Солнце взошло уже, и свечи зажглись в люстре, когда в залу вошел тайный советник тен Бринкен. У него был торжественный вид: во фраке, с большой звездой на белой сорочке и золотой цепочкой в петлице, на которой болталось двадцать небольших орденов. Советник юстиции поднялся, поздоровался с ним, представил его, и старый господин пошел вокруг стола, со стереотипной улыбкой говоря каждому какую-нибудь приятную любезность. У виновниц торжества он остановился и подал им красивый кожаный футляр с золотыми кольцами – с сапфиром для белокурой Фриды и с рубином для брюнетки Ольги. Сказал им обеим мудрое напутствие.
– Не хотите ли нагнать нас, господин тайный советник? – спросил Себастьян Гонтрам. – Мы сидим здесь уже с четырех часов – семнадцать блюд! Не дурно, не правда ли? Вот меню, пожалуйста, выбирайте, что вам по вкусу!
Но тайный советник поблагодарил: он уже пообедал. В залу вошла фрау Гонтрам. В голубом, немного старомодном платье с длинным шлейфом, с высокой прической.
– Мороженое не вышло, – воскликнула она. – Билла поставила его в печку!
Гости рассмеялись: этого нужно было ожидать. Иначе им было бы не по себе в доме Гонтрама. А адвокат Манассе закричал, чтобы подали блюдо: не каждый день ведь увидишь мороженое прямо из печки!
Тайный советник тен Бринкен взял себе стул. Он был невысокого роста. Гладко выбритый, с большими мешками под глазами. Довольно-таки некрасивый: толстые губы, большой мясистый нос. Левый глаз почти всегда был закрыт, но правый зато широко раскрывался.
Позади него кто-то сказал:
– Здравствуй, дядюшка Якоб! Это был Франк Браун.
Тайный советник обернулся; нельзя сказать, чтобы он был очень рад встретиться здесь с племянником.
– Как ты сюда попал? – спросил он. – Хотя, в сущности, иначе и быть не могло!
Студент рассмеялся.
– Конечно! Ты сразу, дядюшка, понял. Впрочем, и ты ведь тоже здесь и к тому же официально, в качестве действительного тайного советника и профессора, при всех орденах и знаках отличия. Я же инкогнито здесь – даже ленточка корпорации у меня в жилетном кармане.
– Доказывает только твою нечистую совесть, – заметил дядюшка. – Когда ты…
– Да, да, – перебил его Франк Браун. – Я уже знаю: когда я буду в твоем возрасте, тогда я сумею и так далее… ведь это хотел ты, наверное, сказать? Но, слава Богу, мне нет еще двадцати лет. Я как нельзя больше этим доволен.
Тайный советник сел.
– И ты очень доволен? Конечно, конечно! Ты на четвертом семестре и только и делаешь, что фехтуешь, ездишь верхом, выкидываешь всякие глупости! Разве за этим мать послала тебя в университет? Скажи, милый мой, был ты вообще хоть раз на лекции?
Студент налил два бокала.
– Дядюшка, выпей-ка, ты не так будешь сердиться! Ну-с: на лекции я уже был, не на одной. Но впредь решил никогда не ходить больше. Твое здоровье!
– Твое! – ответил тайный советник. – И ты думаешь, что этого совершенно достаточно?
– Достаточно? – засмеялся Франк Браун. – Я думаю, этого даже чересчур много. Совсем излишне! Что мне делать на лекциях? Возможно, что другие студенты могут кое-чему научиться у вас, профессоров, но их мозг, должно быть, приспособлен к этому методу. У меня же мозг устроен совершенно иначе. Мне вы все кажетесь невероятно скучными, глупыми, пошлыми.
Профессор удивленно посмотрел на него.
– Ты страшно нахален, милый мой юноша, – спокойно заметил он.
– Неужели? – Студент откинулся и заложил ногу за ногу. – Неужели? Не думаю, но если и так, то это вовсе не так уж плохо. Видишь ли, дядюшка, я прекрасно сознаю, зачем говорю это. Во-первых, для того, чтобы тебя немного позлить – у тебя очень смешной вид, когда ты сердишься. А во-вторых, чтобы потом услышать от тебя, что я все-таки прав. Ты, дядюшка, например, несомненно очень хитрая, старая лисица, ты очень умен и рассудителен, у тебя большие познания. Но на лекциях ты так же невыносим, как и все твои достопочтенные коллеги. Ну, скажи сам, интересно было бы тебе слушать их лекции?
– Нет, конечно, нет, – ответил профессор. – Но ведь я другое дело. Когда ты – ну ты уже знаешь, что я хочу сказать. Но скажи, мой милый, что тебя в сущности привело сюда? Ты согласишься, конечно, со мной, что это не общество, в котором охотно видела бы тебя твоя мать. Что же касается меня…
– Хорошо, хорошо! – ответил Франк Браун. – Что касается тебя, то я все уже знаю. Ты сдал этот дом в аренду Гонтраму, а так как он, наверное, не такой уж пунктуальный плательщик, то полезно навещать его время от времени. А его чахоточная супруга интересует, конечно, тебя как врача. Ведь все городские врачи в недоумении от этого феномена без легких. Потом тут есть еще княгиня, которой тебе хочется продать свою виллу в Мелеме, и наконец, дядюшка, тут есть еще два подростка, свеженьких, хорошеньких, не правда ли? О, у тебя, конечно, нет никаких задних мыслей, я знаю, дядюшка, знаю прекрасно!
Он замолчал, закурил папиросу и пустил дым. Тайный советник взглянул на него своим правым глазом, пытливо и ядовито.
– Что ты этим хочешь сказать? – спросил он тихо.
Студент засмеялся:
– Ничего, ровно ничего! – Он встал, взял со стола ящик с сигарами, открыл его и подал тайному советнику. – Кури, дорогой дядюшка, Ромео и Джульетта, твоя любимая марка! Советник юстиции, наверное, только для тебя и купил их.
– Мерси, – пробурчал профессор, – мерси! Но все-таки: что ты хотел этим сказать?
Франк Браун подвинул свой стул ближе к нему.
– Могу ответить тебе, дорогой дядюшка. Я не терплю твоих упреков. Понимаешь? Я сам знаю прекрасно, что жизнь, которую я веду, довольно пуста, но ты меня оставь в покое, тебя это ничуть не касается. Ведь я не прошу тебя платить мои долги. Я требую только, чтобы ты не писал таких писем. Пиши, что я очень добродетелен, очень морален, что я много работаю, что делаю большие успехи. И так далее. Понимаешь?
– Но придется ведь лгать, – заметил тайный советник.
Он хотел сказать это любезно, полушутливо, но вышло как-то грубо.
Студент посмотрел ему прямо в лицо.
– Да, дядюшка, ты должен именно лгать. Не из-за меня, ты знаешь это прекрасно. А из-за матери. – Он замолчал на мгновение и выпил вина. – И за то, что ты будешь лгать моей матери и поддержишь немного меня, я согласен ответить тебе, что я хотел сказать своею фразою.
– Мне очень хотелось бы знать, – заметил тайный советник.
– Ты знаешь мою жизнь, – продолжал студент, и голос его зазвучал вдруг серьезно, – ты знаешь, что я – и теперь еще – глупый мальчишка. И потому, что ты старый и заслуженный учитель, богатый, повсюду известный, украшенный орденами и титулами, только потому, что ты мой дядя и единственный брат моей матери, ты думаешь, что имеешь право воспитывать меня? Но есть у тебя это право или нет, ты этого делать не будешь. Ни ты, никто – одна только жизнь.
Профессор хлопнул себя по колену и рассмеялся.
– Да, да, жизнь! Подожди, милый мой, она тебя воспитает. У нее достаточно острых углов и краев. Много незыблемых правил, законов, застав и преград!
Франк Браун ответил:
– Все они не для меня. Не для меня так же, как и не для тебя. Ведь ты же, дядюшка, обровнял все эти углы, пробил все преграды, насмеялся над всеми законами. Что же, и я так могу сделать.
Послушай-ка, дядюшка, – продолжал он. – Я тоже хорошо знаю твою жизнь. Весь город знает, даже воробьи щебечут о ней со всех крыш. А люди шепчутся только и рассказывают потихоньку, потому что боятся тебя, твоего ума и твоей, да, твоей власти и твоей энергии. Я знаю, отчего умерла маленькая Анна Паулерт. Знаю, почему твой красивый садовник должен был так быстро уехать в Америку. Знаю и еще кое-какие истории. Ах, нет, я не смакую их, не думаю даже. И не возмущаюсь ничем. Я, быть может, даже немного восторгаюсь тобой, только потому, что ты, как маленький король, можешь безнаказанно делать подобные вещи. Я только толком не понимаю, почему ты имеешь такой невероятный успех у всех этих детей – ты, ты с твоей уродливой рожей.
Тайный советник играл своей цепочкой от часов. Потом посмотрел на племянника, спокойный, почти польщенный, и сказал:
– Правда, ты этого не понимаешь?
Студент ответил:
– Нет, не понимаю. Но зато я знаю прекрасно, как ты до этого дошел! Ты давно имеешь все, что ты хочешь, все, что может иметь человек в нормальных границах буржуазности, и тебе хочется пробить их. Ручью тесно в своем старом русле, он выходит дерзко наружу и разливается по берегам. Но вода его – кровь.
Профессор взял бокал и протянул его Франку Брауну.
– Налей-ка, мой милый, – сказал он. Его голос немного дрожал и звучал какой-то торжественностью. – Ты прав. Это кровь, твоя и моя кровь.
Он выпил и протянул юноше руку.
– Ты напишешь матери так, как бы мне хотелось? – спросил Франк Браун.
– Хорошо, – ответил старик. Студент добавил:
– Благодарю, дядюшка. – Потом пожал протянутую руку. – А теперь, старый донжуан, поди к конфирманткам! Правда, они очень хорошенькие в своих светлых платьицах?
– Гм! – произнес дядя. – Тебе они тоже, кажется, нравятся?
Франк Браун рассмеялся:
– Мне? Ах, господи! Нет, дядюшка, для тебя я не соперник, во всяком случае не сегодня, сегодня у меня большие требования. Быть может… когда я буду в твоих летах. Но я вовсе не забочусь об их добродетели, да и сами эти цветочки хотят только того, чтобы их поскорее сорвали. Все равно кто-нибудь это сделает, почему бы и не ты? Ольга, Фрида, подите сюда!
Но девочки не подошли: возле них стоял доктор Монен, который чокался с ними и рассказывал им двусмысленные анекдоты.
Подошла княгиня. Франк Браун встал и предложил ей стул.
– Садитесь, садитесь! – воскликнула она. – Я не успела еще поболтать с вами!
– Одну минуту, ваше сиятельство, я только принесу папиросы, – сказал студент. – Дядюшка мой давно уже жаждет сказать вам несколько комплиментов.
Тайный советник вовсе не так уж обрадовался, ему было бы гораздо приятнее, если бы тут сидела дочка княгини. Пришлось, однако, разговаривать с матерью.
Франк Браун подошел к окошку. Советник юстиции подвел между тем к роялю фрау Марион. Гонтрам сел на табурет перед роялем, повертелся на нем и сказал:
– Прошу немного спокойствия. Фрау Марион споет нам что-нибудь. – Он повернулся к своей даме. – Что же вы споете, сударыня? Вероятно, опять «Les papillons»? Или, быть может, «Il baccio» Ардити? Ну давайте!
Студент посмотрел на нее. Она была все еще красива, эта пожилая и пожившая женщина: глядя на нее, можно было вполне поверить тем бесконечным историям, которые про нее ходили. Она была когда-то знаменитой европейской певицей. Теперь же уже около двадцати пяти лет она жила в этом городе, одна на своей маленькой вилле. Каждый вечер она долго гуляла по саду и плакала с полчасика над могилкой своей собачки, украшенной самыми лучшими цветами.
Она запела. Ее изумительный голос был давно уже разбит, но в умении петь все-таки чувствовалось какое-то странное обаяние старой школы. На накрашенных губах отражалась старая улыбка победительницы, а под толстым слоем пудры черты лица ее принимали позу обаятельной любезности. Ее толстые, заплывшие жиром руки играли веером из слоновой кости, а глаза, как когда-то, старались вызвать одобрение у всех и у каждого.
О, да, она подходила сюда, эта мадам Марион Вэр-де-Вэр, подходила к этому дому и ко всем остальным, бывшим сейчас в гостях. Франк Браун огляделся по сторонам. Вот его дорогой дядюшка с княгиней, а позади них, прислонившись к двери, Манассе и пастор Шредер. Этот худой, длинный Шредер – лучший знаток вина на Мозеле и Заале, обладающий редким погребом вин; он написал когда-то чересчур умную книгу о философии Платона, а здесь занимается сочинением пьесок для Кельнского театра марионеток. Он был ярым партикуляристом, ненавидел пруссаков и, говоря об императоре, думал лишь о Наполеоне I и каждый год пятого мая отправлялся в Кёльн, чтобы присутствовать на торжественной литургии в честь павших воинов великой армии.
Вот сидит в золотом пенсне огромный Станислав Шахт, cand. phil. на шестнадцатом семестре, слишком грузный и ленивый, даже чтобы подняться со стула. Уже много лет снимает он комнату у вдовы профессора фон Доллингера – и давно уже пользуется там правами хозяина. Эта маленькая, уродливая, худая, как спичка, женщина сидела возле него, наливая ему бокал за бокалом, и накладывала каждую минуту новые порции пирога на тарелку. Она не ела ничего, но пила не меньше его. И с каждым новым бокалом возрастала ее нежность: ласково гладила она его жирные пальцы. Около нее стоял Карл Монен, dr. jur. и dr. phil. Он был школьным товарищем Шахта и его большим другом и не меньше его пробыл в университете. Он всю жизнь держал экзамены и менял свои склонности. В данное время он был философом и готовился к трем экзаменам. Он был похож на приказчика из магазина. Франк Браун подумал, что он, наверное, еще когда-нибудь станет купцом. Это будет для него самое лучшее, он сделает хорошую карьеру в магазине готового платья, где будет продавать дамам. Он постоянно искал богатой партии, но искал, как это ни странно, на улицах: прогуливался мимо окон. Действительно, ему удавалось неоднократно завязывать интересные знакомства. Он волочился особенно за туристками-англичанками. Но, увы, у них большей частью никогда не было денег.
Тут был еще один маленький гусарский лейтенант с черными усиками. Сейчас как раз он говорил с конфирмантками. Его, молодого графа Герольдингера, можно было встретить каждый день за кулисами театра. Он довольно мило рисовал, талантливо играл на скрипке и был к тому же лучшим наездником в полку. Он рассказывал сейчас Ольге и Фриде что-то про Бетховена, но они немилосердно скучали и слушали только потому, что он был таким хорошеньким маленьким лейтенантом.
О да, они все подходили сюда, все без исключения. В них всех было немножко цыганской крови, несмотря на их титулы и ордена, несмотря на тонзуры и мундиры, несмотря на бриллианты и золотые пенсне, несмотря на все их видное общественное положение.
О проекте
О подписке