Госпиталь в Люблине, 24 июля 1941 года

«Дорогие мама и папа!

Из житомирского госпиталя я уже написал вам о своем ранении и о том, что произошло со мной до этого. Остается только надеяться, что мое письмо дошло до вас и избавило от ненужных забот в эти насыщенные событиями недели.

Теперь мне захотелось рассказать о пережитом мною после ранения. Его я воспринял не так спокойно, как могло показаться. Почему-то принято считать, что при возвращении в строй после лечения с солдатом уже ничего не может произойти. Как бы не так! Совсем наоборот! Получив ранение, я впервые оказался в положении, когда не на шутку испугался.

Изложу все по порядку. После того как меня ранили, мы переночевали в том же населенном пункте, который только что взяли. Я впервые за долгое время спал на удобных носилках, приняв изрядную порцию снотворного – меня и еще одного раненого навестил фельдфебель из пятой роты и угостил вином. На другой день нас перегрузили в санитарную машину и отправили в обоз. Нашим войскам пришлось сражаться в окружении, так как русским удалось создать новую оборонительную линию в нашем тылу и занять ее крупными силами. Несколько дней сквозь них не могла проскочить даже мышь. С ума можно сойти от такой войны!

Несмотря на ужасную качку, я проспал до обеда как убитый – сказался длительный недосып. Однако пробуждение оказалось не из приятных.

Параллельно автостраде, по которой мы двигались, выехали два танковых взвода, русских конечно, и принялись плеваться своими снарядами по нашему обозу. Когда ты лежишь в поле под огнем артиллерии противника, это не очень приятно, но там, по крайней мере, можно найти укрытие. И даже если оно совсем крошечное, все равно чувствуешь себя защищенным – ты думаешь, что снаряд в тебя не попадет. Другое дело – находиться запертым в клетке и не иметь возможности выбраться наружу и убежать. Ведь захлопывающиеся двери в санитарной машине изнутри открыть невозможно. Вы можете только представить, что чувствует запертый там раненый солдат, глядя через узенькое окошко кузова на стреляющий из всех орудий танковый взвод и ложащиеся рядом разрывы снарядов. Это было уже слишком!

Прямо в грузовик позади нас угодил вражеский снаряд, и осколки пробили стенки нашего санитарного автомобиля. Тем временем санитары залегли в придорожной канаве, в страхе позабыв обо всем. Им и в голову не пришло нас выпустить. Слава богу, что вскоре подоспели наши танки и открыли по русским огонь, заставив убраться восвояси.

После этого санитарную машину под завязку загрузили тяжелоранеными, и мы направились на дивизионный медицинский пункт, развернутый неподалеку от Житомира, недавно взятый нами внезапным ударом. Там мне стало гораздо лучше. Население, среди которого было немало фольксдойче, снабдило нас в большом количестве куриными яйцами и молоком. Поскольку мне разрешалось сидеть, то меня назначили учетчиком. Естественно, я не забыл про себя, припрятав минимум пятнадцать яиц.

Вечером нас перевели в новый дивизионный медицинский пункт уже в самом Житомире. Здесь меня поместили вместе с двадцатью двумя ранеными товарищами в комнате ужасного вида кирпичного дома. Матрацы были набиты тонкой древесной стружкой и лежали прямо на полу. Единственным развлечением являлись обеды, а наше настроение служило мерилом качества их приготовления. Имелся и граммофон, на котором мы постоянно крутили пластинку с мировым шлягером и столь любимой мною песней «Материк». Правда, через десять дней она мне настолько осточертела, что я уже едва переносил ее.

Именно столько времени мы провели в Житомире. А потом нас погрузили на грузовики и отправили в глубокий тыл – к тому времени вся территория за спиной наших войск была очищена от частей противника. На санитарном поезде мы прибыли в Люблин. Собственно, он направлялся в Бреслау^[16], но поскольку мои раны уже стали подживать, то мне разрешили выйти в Люблине и здесь дожидаться окончательного выздоровления. По правилам, если раненый пребывал в госпитале более трех недель, то его направляли в запасную воинскую часть, а этого я не хотел допустить ни в коем случае.

Вчера мне впервые разрешили выйти в город, и в кинотеатре я посмотрел «Вохеншау»^[17]. Если вы видели этот выпуск, то получили лишь слабое представление о неприятеле, его методах ведения боя и о наших успехах. Русские, бесспорно, являются самым упорным противником, с которым нам, немцам, до сих пор приходилось сталкиваться. Поэтому на фронте на счету каждый солдат, и я рад, что мне выпала честь, пусть в качестве маленького винтика, вновь участвовать в судьбоносной борьбе немецкого народа.

Будьте там, на родине, сильными. И если, возможно, все пойдет не так быстро, как бы хотелось, все равно русских мы победим.

С наилучшими пожеланиями,

ваш Гельмут».

После десятидневной одиссеи я благополучно вернулся в свою роту. К тому времени первый взвод понес большие потери – на плацдарме возле перевоза под Ирпенем (недалеко от Киева) русские на рассвете внезапно атаковали его позиции, и несколько моих старых боевых друзей были заколоты штыками в своем блиндаже. Мой же второй пулеметчик старший стрелок Пшибыльский попал в плен. Возможно, русские оставили его в живых потому, что, как уроженец Верхней Силезии, он смог с ними объясниться. Позднее ему удалось сбежать, и его вновь определили ко мне вторым стрелком.

Рулл тоже остался в моем экипаже, и, таким образом, мы снова были вместе. А вот моим новым командиром отделения стал унтер-офицер Пфайфер, которого я не очень любил. Радовало только, что мой друг Таперт был рядом, а кроме него на месте остался и бывший учитель танцев из Стендаля Винклер, здоровенный парень, командовавший нашей половиной отделения. Мы входили в состав второго взвода, командиром которого являлся ненавистник кандидатов в офицеры обер-фельдфебель Хильски, тоже не относившийся к числу моих друзей.

Стрелки-мотоциклисты, вперед!

В районе города Кременчуг, 10 августа 1941 года

Унтер-офицер Пфайфер рывком открыл дверь в нашу избу и с порога заорал:

– Марш на улицу, недоноски! Сегодня вам придется потрудиться, чтобы заслужить свои ржаные хлебцы!

На некоторое время в душном помещении воцарилась суматоха, как в муравейнике, а потом отделение с оружием выскочило на улицу. Командир отделения поманил к себе пулеметчиков, командиров обеих групп, в каждую из которых входило по три мотоциклетных расчета, и принялся водить былинкой по своей потрепанной карте. Это была трофейная русская карта с надписями на кириллице. Пфайфер что-то искал на ней, но явно не мог найти.

– Где же это проклятое село? – наконец в ярости вскричал он.

– А где оно должно располагаться?

Тут ефрейтор Винклер ткнул пальцем в карту:

– Похоже, это то, что мы ищем. Однако далековато – целых пятьдесят километров!

– Какими силами располагает боевая группа? – поинтересовался Таперт.

– О какой боевой группе ты мелешь? У тебя мозги размякли? – раздраженно рявкнул Пфайфер. – Нам предстоит произвести там разведку!

– Вот те раз! – посетовал я. – Видимо, нашему отделению придется завоевывать Россию в одиночку.

– Что? Снова в штаны наложили? – кичливо, но на сей раз не слишком заносчиво съязвил Пфайфер. – Лучше пометьте себе маршрут на случай, если какой-либо мотоцикл заглохнет.

Мы с трудом записали названия сел, лежавших на пути к нашей цели, и через полчаса были уже в пути. Первые две деревни наш отряд проследовал, не останавливаясь, поскольку было известно, что противника в них нет. Мы ехали по проселочной дороге довольно медленно, но от поднявшейся из-под колес пыли нечем было дышать. Вдобавок нещадно палило солнце, усиливая наши мучения. Поэтому время от времени нам приходилось делать длительные остановки, чтобы дать пыли осесть и сориентироваться.

Наступил полдень, а мы все еще следовали вдоль бескрайнего поля с подсолнечником, вымахавшим в человеческий рост и закрывавшим обзор. Становилось довольно жутко, поскольку в таких зарослях могла спрятаться не одна дивизия. Однако все было тихо.

Наконец головной мотоцикл достиг края поля с подсолнечником и остановился – впереди в нескольких сотнях метров просматривались избы какого-то небольшого села. Пфайфер достал свой бинокль и долго всматривался в него, изучая один дом за другим.

– Никакого движения, – через некоторое время изрек он. – Будем надеяться, что иваны не подстроили нам ловушку в этом захолустье. Поехали дальше.

– А не стоит ли нам применить старый гусарский трюк? – предложил Винклер.

– Что еще за трюк? – хмуро уточнил Пфайфер, пребывавший в дурном расположении духа, поскольку задание ему нравилось все меньше и меньше.

– Когда гусары во время разведывательного рейда предполагали, что неприятель приготовил западню, то высылали вперед одиночного всадника, который медленно приближался к подозрительному объекту. Остальные же находились в готовности прикрыть его огнем. Непосредственно перед целью всадник останавливался, коротко наблюдал и внезапно на полном скаку бросался назад.

– И в чем здесь изюминка?

– Неужели непонятно? Если неприятель действительно устраивал ловушку, то при таком маневре дозорного начинал думать, что обнаружен, и открывал огонь.

– Гм, в этом что-то есть! – одобрительно буркнул Пфайфер. – Но кто пойдет?

– Предоставьте это мне, – усмехнулся Винклер. – Только попрошу обеспечить надежное огневое прикрытие.

Мы с Тапертом заняли с пулеметами огневые позиции справа и слева от дороги, и Винклер, ссадив заднего седока Мака, вместе со своим водителем поехал к селу. Мотоцикл медленно приблизился к домам и метрах в двухстах от первого из них притормозил. Нам хорошо было видно, как Винклер поднес к глазам бинокль. Внезапно водитель прямо с места развернул свою машину так, что коляска подпрыгнула, и с огромной скоростью помчался прочь. Однако в селе никакого движения не последовало. Тогда мотоцикл снова развернулся, быстро въехал в деревню и исчез за домами. Но все было по-прежнему тихо.

Мы расселись по мотоциклам и направились к деревне, где на небольшой площади стояла неизменная для русских населенных пунктов гипсовая статуя Ленина. Здесь отделение остановилось, чтобы сгруппироваться.

– И как вам мой маневр? – поинтересовался Винклер, явно напрашиваясь на похвалу. – Не правда ли, здорово получилось?

– Да, здорово, правда, при условии отсутствия противника, – холодно отозвался Пфайфер, но потом смягчился и добавил: – Однако стоит признать, что гусарский метод действительно хорош. Думаю, что ничего плохого не случится, если при случае мы станем его использовать и в будущем.

Такое заявление, прозвучавшее из его уст, являлось настоящей похвалой.

В это время Антек, постоянно занимавшийся поисками съестного, открыл люк погреба, вырытого прямо в земле. Внезапно он отпрянул назад и сорвал с плеча свой карабин. Из погреба показалась чье-то помятое бородатое лицо.

– Никст зольдат, – с жалким подобием улыбки на ломаном немецком испуганно проблеял вылезший на божий свет с поднятыми руками крестьянин.

Антек попытался заговорить с ним по-русски, на котором бородач, по всей видимости, говорил лучше, чем на немецком. Украинец затряс головой, указал рукой вниз, а затем на цепь холмов, непрерывно что-то лопоча. Тем временем из погреба показались другие люди. Это были женщины и совсем молоденькие девушки, которые с любопытством уставились на нас.

– Похоже, под землей расположилась целая семейка, – удивленно заметил Таперт.

– Какие прелестные юные создания, – подметил Мак.

– Этот человек является другом немцев, – обратился к Пфайферу Антек. – Он уверяет, что в деревне только гражданские, а русские ушли за холмы еще рано утром.

– Именно там и должно находиться искомое нами село, – наморщил лоб Пфайфер.

Он помолчал немного и добавил:

– Как говорится, доверяй, но проверяй. Нольте! Осмотри подвал! Нет ли там солдат? Вайзе и Таперт! Обшарьте дома!

Солдаты повиновались, а когда Нольте, миновав женщин, начал спускаться по лестнице в подвал, Мак неожиданно вызвался ему помочь:

– Пойду-ка я с ним, мало ли что.

– Ты останешься здесь! Только и знаешь, что хвост перед девицами распускать!

Мак пожал плечами, но не упустил случая и подмигнул девушкам, которые дружно захихикали. Через пару минут выяснилось, что крестьянин сказал правду, и Антек угостил его сигаретой. Тот, не теряя достоинства, принял подарок с большой радостью. Вскоре наша разведывательная группа отправилась дальше.

Мы не проехали и нескольких сотен метров, как вновь начались бескрайние поля с подсолнечником, чьи стебли упрямо тянулись к небу. Командир отделения приказал остановиться и принялся совещаться с Винклером, который яростно ему возражал. Наконец Пфайфер раздраженно оборвал диспут и резко произнес:

– Ерунда все это! Сделаем так, как я сказал. Мотоциклы оставим здесь, а сами, держась левее, на холмы пойдем пешком. Оттуда это захолустье должно хорошо просматриваться. Вот мы и посмотрим, где находятся русские. Есть вопросы?

– Что нам делать, если на дороге появятся русские? – спросил Рулл.

– В зависимости от обстановки это будет решать Фогт, – возложил на обер-ефрейтора ответственность за оставляемые мотоциклы и водителей Пфайфер.

Фогт нерадостно посмотрел на нас, проглотил подступивший к горлу комок и решительно скомандовал:

– Развернуть мотоциклы! Обеспечить круговую охрану! Разведывательная группа взяла оружие и гуськом последовала за командиром отделения в заросли подсолнечника. Перед тем как углубиться в поле, Винклер обернулся и грозно проговорил, обращаясь к Фогту:

– Берегись, если мы вернемся, а вы тут дров наломаете!

Продвигаться вперед пришлось как в первобытном лесу, и если бы не солнце, то отряд потерял бы ориентировку. Подсолнухи вымахали выше человеческого роста и, несмотря на то что росли они не так уж и плотно, идти в них скоро стало чрезвычайно трудно. Пфайфер шел впереди и при необходимости ломал своими короткими, но сильными ногами стволы гигантских растений, попадавшихся на его пути. Впереди то и дело слышался треск и шуршание падающих подсолнухов.

Я перебросил переносной ремень пулемета через плечо и придерживал его обеими руками, прижав приклад к правому боку. В таком положении он всегда был готов к стрельбе, хотя на это уходило много сил. Позади меня шагали Антек и Мак, затем следовал второй пулеметный расчет, а замыкающим шел Винклер.

Прошло не более десяти минут, когда Пфайфер объявил короткий привал, и каждый из нас присел на землю там, где стоял. Я положил пулемет и растер затекшую шею, которая начала причинять мне чувствительную боль. Кругом стояла удивительная тишина, нарушаемая только жужжанием насекомых – подсолнухи поглощали почти все звуки. Не успели мы выкурить по сигарете, как командир разведывательной группы скомандовал:

– Приготовиться к движению!

Мы построились, и Пфайфер добавил:

– Скоро достигнем вершины. Будьте внимательны! Группа двинулась дальше в прежнем порядке, и я, уставившись на ствол пулемета, сконцентрировался на том, чтобы не зацепиться им за растения.

Дальнейшие события явились для нас полной неожиданностью – Пфайфер внезапно остановился и издал сдавленный возглас удивления. Не ожидая такого, я наткнулся на него. От этого командир отделения непроизвольно сделал еще один шаг вперед. Я тоже, так как сзади меня толкнул Антек. В следующее мгновение мы оказались на открытом месте, выйдя на полевую дорогу, и остолбенели от увиденного.

Слева и справа от нас находилось множество русских солдат. Кто-то из них лежал на спине, а кто-то на боку. Одни спали, другие курили, третьи перекусывали. Свои винтовки они составили в пирамиды. Все это я зафиксировал в одно мгновение и чисто автоматически повернул вниз флажок предохранителя пулемета. Как бесконечно долго порой длятся секунды! В течение всего лишь одной из них можно прокрутить в голове прошедшие события, составить и отвергнуть планы на будущее, а также отважиться на что-то очень важное. Главное, что при этом есть только одно правильное решение!

Пфайфер тоже успел оценить обстановку, и мы оба одновременно крикнули: «Назад!»

Я нажал на спусковой крючок своего пулемета и дал короткую очередь сначала в левую сторону, а потом, продолжая стрелять, повернулся в правую. После этого мне ничего не оставалось, как ринуться в поле с подсолнухами и бежать вслед за своим отделением.

Миг оцепенения у русских, похоже, затянулся, но потом послышался рокот отдаваемых приказов, и раздались хлопки одиночных выстрелов. Я старался бежать изо всех сил, насколько это позволяли подсолнухи, перекладывая пулемет то в левую, то в правую руку. Впереди различался топот и тяжелое дыхание моих товарищей, а также треск ломавшихся стеблей. Однако вскоре точно такие же звуки появились и сзади. Слава богу, что они были достаточно далеко. Тяжелый пулемет оттягивал мне руки, и дыхание начало сбиваться.

«Боже, как еще далеко до оставленных нами мотоциклов!» – невольно мысленно воскликнул я.

Мне стало казаться, что расстояние до них увеличилось, особенно после того как споткнулся о ящик с боеприпасами, который, видимо, уронил мой второй стрелок.

Тогда меня стала преследовать мысль о том, что и мне стоит бросить пулемет. Хорошо, что в этот момент из зарослей подсолнухов появилась голова Мака.

– Ты чего отстаешь, дружище? Давай сюда свою тарахтелку! Я подсоблю! – с этими словами Мак схватил пулемет за ствол, а я – за приклад. Стало гораздо легче.

«Бравый Мак, никогда тебе этого не забуду», – подумал я, собирая в кулак все свое мужество и последние силы.