Вокализ

Окна её квартиры на последнем этаже высокого дома выходили на восток. Она просыпалась вместе с солнцем, шла на кухню, ставила один из любимых дисков и варила кофе, так начинался день. Музыка была разной, но последние две недели звучала только одна – «Вокализ» Сергея Рахманинова. Она любила, когда это произведение исполнялось без голоса, только музыка – невыразимо нежная и бесконечно грустная…

Она стояла у окна, диск солнца только показался на горизонте, освещая и окрашивая небо во все немыслимые оттенки и цвета красного, и жёлтого, и зеленоватого, и немного фиолетового… Она смотрела на восход, но не радовалась великолепной картине, и слёзы текли по её щекам. Так продолжалось уже две недели, каждое утро – «Вокализ», рассвет и он… он, который поступил с ней так жестоко. Разве так можно? Неужели всё это было? За что, Господи? Кофе опять убежал. Слезинки скрипки капали и испарялись с раскалённой плиты… «Я была радостна, я пела, танцевала, прыгала от счастья, я была воодушевлена, я хотела жить…»

***

Та сентябрьская ночь на берегу большого озера среди северных хвойных лесов была необычно тёплой и ясной. Они разворошили стог сена, стоящий на поляне вблизи озера, расстелили сухую душистую траву на тёплую землю и накрылись его большой телогрейкой. Пахло свежестью близкой воды, сеном, хвойными ветками и сосновой смолой. А над ними в Божественной красоте Мироздания распахнулось всё небо миллиардами звёзд, ярких, ослепительно недоступных, далёких и близких.

– Протяну руку, и звезда в моей ладони, – он обнял её, прижал к себе, – ты – звёздочка моя ясная.

– Смотри, вспыхнула яркая маленькая точка, вот здесь, слева от Большой Медведицы.

– Я видел.

– Звезда упала, ещё, ещё, ещё… звездопад!

– Звездопад! Я загадал.

– И я загадала.

…Our wistful little star

Was far too high,

A teardrop kissed your lips

And so did I…²

– пел певец.

«Прощай», – рыдала скрипка, и музыка «Вокализа» лилась и неслась в небеса.

«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою»³.

– Господи, Всемогущий, Премудрый и Всемилостивый, как быть, скажи!

Look into my eyes, my love,

And see,

All the lovely things

you are to me⁴

И сказал Бог:

– Держи мою руку и взгляни мне в глаза! Я люблю тебя, я рядом… Я буду рядом с тобой всегда и везде, что бы ни случилось. Помни это и улыбнись!

«И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днём, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один»⁵.

Сквозь мрачные тучи слабо пробивалось солнце, поднявшийся ветер разорвал облака, и всё светлее становилось небо. Солнечный луч улыбнулся и коснулся её лица…

The shadow of your smile,⁶

When you are gone,

Will colour all my dreams

And light the dawn.

Now, when I remember spring,

All the joy that love can bring

I will be remembering

The shadow of your smile…

Второй Концерт Рахманинова

Нина Михайловна шестнадцать лет работала в Консерватории администратором. Должность-то громкая, а по сути, в её обязанности входило следить за порядком в зале, точнее, в определенной части зала, и таких администраторов на каждом концерте было несколько. Начинала она с балкона, как все, потом перешла на первый амфитеатр, потом на второй, а сейчас работала уже в партере – рассаживала посетителей, следила, чтобы не было шума, особенно на детских концертах, продавала программки. И хотя работа, на первый взгляд, была несложная, домой она приходила уставшая, но каждый раз, помолившись иконе Пресвятой Богородицы, думала: «Какое же счастье, что я работаю в Консерватории!»

Она была невысокая, стройная, хотя немного полноватая, что совсем не портило её, с тёмными, гладко зачёсанными назад и собранными в пышный пучок волосами, сероглазая и миловидная. Часто после концертов одинокие мужчины предлагали проводить её до дома, а некоторые приходили в Консерваторию по нескольку раз, только чтобы увидеть её, поговорить, а там уж как получится.

Нина Михайловна никогда не была замужем и детей не имела. В 41-м проводила на фронт своего Алёшу, любили друг друга, а в начале 42-го года пришла похоронка. И с тех пор красивая, молодая, полная жизни и энергии женщина отказалась от семейной жизни и вообще от встреч с мужчинами. Возможно, это покажется кому-то удивительным, но так было.

Первые два года после войны Нина работала на обувной фабрике и жила в крохотной комнате в коммуналке. Там, на фабрике, её, молодую, исполнительную, тихую и приметила начальница цеха, у которой дочка недавно родила двойню, она и уговорила Нину стать няней для своих внуков. Через три года Нина перешла в другую семью, тоже няней, потом в третью, так продолжалось ровно десять лет.

Когда умерла её родная тётя, Нине досталась небольшая однокомнатная квартира рядом с Консерваторией. Так она стала работать в Консерватории администратором. Работу свою Нина любила, тщательно одевалась в нарядную рабочую форму – длинная бордовая юбка, бордовый жилет, белоснежная блузка, аккуратная причёска и немного духов, она была очаровательна.

Незаметно летели годы, Нина Михайловна жила по-прежнему одна, в той же скромной, но всегда чистой и уютной квартирке. Появились седые волосы… время, годы. Но она жила радостной и счастливой жизнью, и об этом никто, никто не знал и даже не догадывался, никто не знал о её большой и настоящей любви – любви к музыке.

Незаметно для себя, находясь на концертах, где выступали известные музыканты – исполнители классики – Нина Михайловна полюбила классическую музыку так сильно, что не могла прожить без неё ни дня, и у себя дома, занимаясь домашними делами или отдыхая, она слушала и слушала любимые произведения. У неё обнаружился музыкальный слух, и часто она напевала понравившиеся произведения.

Среди них было одно, особенное, которое поражало её прямо в сердце. Слушая его, она то умирала, то вновь возвращалась к жизни, то возносилась к небесам, то падала, падала, падала… то качалась на волнах счастья и томилась от неизвестной, сладкой и мучительной любви, и потом целый день едва заметная улыбка сияла на её лице.

Это был Концерт №2 для фортепиано с оркестром Сергея Рахманинова – грандиозная, гениальная, волшебная музыка, будто сами звёзды спустились с небес и подарили её великому композитору.

В тот день к Нине Михайловне подошла её начальница с неожиданной просьбой заменить заболевшую гардеробщицу.

– Ниночка, только один вечер, ну выручи!

– Да я же расположения вешалок, номерков не знаю.

– Это так просто, пойдём!

Иногда бывают такие просьбы, что отказать просто невозможно.

Посетители стряхивали снег с шапок, шуб, пальто у входа в Консерваторию – на улице царила метель, белые хлопья снега валились с неба на притихший вечерний город как потоп. Нина Михайловна быстро справилась с нахлынувшими посетителями, развесила одежду, потом присела отдохнуть – всё же зимние вещи тяжёлые.

Она задумалась: «Кто сегодня играет? А во втором отделении?» Ей показалось, что кто-то прошёл в раздевалку, она встала, и тут на неё вышел высокий белобрысый парень, он нёс в руках шикарную женскую шубу.

– Добрый вечер, Нина Михайловна! Взял шубу жены, ей что-то нездоровится, домой пойдём, к сожалению. Вы что, не помните меня?

– Нет, – неуверенно произнесла Нина Михайловна.

– Я из мастерских, недавно устроился, а вас я хорошо знаю.

И парень исчез.

«Я не спросила, как его звать! – с тревогой подумала Нина Михайловна. – Господи, он и номерка мне не дал! Где же висела эта шуба?»

Она так разволновалась, стала ходить между вешалок, ничего не помнила, ничего, накапала сердечные капли, выпила, села на стул и стала ждать окончания концерта. К ней подошла статная, хорошо одетая дама и протянула номерок. Нина Михайловна отправилась к вешалке, но на данном номерке было пусто, она вернулась к женщине:

– Простите, на вашем номерке нет пальто.

– Какое пальто! Я вам сдавала шубу, дорогую шубу из норки. Как так? Вы ответите.

Потом была милиция, свидетели. На суде Нина Михайловна как могла описала высокого белобрысого парня, но такого в мастерских Консерватории не оказалось. Адвокат был государственный, бесплатный, может быть, не очень старался.

Нина Михайловна стояла, опустив голову, и думала, что смотрит по телевизору знакомый детективный сериал, который скоро закончится. Прокурор просил три года, но учли безупречное прошлое и дали два.

В женской колонии Нина Михайловна шила телогрейки. Материал был толстый, работать с ним было с непривычки тяжело, на руках появились кровоточащие мозоли. Но потом постепенно и руки привыкли, и Нина Михайловна, кажется, приняла случившееся как должное. Через год её навестила коллега по работе, сказала, что администратором ей уже не быть, но уборщицей в туалете, наверное…

– Хорошо, – тихо ответила Нина Михайловна.

Прошло ещё три месяца, до окончания срока оставалось немного, как вдруг Нину Михайловну вызвал начальник колонии – речь шла о досрочном освобождении.

– Вот ваши благодетели, поручители. Входите!

И в комнату вошёл… вошёл тот самый высокий белобрысый парень, который якобы работал в мастерской, а с ним совершенно незнакомая, ярко и вульгарно накрашенная женщина.

– Что с вами, Нина Михайловна? Вот вода, выпейте. Вы знаете этих людей?

Что она могла сказать? Что это тот парень, который унёс дорогую шубу? Разве были свидетели на её стороне?

– Извините, можно я выйду, что-то голова закружилась.

– Хорошо, поправляйтесь, завтра продолжим. Вас проводить?

– Нет, нет.

В отделении она упала на свою койку.

«Боже мой, мой Боже… что они хотят, что задумали… вдруг заставят что-то делать… что-то ужасно плохое… кому сказать… как доказать… я не справлюсь… не справлюсь… как я устала, Господи…» Она никуда не пошла, не пошла и на ужин, лежала, отвернувшись лицом к стене.

– Нина, чем-то помочь? Хочешь чая? Я свежий заварила, карамельки есть, – спросила соседка.

– Спасибо, полежу.

Окно перед койкой Нины Михайловны выходило на улицу, вечерело, падал снег, густой ярко-синий сумрак заплывал в комнату. Она смотрела на поднимавшуюся метель и слышала, слышала… отчётливо слышала Второй Концерт Рахманинова, и те же, знакомые до последней ноты, волны счастья и покоя поднимали и уносили её в тишину и далёкую, недоступную высь. Утром соседка обнаружила, что Нина Михайловна мертва. Её открытые глаза смотрели в окно, будто она услышала что-то.