Меня принимают в партию

В последние месяцы службы в армии, весной 1975 года меня приняли кандидатом в члены КПСС. На этот поступок, меня надоумил мой приятель, разумеется, двухгодичник.

Я вспомнил, как сетовал в свое время Алексеев, что Володе Мысливченко трудно будет вступить в партию. У меня были очень смутные представления о партии, а институтский курс «Истории КПСС» вызывал откровенную неприязнь. Но ради того, чтобы приблизить возможность заниматься философией, я был готов и не на такие испытания. Действительно, пришлось пережить немало неприятных минут, когда наш эскадрильский замполит «Колокольчик» выговаривал мне за плохое знание Устава, а я все не мог себя заставить тупо его зубрить. И необходимость просить рекомендации у старшего техника самолета Турлумбека – Тимохи, и полкового инженера Баранова – я весьма болезненно все это переживал. Как оказалось, эти тяготы были совершенно напрасны, так как моя философская карьера не состоялась.

И все-таки я не могу сказать, что вступал в партию только из карьерных побуждений. Ведь я собирался заниматься именно марксистской философией, и вступление в партию, в которой Маркс считался одним из отцов – основателей, выглядело вполне логичным. А кроме того передо мной всегда стоял пример моего отца, который был коммунистом еще с войны.

При поступлении на работу в Институт мои неприятности с партией не закончились. Когда я становился на учет в парткоме, заведующая учетом прямо взъелась на меня, за то, что кандидатский стаж у меня был на исходе, а рекомендаций мне здесь никто давать не мог. В итоге кандидатский стаж мне решили продлить, а для проверки нагрузить каким-нибудь ответственным партийным поручением. Так я стал пропагандистом.

Это была довольно многочисленная категория членов партии, которая должна была нести слово КПСС в массы. Для начала мне было поручено проводить еженедельные политинформации перед коллективом нашей лаборатории. Руководила в Институте всеми пропагандистами заведующая парткабинетом Инна Аполинарьевна Мировская. Не знаю по какой причине, но я ей почему-то понравились. Разумеется, ни перед ней, ни перед кем другим в Институте я не был намерен распространяться о моих интересах и неудавшейся карьере в философии.

Инна Аполинарьевна была явно незаурядной личностью. Мне всегда было интересно слушать Мировскую, некоторые ее рассказы я сохранил.

Как-то в три года она сидела в доме на каком-то возвышении, а внизу ее дедушка учил читать домработницу. Маленькая Инна видела буквы кверху ногами. Тогда еще никто не знал, что у нее дальнозоркость.

– Букварь,– сказала она дедушке.

– А ты откуда узнала?

– Прочла.

– А ну ка прочти!

Девочка перевернула книгу наоборот и прочла. Можно себе представить, какой скандал устроил ее дед, автор популярных книг о Древней Греции

В юности Инна Аполинарьевна занималась балетом, в результате несчастного случая сломала позвоночник. Училась на философском факультете МГУ. У нее был больной муж, сердечник, страшно занудная личность, работавший в нашем отделе замом начальника, о котором она постоянно заботилась, и двое уже взрослых дочерей. Вокруг нее постоянно роились пропагандисты, для которых она организовывала учебу, вытаскивая самых известных лекторов – международников.

Поскольку мы в то время жили в условиях почти полного вакуума объективной информации, кроме, разумеется, официальной, эти лекции были прекрасным подспорьем при проведении семинаров. Во всяком случае, для меня. Кроме того, еще со времен студенческого увлечения диспутом о проблеме эстетического, я научился вылавливать мысли авторов буквально между строк, поэтому мне всегда было что сказать в нашей небольшой аудитории. Ну, и ведь я еще совсем недавно собирался стать преподавателем, поэтому общался со своими сослуживцами свободно и раскованно.

Скоро меня приняли в ряды КПСС, а для того «чтобы жизнь медом не казалась», дали еще одно поручение: назначили руководителем агитколлектива. Всего в Институте было образовано два агитколлектива, и в каждый входило около сотни агитаторов. Такие агитколлективы образовывались, наряду с избирательными комиссиями, после опубликования Указа Верховного Совета о предстоящих выборах.

До проведенной Лужковым реорганизации в Москве было тридцать три района. Во многом они различались по количеству находящихся в районе жителей и числу предприятий и организаций и, соответственно, количеству их работников. Районы, как правило, подразделялись на спальные и промышленные. Наш район был промышленным, а избирательные участки нашего Института находились в соседнем районе, который был спальным, и мы, таким образом, над ним шефствовали.

Пару – тройку раз мы с моим коллегой, другим руководителем, более опытным, сходили на инструктаж в соседний райком, где нам все по полочкам разложили: когда нужно пригласить избирателей для уточнения списков в участковую избирательную комиссию, когда ознакомить со списком кандидатов в депутаты, а когда – разнести приглашения на голосование. Мне было внове участие в избирательной кампании. Поэтому я не без интереса выполнял все положенные мероприятия: проводил совещания агитаторов, в случае оперативной информации обзванивал старших агитаторов, ходил по квартирам и тесно общался с секретарем участковой избирательной комиссии, которая, по сути, была на участке главной.

Самым насыщенным был день голосования. Рабочий день для агитаторов начался задолго до открытия участков, а закончился – после утверждения акта в окружной избирательной комиссии. По ходу выборов я знал, что несколько избирателей мои агитаторы так и не нашли, и поэтому беспокоился за явку на нашем участке. Однако в акте участковой комиссии значилось, что явка на наш участок составила 99,6 %, и я был уверен, что за «трудных» избирателей в последний момент проголосовала наша секретарь.

По итогам выборов у меня состоялся интересный разговор с секретарем парткома, Георгием Ивановичем Полозковым. В частности, говорили о том, как организовать работу с категорией «трудных» избирателей. Я подумал тогда: хорошо было бы работать с таким умным человеком.

А еще некоторое время спустя меня предложили избрать в состав парткома Института. Участок работы предполагался смехотворный: курирование ДОСААФ, но мне прозрачно намекали, что, в общем, это просто предлог для будущей более ответственной работы.

После отчетно-выборного собрания меня действительно избрали в состав парткома. К сожалению, сменился и секретарь парткома. Им стал Корецкий Виктор Николаевич, носатый мужчина, о котором у меня не сложилось конкретного мнения.