2

С каждым днём ветер крепчал, предупреждая о скором наступлении зимы – длительной и морозной. Зябкие ночи стали длинными, а не менее холодные дни – смехотворно короткими. Знал о приближении зимы и великий дух Вилюя – реки могучей и напористой, пробивающей себе путь среди скал, равнин и озёр. Его течение становилось всё менее гостеприимным и всё более слабым, словно дух скучал, подавляя зевоту. Совсем скоро его воды скуёт мороз, и они замрут в продолжительном сне на долгие девять месяцев. Но до этого момента оставалось ещё некоторое время; пользуясь этим, то живое, которое не успело приготовиться к нему, спешило спрятаться как можно надёжнее. Спешил и одинокий путник, неведомо каким образом оказавшийся в этих негостеприимных краях. Если судить по его внешнему виду, можно было сделать заключение о том, что находился он в пути и одиночестве довольно долго. Высокого роста, некогда крепкого сложения, но теперь совершенно осунувшийся и согбенный тяготами и лишениями, он напоминал не представителя цивилизованного мира людей, а, скорее, тень. Кожа на его лице почернела от недоедания и долгого пребывания на ветру и солнце, тощие, ослабевшие от недоедания руки, украшенные многочисленными ссадинами и вздутыми венами, беспомощно свисали почти до колен, как плети; впрочем, путник предпочитал прятать их в карманы изодранной куртки. Он продвигался вперёд медленно, не поднимая ноги, а, скорее, влача, из чего можно заключить о хроническом недоедании и усталости, а также и о том, что определённой цели путешествия он не имел. Он шёл, казалось, лишь затем, чтобы не упасть, ибо вряд ли нашёл бы в себе силы подняться вновь. Его унылый вид, как у старого, больного волка, который ищет место для того, чтобы можно было, наконец, умереть, лишь дополнял унылость окружающей среды – на фоне пасмурного, затянутого плотной завесой серых облаков неба растянулось безбрежное мрачное море совершенно лишённых растительности холмов. Впрочем, их поверхность была покрыта массой сухих стволов омертвевших, некогда поваленных бурями, деревьев. Путнику то и дело приходилось перешагивать их, с трудом поднимая ноги; после каждого такого упражнения ему приходилось подолгу восстанавливать дыхание и силы.

Ко всему, в голове постоянно слышатся приглушенные удары бубна: «Бум! Бум! Бум!»

С трудом переводя дыхание, человек жадно вдыхал холодный воздух. Не вполне отдавая себе отчёт в поступках и, ёжась от холода, он осмотрелся по сторонам, и это было легко, учитывая, что он находился почти на вершине холма, покрытого поваленными елями. В иное время он мог бы найти своеобразную красоту в этом почти фантастическом пейзаже, но сейчас он производил на него угнетающее впечатление.

«Только бы дойти до леса! – лихорадочно, как загнанная в угол куропатка, трепыхалась в сознании единственная мысль. – Только бы дойти!..»

Уже в течение многих дней Ивану приходится безнадёжно блуждать и созерцать такие унылые пейзажи. Вокруг, куда ни взгляни, не найти ни живого дерева, ни скалы. Среди скал или деревьев можно было бы отыскать какую-нибудь щель, забиться в неё, как комар, и хотя бы на время спрятаться от холодного северного ветра, насквозь пронизывающего всё существо. Ах, если бы удалось найти хотя бы уголок, закоулок! Он бы, превозмогая смертельную усталость, насобирал сухих еловых веток, которых здесь хоть пруд пруди, и развёл костёр. При мысли о костре Иван почувствовал, как по телу, словно разряд электрического тока, пробежала волна тепла. В его нынешнем состоянии костёр означал возможность не просто согреться, расслабиться, поспать, но и выжить. Ведь уже в течение многих-многих дней его несчастная, многострадальная плоть не знала ни тепла, ни надежды. В какую бы сторону он ни направлялся, повсюду его окружали сотни, тысячи, миллионы деревьев, безжалостно поваленных бурями и страшными, не ведающими пощады, трескучими морозами. Казалось бы, ничто не мешало делать привалы и разжигать костры, стоило лишь собрать охапку сухих веток, которые словно напрашиваются в огонь. Но при ветре, дующем со скоростью не менее семи метров в секунду, спичка могла погаснуть, а каждую из оставшихся четырёх спичек следовало беречь, как зеницу ока. Две из них выглядели как вполне нормальные, качественные спички, но для двух других у производителей как будто не хватило серы – головки были маленькими, словно на их долю достались лишь жалкие остатки из большого заводского котла. Ну да, спичка могла и вправду погаснуть, и не только из-за ветра, но ещё из-за того, что её владелец – дитя цивилизации, не умеющее договариваться с духами стихий. А огонь – это стихия самая главная и самая могущественная во всей Вселенной.

Так уж получилось у Ивана, что он, якут по крови, родившийся среди стихий, обычаев и духов, оказался для них совершенно чужим. Когда спустя три десятка лет, истёкших со времени его рождения, мать обратилась к нему по имени, данному когда-то давно, Иван даже не понял, что означает это слово; что уж остаётся говорить о знании обычаев и верований…

3

В семье якутов рождение мальчика – всегда событие большого значения. Произошло оно в семье довольно преуспевающего оленевода Нагымкара и его супруги в верхнем течении Вилюя, в двухстах километрах к западу от городка Удачный. Цивилизация – субстанция весьма хрупкая и ограниченная в условиях Якутии. Здесь, к примеру, бурлит жизнь с её техническими всплесками, добываются алмазы и урановая руда – в угоду потребителям из числа белых людей, – а всего в двухстах километрах от этих мест простираются совершенно дикие просторы, и далеко не факт, что там когда-либо могла ступать нога белого человека. Волею судьбы случилось так, что как раз в том году Нагымкар и его сородичи установили там юрты.

К слову сказать, у оленеводов нет постоянного места жительства. При их способе жизни такая роскошь исключена, да и религия строго запрещает. Запрещено даже селиться на месте старой стоянки. Это связано не только с суевериями, но и с соображениями чисто гигиеническими. Дело в том, что почвы Якутии уникальны по своей структуре. Талые воды в тех краях не поглощаются матушкой-землёй, а скапливаются на поверхности и застаиваются, служа питательной средой для микробов и насекомых – их добросовестных распространителей. Вечная мерзлота не уступает солнечному теплу, почва не прогревается настолько, чтобы таять на глубину, достаточную для того, чтобы вода начинала впитываться. Потому с момента начала таяния снегов местность превращается в скопление больших луж, которые, сливаясь по мере накопления в них влаги, разрастаются в огромные озёра. И хорошо, если эти озёра в один прекрасный момент находят сток. В этом случае вода, подчиняясь древнему, как мир, закону, следует вниз, к рекам, пополняя их течение. В ином случае она так и продолжает стоять на месте и, не находя стока, превращается в непроходимое болото и подвергается действию бактерий, большая часть их которых болезнетворные. Если в таких условиях выбрасывать остатки пищи, они начинают портиться и служат дополнительным источником заражения людей. Ещё страшнее, когда в одном месте, на одном пригорке поселятся несколько семей – тогда заражаются все. Конечно, можно призывать на помощь священный бубен, с помощью которого иногда получается прогонять злых духов, в числе которых состоят и всевозможные хвори, но лучше положение до такого не доводить.

Вот почему юрта Нагымкара ютилась на пригорке в полном одиночестве. В силу того, что жизнь заключалась в постоянных переходах, Нагымкар, как и большая часть оленеводов, имел четыре жилища, разбросанных по великому Якутскому краю. И это ещё немного, учитывая, что некоторые соплеменники имеют пять, а то и шесть жилищ. Семейство отдыхало после продолжительного перехода, олени и единственная корова мирно паслись среди зарослей ягеля и кустарников, на ветвях которых как раз появлялась молодая листва. Алыэйя – женщина небольшого роста, юркая и весёлая, которая приходилась роженице двоюродной сестрой, уложила младенца рядом с матерью. Как звали мать, Иван не помнил, как не помнил, наверное, и сам Нагымкар. У якутов вообще не принято называть женщин по имени. Якуты хорошо помнят, как звали первого человека, своеобразного Адама, – Эллэй. А вот первую женщину они называют просто Ологойе – женщина. Уже из этого становится понятным, какую роль исполняет женщина в жизни якута. Насколько помнил Иван свои детские годы, отец никогда при нём не называл мать по имени.

Его приобщили к материнской груди – предмету священному и главнейшему в жизни ребёнка. Настолько главнейшему, что многие матери кормят детей грудью до шестилетнего возраста даже в наше «цивилизованное» время. Вместе с молоком матери сущность мальчика должна была пополняться знаниями об окружающей среде, обычаях, верованиях, как это заведено у всех народов. Ивану улыбалась перспектива, начиная с грудного возраста, начать постигать великую книгу природы, как и остальным мальчишкам, которым предстояло спустя какое-то время превратиться в мужчин-охотников и оленеводов, как это в своё время происходило с их отцами и дедами. Нет сомнения в том, что так бы оно и произошло, если бы не один случай.

Как известно, в судьбах человека и Вселенной случайностей не бывает, ибо всё на свете подчинено главному закону, согласно которому каждое явление порождается некими причинами и влечёт за собой какое-то следствие. Однажды нечто важное и непонятное послужило причиной внезапной остановки стада всего в нескольких километрах от какого-то большого города. На тот момент Ивану едва исполнилось шесть лет. До тех пор мальчику никогда не приходилось видеть ни городов, ни машин, ни ярких фонарей, ни больших бородатых белых людей, которых отец, человек флегматичный и рассудительный, называл «урусами». В тот вечер, поручив стадо брату, отец погрузил Ивана в сани вместе с матерью и угрожающе взмахнул над головами оленей кнутом. Те помчались со столь ошеломляющей скоростью, что ребёнку приходилось даже прищуривать глаза во избежание попадания в них колючих, искрящихся при свете луны, снежинок. Прижимаясь к телу матери, издававшему неистовые стоны, Иван понимал, что она страдает. Дитя природы, коим он являлся в то время, Иван знал, что в распухшем животе матери находятся братик или сестрёнка. Обыкновенно якутские женщины в подобных ситуациях обходятся без помощи медицины; в лучшем случае им помогают соседки или родственницы, а когда роды происходят с некоторыми осложнениями, в употребление идёт бубен, посредством которого призываются на помощь добрые духи, покровители родов и жизни. Но на сей раз что-то шло не так; отец, опасаясь плохого исхода, после долгих размышлений, посоветовавшись с братом, решился отвезти роженицу в больницу.

Мы не берёмся утверждать, что этим человеком двигало то самое великое чувство, которое вращает мирами и воспевается на все лады поэтами и музыкантами. В период сватовства Нагымкар отдал отцу невесты, впоследствии ставшей матерью Ивана, десять оленей, лодку, два десятка соболиных шкур и большую коробку табака; взамен его родня получила подарков, уступающих по стоимости его подарки ровно наполовину… Вот почему он дорожил своей женой…

Спустя два часа путешествия нарты въехали в город. Стремясь избежать реакции полудиких животных на свет фонарей и сигналы автомобилей, Нагымкар решил не оставлять им времени на раздумия, потому гнал их с максимальной скоростью. Но если у отца, матери и оленей не оставалось времени на осмысление реальности, этого нельзя было сказать о мальчишке. Его голова, вооружённая двумя всевидящими глазами, двумя всеслышащими ушами и неуёмной фантазией, то и дело вертелась во все стороны, стремясь выхватывать из окружающего всё, что представлялось любопытным. А поскольку в тот памятный вечер любопытным казалось всё, начиная от фонарей и кончая милицейской мигалкой, преследующей сани позади, можно лишь гадать о том, каким образом ему удалось сохранить в целости и сохранности рассудок, раздираемый впечатлениями.

Пока мать, окружённая людьми в белых халатах, рожала, в больничном коридоре блюстители порядка о чём-то расспрашивали отца, то и дело чертя какие-то непонятные для Ивана знаки на белом листе. В те времена мальчик понятия не имел, что такое милицейский протокол…

Утром пришли какие-то люди, один из которых, судя по внешности, русский, заговорил с отцом на его родном языке. То и дело указывая на мальчонку, он убеждал Нагымкара в необходимости отдать его в школу.

– Пока ты гоняешь по просторам тайги оленей, – говорил он, – твой сын растёт.

– Олени – это вся наша жизнь, – возразил Нагымкар. – Мой отец пас оленей, мой дед пас оленей…

– Но сейчас другое время, – прервал его русский. – осмотрись вокруг себя: разве во времена твоих отца и деда было столько городов, машин, железных птиц?

Они долго спорили, прежде чем отец на что-то решился. Наконец, наклонившись над сыном, он прошептал ему в ухо несколько напутственных слов. После этого незнакомец протянул ему руку и увёл в новую жизнь.