Христо

Из мальчишек мне больше всех нравился грек Христо, несмотря на то, что весь квартал относился к его семье с большим предубеждением. Моя мама наставляла меня:

– Не водись с этим мальчиком! Его мать плохая женщина.

– Ма, а что такое плохая женщина?

– Всё ему надо знать! Не дорос ещё, чтобы знать такие вещи.

На этом объяснения заканчивались. Но про себя я продолжал спорить с мамой: «Неправда, мадам Евдоксия очень хорошая женщина». Только в их доме я чувствовал себя свободно и мог хоть на голове ходить; только у них можно было вдоволь наесться сахару.

Очень красивой женщиной была мадам Евдоксия, молодая вдова с чудесным голосом. Она часто пела меланхолические греческие песни и сама себе аккомпанировала на гитаре. И когда я слышал трепетный голос мадам Евдоксии, у меня какой-то твёрдый комок подкатывал к горлу. Я не понимал, о чем песня, но мотив действовал на меня совершенно расслабляюще, и в такие минуты мне хотелось уткнуться в колени мадам Евдоксии и нареветься вдоволь. Я мучительно желал, чтобы пение прекратилось, и моему столь безысходному положению пришёл конец.

Но когда песня заканчивалась, мне до смерти хотелось услышать другую, такую же печальную и прекрасную.

Когда мадам Евдоксия пела, глаза её смотрели в одну точку, а моё воображение обретало необычайный размах и превращало весь мир в бесподобно грустную, очаровательную сказку.

Помню, однажды, я был совсем ещё маленьким, Христо сказал мне, что каждый день состоит из двенадцати часов. Я не соглашался и твердил, что все зависит от величины часов.

– Нет, – говорил Христо, – в сутках всего двадцать четыре часа: двенадцать – день, двенадцать – ночь.

Я твердил своё: мол, вовсе и не так – можно сделать большие часы, и тогда день будет длиться тринадцать, шестнадцать и – почему бы и нет? – сто часов!

Мадам Евдоксия очень смеялась и в каком-то порыве веселья расцеловала меня. И хоть было мне от силы каких-нибудь семь лет, я хорошо помнил, как мне стало приятно, и долго-долго я не мог забыть об этом случае.

И ещё мать Христо была на редкость гостеприимна, каждый раз она усаживала меня рядом с Христо – и чего только не бывало у них на столе!

Христо оставался главным поклонником Кристины. До сих пор ещё с необъяснимым восторгом вспоминаю я, как с замирающим сердцем, будто заговорщики, с риском для жизни, мы с Христо спускались к Пейоглы и с серьёзностью и достоинством взрослых протягивали деньги и покупали билеты в кино. Наслаждаясь сознанием собственной греховности, мы входили в зал: выбор наш всегда останавливался на фильмах с любовным сюжетом. Героиня фильма олицетворяла для нас Кристину, и каждый раз, когда герой обнимал и целовал героиню, мы цепенели от ненависти к нему.

– Я, если женюсь на Кристине, – говорил Христо, – можешь быть уверен, ни разу её не поцелую.

Но что это такое – жениться? Что такое любовь вообще? Стоять коленопреклонённо, молиться на любимую девушку, время от времени быть побиваемым войском «врага» и во имя любви молча сносить все тумаки и увечья, повторяя про себя имя любимой… Так мы думали в те дни. И я вторил Христо:

– Если и правда, то, что рассказывают турецкие мальчишки, как это всё недостойно!

«Недостойно» в моих детских устах звучало комически, но ведь действительно недостойно, недопустимо это – сжимать в объятиях девушку, да ещё целовать её в губы, – подумать только!

Нереальной, бесплотной представлялась нам наша любовь. И, несмотря на существование живой, из крови и плоти Кристины, нашу Кристину мы наделяли поистине неземными качествами; ей вовсе незачем было, например, питаться, все нормальные человеческие потребности для неё не существовали… Ангел и только, одних крыльев недоставало.

И потом, думали мы, к чему всё остальное, ведь для любви достаточно взглядов. Любовь – это шептать всё время: «Ах, Кристина, ах!», это с колотящимся сердцем, замирая от волнения, смотреть без устали на любимую, проливая обильные слёзы и петь грустные песни… скорее всего – греческие. О, какие песни сотворила любовь!

Ах, Кристина, ах!

Решение жениться

Паровозные свистки были для нас всем на свете. Пароходные гудки – мы были влюблены в них.

Югослав Мило, высокий худенький мальчик, часто рассказывал нам о своих путешествиях. И время от времени мы трое – Христо, Мило и я  – удирали из дома, шли к морю.

Очень практичным и ловким был этот Мило. Он приносил с собой из дома аппетитную свиную колбасу, и мы, держа наготове по билету, бежали к пароходу, усаживаясь на деревянные скамейки на палубе второго класса и потом, ну а потом…

Море пахло дыней и арбузом. А мы – всегда грустный Христо, мечтательный я и самый «положительный» среди нас Мило – заводили разговор о Кристине. Мило говорил, что ему бы ещё немного подрасти, тогда он непременно женится на ней. Христо хмурился, глаза его горели, и когда Мило договаривался до того, как он увезёт Кристину к себе в Белград, у Христо вырывалось непреодолимое: «Ах, Кристина!»

Моё сердце сжималось при виде соперников, но каждый раз мне приходилось брать на себя роль примирителя.

Это я, увидев однажды слезы у Христо, сказал:

– Ребята, давайте поклянёмся, что никто из нас не станет единственным повелителем Кристины. Давайте женимся на ней втроём. Все вместе!

Это была новая идея, идея, заслуживающая внимания. Христо, Мило и я – мы все станем мужьями Кристины, и никто из нас не будет в обиде. И, кроме того, если нас будет трое, кто посмеет её у нас отнять!

Втроём мы заработаем больше денег, и Кристина останется довольна. Мы заведём себе лодку, – один будет править, а Кристина сядет между двумя другими, – и начнём ловить рыбу.

– Найти бы необитаемый остров и поселиться там. Жили бы в шалаше, песни бы пели всё время, – мечтательно говорил Христо.

– А Рути?

Нет, Рути нельзя было предавать. Впрочем, наш план должен прийтись ему по вкусу. Ведь это мы – не кто-нибудь другой – хотим жениться на его сестре. Рути тоже поедет с нами, и всё будет в порядке. Как чудесно мы заживём!

И вдруг как гром среди ясного неба.

– А если ребёночек родится, – сказал Мило, – кто тогда будет отцом?

– Все вместе.

– Не пойдёт!

– Почему это?

– А какой он будет национальности?

На минуту воцарилось молчание, потом Христо сказал:

– Грек!

Я:

– Армянин!

Мило:

– Югослав!

– А Кристина? Вдруг ей захочется, чтобы ребёнок был немцем? Ведь она мать – как скажет, так и будет…

– Ребёночек не родится, – провозгласил я с видом знатока.

Очень это был трудный вопрос… Ведь у каждого папы с мамой есть ребёнок. Ну, хотя бы мы сами. Правда, недавно произошла совсем удивительная вещь – у Христо не было отца, а мать родила ему братика…

– Говорят, девушки и без мужа могут заиметь ребёночка, – сказал Мило.

– Вот что, – заключил Христо, – пусть Кристина сейчас родит ребёночка. Потом мы на ней женимся, а ребёночка сделаем своим братиком.

Лишь бы Кристина узнала…

– Я решил жениться, – объявил я маме.

Мама удивлённо подняла брови и, стараясь придать своему лицу серьёзное выражение, сказала:

– Я что-то не поняла, мой мальчик.

– Вернее, мы трое, Христо, Мило и я, решили жениться.

– Не может быть, – еле выговорила мама, давясь от смеха. – На ком же?

– На сестре Рути.

– Втроём?

– Да, втроём. Только… мне надо выяснить одно дело…

– Какое, мальчик?

Я замялся.

– Как сделать, чтобы… это… ну, чтобы ребёночка не было?

И я застыл с раскрытым ртом.

– Чтобы в последний раз, – сказала мама рассерженно, – ты был на улице. Всё! Я запрещаю тебе водиться с этими испорченными мальчишками! И смотри у меня! Не послушаешься – пойдёшь «в гости к мышам»!

Я стоял как убитый. Это было страшно – не ходить на улицу, лишиться таких друзей, как Христо, Мило, Рути, не видеть Кристины. Особенно последнее. И потом назавтра предстояла ответственейшая битва с мальчишками соседнего квартала. Ходили слухи, будто сам Рауф со своей группой примкнул к ним. Что делать? Как истолкуют моё отсутствие? Трус, скажут все, трус и предатель. Тут я не выдержал и заревел во весь голос.

– Прекрати сейчас же! – сказала мама.

– Пойду! Пойду на улицу! – твердил я, захлёбываясь.

– Ах, ты ещё и кричишь? Ну-ка, проходи, быстро!

Строгой и неуступчивой была моя мама, и её «проходи, быстро!» значило, что мне надо проследовать в наш дровяник, «в гости к мышам». Ужаснее ничего не могло быть. Я панически боялся этих визитов к мышам.

– Нет, мамочка, – заревел я ещё сильнее, – прости меня…

– Пойдёшь ещё на улицу? Пойдёшь?

– Да… да… да-а-а…

– Скажите, какой упрямый! Ну-ка, проходи, быстро!

И потащила меня в дровяник, втолкнула и заперла на замок.

– Мамочка, хорошая моя, любимая, – взмолился я в ужасе, – выпусти меня, мамусенька, не пойду больше на улицу, открой дверь…

Долго я призывал маму сжалиться надо мной, под конец устал, замолчал и, не обнаружив мышей, почувствовал даже некоторое удовлетворение при мысли о том, как жестоко я наказан.

О, что это была за сладкая боль во имя чистейшей, невинной детской любви! Сколько слёз было пролито в далёкие безмятежные дни моего детства. Пройдут годы, и Кристина, подобно героиням виденных нами фильмов, узнает обо всём этом, узнает о наших мучениях… Лишь бы узнала, лишь бы она узнала, даже если не пойдёт за меня замуж…

– Ах, Кристина, Кристина…

Отступление

В последние дни я переживал много унижений и потрясений. Мама была неумолима. Отныне улицы для меня не существовало. От стыда я не осмеливался даже к окну подойти. Спрятавшись за занавеску, с тоской глядел я на проходившее мимо нашего дома «войско». Христо то и дело задирал голову и с любопытством смотрел на наши окна, и хотя я и знал прекрасно, что за укрытием меня не видно, каждый раз я невольно отскакивал от окна.

Не помню, на третий ли, на четвёртый ли день моего домашнего заключения в дверь к нам постучали. Открыла мама, и я услышал, как Христо спросил обо мне. Мама ответила, что я ни разу больше не покажусь на улице, что мне надо заниматься уроками и что она не желает видеть меня рядом с такими испорченными мальчишками, как он, Христо. Я почувствовал, как жестоко обидели моего друга, и сам в свою очередь оскорбился и собирался уже зареветь, да вовремя сообразил, подбежал к окну и позвал: «Христо!».

Христо обернулся – на лбу у него была белая повязка. Я забыл всё, что хотел сказать в своё оправдание, и сделал ему знак рукой: мол, что это с тобой? Он как будто ждал этого вопроса.

– От вчерашнего сражения, – сказал он небрежно, как и подобает говорить истинному герою.

Каким ничтожеством почувствовал я себя в эту минуту! А он продолжал:

– Лупили они нас – у Мило все руки и ноги в крови были, ты бы видел! Но им тоже досталось, особенно этому самому Рауфу.

Но тут в комнату вошла мама.

– Марш от окна, – рассердилась она, – быстро! Ты что, не слышал? Я запретила тебе разговаривать с ними!

Я оторвался от окна, бросился в свою комнату и там рухнул на постель и чуть не задохнулся от слёз. Я понимал, что Кристина для меня навеки потеряна. Ясное дело, она отдаст предпочтение Христо и Мило, когда те, раненые, с независимым видом пройдут под её окнами. Я даже на улицу не могу выйти. Кончено. Не будет больше острова, не поедем вчетвером кататься на лодке – я, Христо, Мило и Кристина.