Впереди – пропасть, позади пустыня, значит смерть. Справа и слева – словно басмачи в белых папахах неприступные горы.
– Что будем делать, Робин Гут? Ты у нас ходячий компьютер, оцени обстановку, – спросил Петр.
– Приплыли. Вот и ответ на вопрос, кто ценнее: человек или робот. Вам нужны вода и пища – их нет, мне – солнце для батарей – его полно.
– Не ерепенься, говори, что делать, а то Светлана, вон, пригорюнилась. Так выглядела, когда ты задержался в море, собирая для нее жемчужины.
– Мне приятно делать ей подарки.
– Словно на канате за ней тянешься. Да, и она не отрывает от тебя взгляда. Я рядом с тобой пугало, хотя среди людей вполне симпатичен, если бы не нос.
– Поэтому Светлана называет тебя журавлем?
Цаплем она называет меня. Это, естественно, лучше, чем цаплей, подчеркивается мужское начало, но в это время чувствую щелчок по носу.
– Возможно, она к тебе неравнодушна? Ты душой прекрасен, вытащил из беды начальника, который тебя выгнал с работы.
– Не хвали, я ощутил удовольствие от того, что он стал заикаться.
– Теперь начальник делает доклады под фанеру, успевает разгадать подборку кроссвордов.
– Светлана – научный работник, изучает возможности развития духовной жизни роботов в экстремальных условиях. Когда ты подарил ей на день рождения цветок папоротника, я подумал: случилось невероятное, и ты полюбил. Оказалось, цветок бумажный, что не сразу определишь, так искусно он был сделан.
– Наш садовод подвел, продав мне его. Знаешь, он кто? Бывший матрос, земли не видел годами. Вот и наловчился делать искусственные цветы. Еще кричит: «Водой не поливать, руками не трогать». Говорят, когда водолазы подарили командиру корабля букет подводных цветов, матрос случайно помял их и сделал копии. Командир подарил букет жене: «Вот тебе, дорогая, цветы от Посейдона, запах специфический и неповторимый». Жена принюхалась: «Действительно, дорогой – специфический, как на нашем бумажном комбинате».
– Наказали матроса?
– Чтобы не зарывался, проткнул ему мичман кортиком мочку уха, потому и серьгу носит. Именно садовод надоумил меня подарить Светлане цветок папоротника. А давай, Петр, проверим, к кому из нас она благосклоннее, чтобы не гадать? Скажем, что спасение есть, но ценой смерти одного из нас.
– Не занимайся пустословием, в чем спасение?
– Надо перепрыгнуть ущелье и закрепить трос, по которому переберутся остальные.
– Что? Я прыгал максимум на четыре метра, в молодости. Недавно сиганул через лужу, но долетел до середины и упал на потеху зевакам. Одобрительно хрюкнула лишь развалившаяся рядом свинья.
– А у меня прыжки в длину вообще не запрограммированы, только в высоту. Захотел однажды перескочить дорожку и взлетел на балкон, где загорала девушка.
– Голая?
– Она лежала на спине и казалась роботом, поэтому я спросил, какой она серии, так как у нее очень красивые формы. Девушка засмеялась. Это была Светлана.
Узнав об их решении перепрыгнуть пропасть и возможных последствиях, девушка задумалась.
– Вы равноценны, – наконец, сказала она, – один полуробот, другой получеловек. Прыгать буду я. – И, разогнавшись, взлетела над пропастью.
– Ух! – выдохнули оба.
– Бросайте трос, кавалеры, – она стояла на другом конце пропасти, похожая на греческую богиню, такая дорогая и желанная. Петр увидел слезу, выкатившуюся из глаз робота, и то ли закричал от изумления, то ли более разряженным стал воздух, но рот у него открылся. Свершилось? А может быть, это роса? Вон, какая туча пришвартовалась к утесу. Но почему согнулись коромыслом ноги? Так тяжела потеря? И этот нос…
– Цапель, – раздалось с другой стороны пропасти, – мир спасет не красота, а любовь, помни об этом над пропастью.
Щеки – на столе, плечи – шире стола, таким был новый глава администрации. До него в кресле могли уместиться два прежних главы – они были тонкими и длинными, неприлично возвышаясь над стоявшими посетителями. Над главой висел плакат: «В здоровом теле – здоровый дух!» Он заменил старый: «Мне сверху видно все, ты так и знай!»
С плаката улыбался хряк-производитель, что вызывало разные ассоциации. «Словно на свиноферме побывали», с такими словами выходили из кабинета не только граждане, но и работники администрации. Глава раньше занимался свиноводством и решил продолжить дело в рамках всего района. Начальство считало такое новшество причудой, но свинины в губернии было мало, и смирились: все же дело, не курлыканье, как у прежних глав, похожих на журавлей.
– Родимый, помоги, стенка дома расщелилась, живу в сарае, – просит женщина.
– Родимая, – словно хрюкнул глава, – поможем, денег в бюджете нет, дадим поросенка с фермы. Взрастишь его, получишь доход и стенку поправишь.
– Маловато будет.
– Возьми два поросенка, сарай-то большой?
– Большой.
– Три возьми. Свинья всем поможет. Видишь, хряка, словно живой он. Иногда говорю с ним, и неадекватное становится адекватным.
– Может, тебе, родимый, пол помыть? Запах больно спертый. Словно и вправду живой хряк.
– Ты, как секретарша моя, морщишь нос, толерантности в вас нет.
– А у тебя ее столько, что дышать нечем.
– Привык я, в чистом воздухе, наоборот, задыхаюсь. Индивидуум.
– А как же я буду в сарае с тремя чушками.
– Не гастарбайтер, вытерпишь.
Заходит в кабинет девушка, кровь с молоком, носик пятачком.
– Вот к вам со студенческой скамьи. Какой у вас одеколон приятный, с улицы – не надышишься. Распылителем пользуетесь?
– Сам распыляю, привык на ферме, хрюшки толерантные.
– Знаю, сама свинаркой работала.
– Свинаркой?
– Не помните? Я Аксинья дочь Клавдии, у вас практику проходила.
– Сразу бы говорила. Узнаешь хряка Володьку?
– Это он? Какой красивый, как живой.
– Ты насчет работы?
– Да, хочется на ферму, к свиньям, отрасль очень скороспелая.
– Я всегда говорил, пример бабам всегда с них надо брать, никаких демографических проблем.
– Если бы мужики на вас походили, а так – вроде в штанах, а без доброго семени.
– Ты мне нравишься, и обонянием, и задом крутишь не хуже других. Секретаршей ко мне пойдешь?
– Завлекала уже, чего там. С таким мужиком…
– Ладно, ладно. Чтобы меньше было недовольных, разрешим заходить в кабинет в масках, не бегать же мне каждую минуту в туалет.
– Правильно, Борис Борисович, и в целях незанесения вирусов гриппа, хоть свиного, хоть куриного.
– Вот что значит начинать со свинофермы, какой подход креативный к проблеме. Ты и раньше умом отличалась. Когда смешала семя всех хряков – производителей, ни одна свиноматка не оставалась без поросят.
– Под вашим руководством.
Раздался звук, похожий на хрюканье.
– Прости, ты своя: терпел, терпел.
– Терпеть вредно. Свиньи никогда не терпят, вот и растут как на дрожжах.
– Ты права, по себе чувствую. Следующего примем вместе. У тебя прическа под щетину, значит, и ум не короткий.
Втискивается человек – шкаф.
– Здравствуйте.
– Вам-то чего надо, вроде – в теле, в новых ботинках.
– Я сам глава, по обмену опытом приехал. Говорят, у вас хряк на стене, а воняет – не дохнуть, и это правда. Втрое меньше стало ходоков, что является главным критерием оценки работы администрации. Как вы этого добились? Мы сократили до часа время приемов, а ходоков стало втрое больше. Я фотографии всех животных на стену вешал, а бестолку. Ходоки, в основном, женщины, прут и прут.
– Женщины? Тогда просто, – вставила Аксинья. – Как секретарь Бориса Борисовича и как ветеринар по специальности, посоветую повесить на сцену напротив двери снимок жеребца, готового к случке, ну, вы понимаете. И половина ходоков улетучится. Даже мне бы стало неловко, а я в институте видела разных жеребцов.
– И человеческих, – захрюкал местный глава.
– Как просто. Где ты, Борис Борисович, нашел такую симпатичную девушку – я сначала подумал наряженная свиночка. Мне б такую. У моей секретарши под каждой ягодицей по стулу, лет двадцать так сидит.
– Интересно, посмотреть бы, – снова хрюкнул местный глава.
– Необязательно, и мы так можем, если стулья сдвинуть, – Аксинья повернулась, и главы подумали, что, может быть, она и права.
Главы долго обменивались опытом, пили водку из фужеров и оба поглядывали на Аксинью все с большим интересом.
– Куда идешь, Евдоким, с топором, лезвие отточил – бриться можно?
– Петуху голову отрублю на хрен, не разбудил сегодня, я и проспал, жена, Зинка, одна перла со станции баул, набитый памперсами. Пока дотащила, сама три израсходовала.
– Комедия, прям.
– Вместо палатки им пользуюсь.
– А зачем столько памперсов? У многих, наоборот, запоры.
– Скоро разжижимся, овощи в сельпо завезли китайские, а после них сам знаешь какой бывает стул.
– На пестицидах выращивают.
– Хрен знает на чем, а дристать нам. Вот Зинка и запамперилась.
– Петух – то в чем виноват?
– Я на него зол. Орет часа на два раньше, и одну рябу только топчет, другие куры ни одного цыпленка не вывели.
– Как и ты, он однолюб, гордиться надо, а не голову рубить. Лишь раз ты огорчил Зинку, помню, как она тебя лупяздила скалкой за Анку кривую, а ты только с ней постоял у забора.
– У Анки глаз кривой, а шесть мужей было.
– Причем тут глаз: на ее заду мы оба с тобой уместимся.
– У моей Зинки не уже.
– Прикольно, если их задами смерить.
– Тебя между ними сунуть, так, не дыхнешь.
– Если налопаются, а петуха не трожь. Президент виноват, он расширил часовые пояса.
– А кто кур будет топтать?
– Каждая вторая баба одна живет, ничего. Подумаешь, куры? Другого петуха купи. А этот со своей рябой, как и ты с Зинкой, олицетворение крепкой семьи.
– Зря тогда топор точил?
– Почему, зря? Рискни хоть раз в жизни, иди поколи дрова соседке, одинокая она, будет рада помощи: десять лет без мужа.
– Скока?
– Десять уж минуло, как скопытился Кондратий. Конем его звали. Хилым был, но все время ржал. Скажешь ему, здорово, Кондратий. Ио – го – го! – ржет. Как твоя кобыла, не понесла еще? Снова: ио – го – го! Поговаривают, кто так ответит ей, затащит на гумно. Что тебе стоит так заржать и расколоть два – три чурбана?
– Свой бы чурбан Зинка не расколола. Соседка ей же и похвалится: с детства вместе на прутиках носились по деревне.
– Вот и стали ведьмами.
– Твоя Варька, не лучше. Обварила тебя кипятком за близняшек, которых ты в тракторе катал, потом сама на себе волосы рвала, мошну твою сварила вкрутую. До сих пор ходишь мерином.
– Отпускает понемногу, своей не говорю, ну, ее, меньше контроля. Близняшки, как две ивы, прижмутся, трактор не глушу. И соседка твоя тоже не липа. Давай, чего боишься с топором? Всегда можно сказать, что рубил дрова.
– И то, Пахом, правда. Может, сразу через плетень махнуть, она вчера мне подмигнула.
– Я всегда, Евдоким, считал, если эпилог есть, роман будет.
Ведьма вылетела из трубы, попав в крону нависшего над крышей цветущего тополя. Пух особенно крепко цеплялся за сажу на лице: начнешь стряхивать – превратишься в десантника. Вон, один из них, Мишка, лежит в лопухах у забора. Из армии пришел месяц назад, а пьет и размазывает лицо каждый день. Перед кем выпендривается? Машке за тридцать. Сама вместо воды наливает в самовар самогонку. Больше девок нет, да и одиноких баб. Одни сестры Кулевы. Что считать Дарью, как репей к Кузьмичу одноногому прилипла. Говорит, у него оторванная нога отрастает, только без ступы. Другие грамотой не лучше. Пахомычу – за девяносто, а «ишо жаних», каждый год сватается к приезжающей на лето в деревню Татьяне Львовне. У нее двести килограммов веса и соответствующая одышка: только охает и ахает, что, видимо, возбуждает Пахомыча. А пямяти у него нет вообще. Приезжие хохмачи расплачиваются с ним за продукты старыми деньгами. Сколько он их скопил под матрацем?
Разыграть некого. В соседней деревне есть свои ведьмы, еще заставят мести конюшни, если прилетит к ним. Хоть с десантником шути.
Тормошит его:
– Просыпайся, пора в поход.
– Ты кто? – таращит он глаза.
– Как кто? Не видишь – твоя напарница. Сейчас в аду будем гонять чертей, зажрались они у своих котлов.
– А если они депутаты?
– Кто бы их выбирал, да и Чуров пока концы не отдал. Надевай берет – больше испугаются.
– Да, я не десантник, в хозвзводе служил, у меня и в военном билете записано, что плотник.
– А почему мажешь лицо, носишь берет?
– Машке мозги пудрю.
– У нее же нет мозгов.
– И правда, давно б раскусила.
– Ладно, не сдам тебя, но за это перекроешь мне крышу дома, как наступлю, разваливается.
– Это мы легко, тес давай, да гвозди.
– Я ведьма, а не лесопилка, сам все найдешь, не то килу наставлю, будешь ходить в раскорячку.
– Не надо, только не килу. Сам ножовкой доски из бревен напилю, – испугался Мишка.
– Ладно, десантник хренов, попей чайку у Машки и за работу.
Настроение стало лучше, и она опустилась во дворе дома Натальи Львовны.
– Все гнешь скамейку, а твоего Пахомыча сестры Кулевы обхаживают, уведут у тебя жениха.
Что тут произошло, видели бы вы?
– Ох, – охнула Татьяна Львовна, поднялась на дрожащие ноги и побежала (как протиснулась в калитку?) к дому Кулевых. Что делает ревность? Татьяна Львовна стала произносить слова даже на бегу, да какие: «глаза выцарапаю, пасть порву…» Потом ее везли от Кулевых на телеге.
– Сколько за свинью возьмете? – спросил приезжий заготовитель.
– Так, бери даром, – засмеялись Кулевы.
– Не отдам, – подбежал Пахомыч, – это моя свинья, я на ней жанюсь.
У заготовителя выпучились глаза:
– Старик, на свинье? Или у вас такая традиция?
– Десять лет я к ней сватаюсь, – добавил масла в огонь Пахомыч. Все загалдели, а ведьма быстро на метлу и во двор к Кузьмичу. Он строгал из березы деревянную ногу.
– А Дарья говорила, что у тебя новая нога растет, только без ступы, – заводит его.
О проекте
О подписке
Другие проекты