. Потом пикирование, мертвая петля, боевой разворот… Полчаса кувыркания с чувством перегрузок до потемнения в глазах, когда тебя вдавливает в кресло и от непривычки кажется, что руки поднять невозможно, и невесомости, когда повисаешь на ремнях, а точнее, они не дают тебе возможности взлететь с кресла, и от непривычного ощущения начинает замирать все внутри. В прямом смысле, потрясенный от полученных ощущений ты вылезаешь из самолета после полета. Вероятно, это мастерство инструктора, тонко знающего и чувствующего самолет, делали свое дело. За два дня я испытал два эмоциональных потрясения. Они были из разряда приятных и довольно сильно меня взбодрили.

К вечеру в палатку пришел инструктор. Нужно было заполнить мою летную книжку, т.к. у остальных они уже были заведены. Лева, как звали инструктора, остался доволен нашей реакцией на дневные полеты. Он много улыбался и шутил. Наотрез отказался заполнять в графе «профессия» полученную в школе профессию шофера.

– Нет. Это просто не солидно после стольких лет занятий музыкой не считать это профессией. Говорят, что ты уже несколько лет в оркестре играешь?

– Духовики все в оркестрах должны играть.

– Вот видишь, счастливый ты человек! Музыка – это философия, а музыкант – философ, которому дана возможность говорить и общаться на языке звуков.

– А причем тут оркестр?

– Оркестр звучит только там, где есть гармония понимания. Есть понимание – есть ощущение радости. Есть ощущение радости – рождается музыка. Настоящая музыка требует большие оркестры. Оркестр без музыкантов невозможен. Чем лучше музыкант делает свое дело, тем лучше звучит оркестр. Профессия – это умение делать нечто конкретное в общем деле. Ты что лучше можешь делать – играть на трубе или водить автомобиль?

– Конечно, играть. – Так почему ты считаешь, что музыкант для тебя не профессия?

– Я так не считаю. Мне просто не нравится иногда отношение к профессии музыканта, а еще я считаю, что до настоящего музыканта мне еще далеко.

– Чтобы стать хорошим шофером тебе тоже далеко.

– Ну, хорошо, – согласился я, – хотя не могу сразу понять, какая связь между музыкой и авиацией, – решил поменять тему разговора.

– Только свободный и раскованный внутренне человек может правильно понять всю прелесть жизни. Музыка – это целый мир, который в распоряжении музыканта. Там он может почувствовать свободу для души. Это сродни полету. Авиация разная бывает, но всюду есть человек, который пользуется летательным аппаратом, чтобы почувствовать свободу. И там и здесь ощущение свободы. Если у музыканта нет чувства полета души, он никогда не станет хорошим музыкантом. Если человек не воспринимает мелодичность музыки жизни, для него чувство полета закрыто, – так, почти на пальцах, объяснял нам Лева азы жизни, – Почувствуйте как музыку полет, и вы полюбите небо. Не надо сковывать себя. Откройте себя ощущениям, и вы будете летать лучше, чем остальные. Наша задача – одному из вас, – он обвел всех взглядом, – вылететь первым в своем потоке. У кого будет лучше получаться, точнее, кто лучше почувствует самолет, получит приоритет. Остальные должны не сникать и не обижаться, а смелее пытаться догнать первого. Это не будет означать, что появился любимчик. Это тактика. Договорились? – вопросительно посмотрел он на внимательно слушавших курсантов.

Все согласились попытаться обставить других в стремлении вылететь самостоятельно первым. Сделав вид, что только вспомнил, инструктор сказал:

– Думаю, что со мной согласятся остальные. Нужно принести трубу сюда, Каждый день должен начинаться и заканчиваться сигналом «Подъем» и «Отбой».

– Да, ну, – опешив от неожиданного предложения, от которого нельзя было отказаться, протянул я.

– Ничего ты не понимаешь. Все ребята, если когда-нибудь будут вспоминать свое присутствие здесь, непременно будут вспоминать и эти сигналы. Из этого тоже складывается романтика.

Пришлось согласиться. После насыщенного дня разговор, казалось, вылетел из головы и напоминался только записью в летной книжке в графе «профессия». Подобных разговоров было и раньше много, и я не заострил на этом внимание. Ощущения знакомства с чувством полета захлестнули все остальные. Все получалось само собой. Казалось, что освоить вождение автомобиля было сложнее, чем овладеть навыками управления самолета. Мне показалось, что труднее было научиться даже ездить на велосипеде. Думаю, что именно первый показательный полет сделал свое дело – я под впечатлением забыл напрячься и сразу всеми фибрами своей души почувствовал самолет.

Недели через две я уже первый из всех курсантов, находящихся на сборах в то время, выруливал на старт своего первого самостоятельного полета. Нужно было выполнить два полета по кругу. Все самолеты были посажены, Только мне было отдано небо для первого самостоятельного полета. Все, находящиеся на аэродроме, следили за мной. Я знал, что мой выпуск в самостоятельный полет был под вопросом, т.к. сильно опережал общий график выпуска, но проверяющие подтвердили мою готовность и сам руководитель Центра руководил моим полетом. Вот я уже на исполнительном старте. Перевел двигатель на максимальный режим оборотов. Получил разрешение на взлет. Оглянулся. Увидел, что у всех до единого взоры были обращены в мою сторону. Улыбнулся больше сам себе, чем остававшимся, отпустил рукоятку тормозов. Самолет быстро начал свой разбег. Спокойно взлетел, сделал пару первых разворотов и только когда запросил разрешение на посадку, осознал, что лечу-то я самостоятельно. Надеяться мне нет на кого, а в полете самое сложное – посадка. Смогу ли посадить, как получалось в тренировочных полетах?

Вот уже сделан третий разворот, снижение, четвертый разворот. Взор устремлен на приближающуюся посадочную полосу.