16.05. За пять дней до…

…Тимофей не подавал признаков жизни уже больше десяти часов, и начавший волноваться Герман взял на себя смелость без приглашения заглянуть к нему в мастерскую.

Хозяин лежал в углу, свернувшись жалким калачиком, и его едва заметное дыхание перемежалось дрожащими всхрипами. То, что вся одежда Тимофея после его крамольных экспериментов оказывается насквозь пропотевшей, было Герману не в новинку, но пятна крови по всей рубахе и даже рядом с хозяйским телом на полу – это уже что-то новенькое.

Герман слегка качнул Тимофея за плечо. Тот с тихим стоном повернулся на спину, и эктор вздохнул: лицо, шея и грудь его хозяина были глубоко расцарапаны, а руки почти по локоть вымазаны кровью.

– Тим, – осторожно позвал Герман. – А, Тим?

В особых случаях подобная фамильярность ему дозволялась, поэтому сейчас он мог в полной мере проявить свое сочувствие, не опасаясь ледяной отповеди или гневно вздернутых бровей Тимофея.

Тимофей с трудом разлепил глаза и долго блуждал отстраненным взором по стенам и потолкам, прежде чем сумел обнаружить в окружающем пространстве склонившееся над ним лицо его главного эктора.

– В душ? – сделав над собой немалое усилие, ободрительно улыбнулся хозяину Герман. – Или сразу в кровать?

– В душ… – выдохнул Тимофей. – Только мне самому не дойти.

– Опереться на меня тоже не получится? – деловито поинтересовался Герман, отключившись от своих малопродуктивных переживаний и сосредоточившись на практических заботах.

– Нет… наверное… Позови кого-нибудь.

Герман вскочил и что было сил ахнул молотком в металлический диск гонга. Через несколько секунд дверь тихо приотворилась, и в мастерскую заглянул немолодой встревоженный эктор.

Вдвоем они сумели достаточно бережно перенести хозяина в ближайшую ванную комнату – так, что Тимофей за время транспортировки всего пару раз болезненно охнул.

…Только после часа недвижного лежания в исходящей жемчужным паром ванне Тимофею удалось полностью раскрыть глаза и сфокусировать взгляд на хранившем до сих пор укоризненное молчание Германе.

– Нечего так на меня смотреть! Я все равно буду…

Договорить Тимофею не удалось: он зашелся в тяжелом кашле, и грозный сдвиг бровей превратился в мучительную гримасу. Откашлявшись, он безнадежно дернул плечом и затих.

– Почему в этот раз так тяжело прошло? – сымитировав свое обычное бесстрастие, спросил Герман. – Вы делали что-то более сложное?

– Ты не понимаешь… Тут нет сложного и несложного. Само делание всегда несложно: делаешь какое-то внутреннее усилие, и возникает то, что тебе нужно. Страшно то, что происходит перед этим…

– Так что же вы все-таки делали? – не отставал эктор, надеясь чисто практическими подробностями отвлечь хозяина от страданий.

– Сам корпус… Мне ведь осталось сделать не так много, но…

– Что – «но»? – с надеждой поинтересовался Герман, и Тимофей, уловивший этот оттенок надежды, строго взглянул на него.

– «Но» означает, что в этот раз все почему-то стало намного страшнее.

Пришел черед Германа вздергивать брови, хотя ему это делать было дозволено не более чем вопросительно.

– Да не могу я объяснить, как это! – с досадой бросил Тимофей. – Пытаешься это усилие сделать, и тут начинается… Такое чувство вины, что просто не представить, отчаяние, а ужас… Ужас просто дикий…

– Откуда кровь? Вы что, сами себя царапали?

– Царапал… – мрачно усмехнулся Тимофей. – Я себя драл, а не царапал. Думал, накажу себя заранее за то, что только еще собираюсь совершить, и меня отпустит. Черта с два! В общем, не могу я тебе объяснить. А теперь… Такими темпами мне еще не один месяц мучиться. Если б я мог хотя бы сделать весь аппарат целиком за один раз…

– А почему, кстати, вы не стали делать все сразу? – спохватился Герман.

– Где твои мозги, болван? – скривился Тимофей, и Герман с облегчением вздохнул: видно, хозяину начинало легчать.

– Ты меня сейчас видишь?! Ну и куда бы я улетел после такого? Самолет же сначала опробовать надо… А если вдруг что-то пойдет не туда? Это ведь совсем не так, как я в свое время первый самолет создал. Там все было легче некуда: проснулся, а во дворе самолет стоит. И заметь: это никого тогда не касалось!

– Но ведь в прежние разы было не так тяжело, – осмелился возразить Герман. Начнет хозяин орать – уже хлеб: значит, совсем отошел.

– Ну да, конечно, восемь миллионов рублей – это не то, что десять миллионов… Ты пойми, идиот: тогда, три года назад, мне создание чего угодно вообще ничего не стоило! А теперь представь: я валяюсь в истерике, вою от ужаса, и при этом пытаюсь создать что-то летающее?! Ты уверен, что все пройдет как надо, если я в таком состоянии? А если нет – что тогда? Я брякнусь посреди Равнины, меня подберут эти сволочные полицейские… Как Стасу удалось их себе подчинить, понять не могу! И вернут меня обратно на Землю, в этот тупой Советский Союз… Да что тебе говорить!

– Ладно, ладно, все понял, был глуп и неконструктивен, простите и не казните, – поднял руки Герман. – Кроме как по частям, никак невозможно. Здесь оставаться тоже никак невозможно. Остается один вопрос: почему сейчас стало настолько труднее?

– Ну наконец-то у тебя мозги зачесались, – с облегчением вздохнул Тимофей. – Это действительно вопрос… Ладно, я подумаю. Давай рассказывай: что на Равнине происходит? У Аськи был? Как она?

– Ася в порядке, – спокойно отрапортовал эктор. – Работает, ни на что не жалуется, никто ее не трогает.

– Привет передавала? – с невероятным безразличием проговорил Тимофей.

– Не передавала, – и Герман поспешил перебить сию печальную информацию другой, вполне способной отвлечь хозяина от тоскливых мыслей. – Есть другая новость: наш чистоплюй Стас оскоромился.

– В смысле – оскоромился? Он вроде как давно уже не чистоплюй: организовал двум слабакам верную смерть на Земле… – удивился Тимофей, в самом деле довольно легко переключившийся на обсуждение событий внутренней политики Равнины.

Герман загадочно ухмыльнулся:

– Ну, тогда это было не его руками. Он-то к тем смертям вроде как отношения и не имел: сначала Совет решил, потом морталы постарались…

– Я правда слышу то, что я слышу? Стас кого-то грохнул?!

– Сжег, – с плохо скрываемым злорадством подтвердил эктор. – Макса сжег. Тот сначала башню с телескопом без разрешения создал, а когда его в их тюремный вольер посадили, он там себе сперва кровать умудрился сотворить, а потом еще и дом. Тут уж Стас не выдержал – ну и…

– Откуда знаешь? – отрывисто спросил напрягшийся Тимофей.

– Один из экторов… ну, бывших ваших… нашему Анастасию рассказал. Он сам все это видел. Два дня терпел, а потом пришел и рассказал.

Тимофей недоверчиво прищурился:

– Я не понимаю, как это может быть: сначала кровать, потом прямо у Стаса на глазах – целый дом… Я тут полдня куском мяса валяюсь после каждого раза, а он – вот так запросто?!

– Понятия не имею, как это может быть. Полицейский ничего на этот счет не говорил, – пожал плечами Герман.

– Вели, чтобы Анастасий своего приятеля расспросил, как это происходило, – приказал Тимофей. – Значит, говоришь, это два дня назад было?

Герман кивнул, и Тимофей глубинно задумался.

– Я все понял, – удовлетворенно произнес он через пару минут.

Эктор изобразил лицом уважительное внимание, но его хозяин не стал спешить с разъяснениями. Он неторопливо выбрался из ванны и докрасна растерся грубой мохнатой рукавицей – там, где тело оставалось целым.

Повинуясь повелительному жесту, Герман обработал чем полагается раны и набросил на плечи Тимофею толстый мягкий халат. И только когда Тимофей с помощью своего верного эктора, продолжая покряхтывать и ругаться, добрался до кровати, он соизволил продолжить разговор:

– Смотри: три года назад весь здешний народ начинает создавать все что ни попадя – заметь, без всяких разрешений. При этом ни у кого даже мысли не возникает спросить чьего-то одобрения. Потом происходит то, что происходит: волна, сгорает Галилей, гибнут люди, рушатся одни горы, появляются другие… Большинство перебирается обратно на Равнину и пока еще продолжает творить все, что им заблагорассудится. Так?

Герман с молчаливым безразличием кивнул, понимая, что до самого интересного еще далеко.

– Потом внезапно появляется новый закон Равнины, назначается Совет – и все начинают просить у этого Совета разрешения создать лишнюю тарелку. А если кто-то, как я, пытается сделать это без разрешения… В общем, тогда получается то, что получается, – и Тимофей зло ткнул пальцем в свое исцарапанное лицо. – Ничего не напрягает?

Эктор снова кивнул.

– Однако некоторым удается и создавать что-то без разрешения, и не мучиться при этом. Первых двух таких счастливчиков Стас отсылает на Землю, а морталы обеспечивают им там быструю и гнусную смерть. Последнего он просто уничтожает. Вывод?

Герман медленно проговорил:

– Стас как-то обработал все население Равнины, чтобы они вели себя в точности так, как ему надо. Некоторые этой обработке не поддались, именно их он и уничтожил. И, видимо, собирается уничтожать в будущем.

– Все правильно. Ты у меня всегда был умный… А когда Стас на примере Макса окончательно понял, что его обработка подействовала не на всех – он провел эту самую обработку еще раз. Два дня назад, после того, как Макс уже был сожжен. Именно поэтому мне в этот раз было так плохо, – Тимофей помрачнел и снова задумался.

– Не факт, что он эту штуку не повторит еще и еще раз. И каждый раз мне будет становиться все хуже и хуже, и в конце концов я тоже начну бегать в Совет за их долбаным одобрением. И придется мне до конца времен остаться на этой долбаной Равнине и подчиняться этому долбаному Стасу, потому что никакого самолета уже точно не будет. Как тебе такая перспектива? – к концу своего яростного монолога Тимофей перешел на крик и на последнем вопросе изо всех сил шарахнул кулаком по одеялу.

Герман не спешил озвучивать свои соображения, желая дать хозяину возможность отыграться за свои страдания последних часов – хотя бы и на одеяле. Но дальше тянуть было нельзя, и он бесстрастно резюмировал:

– Осталось понять, как именно Стас всех обработал. И если повезет, то получить возможность делать то же самое. А если уж повезет просто немыслимо – то лишить этой возможности его самого.

– Именно так, – торжественно объявил Тимофей и благостно развалился на кровати. – Именно так. И я, похоже, даже придумал, как это сделать.