Ночные фантазии

Измотанная дорогой, занявшей в три раза больше времени против обычного, Аглая наконец-то добралась до дома. На ее стоянке торчал чей-то чумазый драндулет. Женщина замерла. Нет! Нет, нет, нет. Нормальный, желтого цвета номер. Израильский. Почему-то он показался черным, арабским – могильной ямой с белой датой конца. Здесь нет палестинцев!

Сделав два круга по нелепым улочкам с односторонним движением, она припарковала машину у ближайшей овощной лавки и под кипятильником ненормального солнца поплелась домой.

На столе стояли намытые Аликом фрукты, под салфеткой – купленные им же миндальные пирожные.

– Интересно, что он рассчитывает за все это получить? – хмуро подумала Аглая и, не притронувшись к угощению, пошла прикорнуть. На полпути в спальню ее остановил телефонный звонок.

– Эглая, – услышала она свое имя.

Звонил Старик, у которого она работала сиделкой несмотря на то, что две у него уже были: Фаруда – сухая выжженная ливийка, быстроглазая и неприветливая, и абсолютно беспрекословная девочка-филлиппинка, выполняющая всю грязную работу по обслуживанию полупарализованного, абсолютно немощного, но цепкого и ясного умом человека.

Звонил Старик, по чьей просьбе она вчера поехала в Иерусалим и там угодила – уже по собственной дури! – в этот ад... во временную расщелину... в страшное место, где гнев Господний истреблял грешную плоть человеческую.

– Я вас внимательно слушаю. Нужна моя помощь? – собранно ответила она.

– Эглая, – гортанно коверкая ее имя, повторил Старик. – Письмо все еще у тебя? Хорошо... Самолет моего... родственника... – Старик сухо кашлянул. – Родственник не прилетел вчера. Он прилетел сегодня. Обстоятельства... Можешь ты завтра прийти ко мне? Время – обычное...

Старик не обращался к ней прежде с подобными просьбами.

– Конечно, могу. Я обязательно буду.

– Письмо вернешь, – раздалось в трубке, и пошел отбой.

Аглая не могла понять, почему ее так взволновала просьба Старика. Но – взволновала.

В раздрызганную картину последних двух дней этот звонок добавил какой-то странный тон. Он был значим. Безусловно! Он высвечивал что-то... важное?.. как на невидимом аркане притягивал... Что!?

– Какой завтра день?!

Аглая запуталась во времени, в своих ощущениях, алогичностях и сюжетных ходах событий последнего времени.

– Дура! – обозвала себя Аглая за безрезультатные попытки разобраться в собственных подозрениях. – Деньги тебе платят за просто так! Правильно? Правильно! Гете она, видите ли, в оригинале умирающему читает! Это работа? Это стоит столько, сколько ты получаешь? Кинули тебе кусочек сыра... Бесплатного... Но если допустить, что все просто... Просто кто-то не прилетел...

...Механически помешивая ложечкой чай, куда так и не положила сахар, она пыталась вспомнить – во всех подробностях – когда в действительности начались странности.

Ведь не сегодня оке?

И – не вчера....

Кто принес ей эту газету с объявлением, именно тогда, когда муж, столь неожиданно получивший приглашение на работу – годовой контракт! – из «MICROSOFT», уехал в Америку?

То, что подозрительно быстро оформлялись документы, словно их кто заговорил, объяснить можно: повезло. Но газетка-то откуда взялась? Ведь она появилась именно в тот день, когда муж уехал.

Точно! Аглая вернулась из аэропорта... Зашла в вылизанный, вычищенный еще накануне от всякого рекламно-газетного хлама дом... Тут же позвонила Соня, мужнина тетка... Аглая ей сообщила, что самолет улетел вовремя... Снова самолет!.. Тетушка со вздохами, паузами и чистой воды вампиризмом принялась рассказывать о «мерзавках-служащих» из службы Национального страхования, ругать своего мужа – «остолопа, купившего курей замороженных на шекель дороже, чем на рынке продают...» Уставшая Аглая присела у журнального столика... На пятой тетушкиной болезни – провались она пропадом! – взяла в руки эту самую газету... Задаваясь одновременно двумя вопросами: о каких именно паразитах – то ли тараканах, то ли религиозных тетушкиных соседях идет речь; и откуда на столике оказалась «толстушка», Аглая от скуки начала медленно листать страницы.

– К сожалению, Софья Соломоновна, мне надо убегать, – сказала она, наткнувшись на это странное объявление...

...Очень странное объявление...

– Куда?! – чуть не захлебнувшись на полуслове от возмущенья, спросила тетушка.

– Потом объясню, – несчастная жертва родственного террора с превеликим удовольствием надавила рычажок телефонной трубки.

НА РОЛЬ ШЕХЕРЕЗАДЫ

ПРИГЛАШАЮ МОЛОДУЮ КРАСИВУЮ ЖЕНЩИНУ.

БЛЕСТЯЩЕЕ ЗНАНИЕ НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА ОБЯЗАТЕЛЬНО.

«Старый маразматик» – мгновенно определила возраст подателя объявления Аглая. Потом засомневалась и свое бессознательное первое ощущение по этому поводу многажды опровергала. Версия, что это дурное объявление – розыгрыш, казалась ей более вероятной.

Был еще вариант: какой-то ушлый малый желает поснимать сливки из-под трусиков молоденьких легковерных дурочек.

Но при чем здесь блестящее знание немецкого!

Пахнущие дешевым фарсом, типографской краской и, почему-то, опасностью, эти рекламные строчки день ото дня все больше места занимали в голове женщины. Из черных цепочек газетных буковок каким-то непостижимым образом в ее воображении складывались мозаики и живописались картины – ни на что виденное ранее не похожие.

Буйный цветистый Восток с его караванами и шелками все явственнее накладывался – как лупа на карту – на холодные готические соборы Германии, накрывая их нежно-скользящими июлями ночей. Или наоборот. Готика острыми шпилями пронзала библейские, бездыханные от солнца пейзажи. Тусклые и по-иезуитски беспощадные.

Ароматы тоже путались. Едкий запах костровинквизиции мешался то с солнечно-пыльным, то с тяжело-влажным средиземноморским ветром, гуляющим по дворцам жестоких властителей. Древних, как их языческие боги.

...Бой часов плыл поверх всей этой мешанины...

По ночам Аглая, совершенно выбитая из колеи, не могла заснуть. И тогда она перед зеркалом усаживалась в позе восточной наложницы, накидывая на себя – по очереди – струящиеся легкие ткани, которых в ее гардеробе было не так-то и много. В конце концов, из золотистой туники она смастерила лиф, нашила на него старые бусины, из остатков ткани приладилась сооружать чалму. Сиреневый газовый шарф служил в этом наряде Шехерезады шароварами. Стекая сладостно-порочными складками к коленкам, он, увы, никак не дотягивался до тонких щиколоток, и тогда Аглая наклонила зеркало под таким углом, что изъян этот просто-напросто исчез.

Иная женщина – не Аглая – и иная реальность – не нынешняя – жила в тусклом зеркале по ночам целую вечность – неделю, на исходе которой и было принято решение – позвонить немедленно!

На третьем гудке на том конце провода подняли трубку. Липкий холодок, пробегающий по спине последние полчаса, резко усилился и стремительно переместился в живот. Оглушенная странным предчувствием, Аглая изо всей силы вдавила рычаг в телефонный аппарат.

Сердце заколачивало сваи в мерзлую стену груди.

Она отодвинула телефон от себя, подошла к окну, долго пыталась сложенной газеткой прибить тупо бьющуюся о стекло муху. Та, наконец, сделала резкий зигзаг в воздухе и вырвалась из стеклянного плена на волю через распахнутую половинку окна. Аглая вернулась в холл. Жужжание так и не убитого ею насекомого висело в воздухе. Или это был иной звук? Он был летним, полуденным... напоминающим что-то далекое-далекое, забытое...

Решительно набрав номер телефона, Аглая услышала короткие гудки. Занято.

– Еще одна Шехерезада выискалась, не иначе, – сказала сама себе надменно Аглая.

Зацепив себя за самое больное – самолюбие, она успокоилась окончательно, тщательно свернула газету, бросила ее в мусорное ведро...

Спустя полчаса еще раз набрала въевшийся в память номер.

...Как давно это было! Месяц назад? Два? В голове все смешалось...

– Алло, – услышала она сухой голос и непривычное разбиение на слоги.

– Алло, – еще раз поскребся к ней в ухо голос.

– Здравствуйте, – сказала Аглая, – я по объявлению.

– Алло? – в третий раз царапнул ее голос из трубки.

– Я по объявлению, – с напором сказала Аглая.

– Мне недавно в руки попалась газета, – еще более громко произнесла женщина заготовленную ложь и извинилась, что, может быть, звонит слишком поздно и беспокоит зря.

– Хорошо, – услышала она.

Не совсем поняв, что означает это безынтонационное «хорошо», она продолжила торопливо:

– Вам требуется молодая женщина, знающая в совершенстве немецкий язык... Мне тридцать восемь лет. Я замужем. Закончила Романо-германское отделение Московского университета. Много лет работала переводчиком. В Германии была неоднократно.

Она задумалась, что бы еще добавить.

– Хорошо, – нисколько не оживляясь, повторил голос.

Аглая рассердилась. Вытащила из сумочки маленькое зеркальце, поднесла его к лицу и, наблюдая, как у отражения глаза становятся все более яркими и негодующими, холодно спросила:

– Что – хорошо?

– Хорошо, что ты позвонила.

– Идиотка, – про себя назвала свое отражение Аглая, а вслух незамедлительно спросила:

– Вы намерены нанять женщину на тысячу и одну ночь? Говорить на немецком ей нужно будет в постели?

– ...Надо будет... два раза в неделю... в вечерние часы.... читать мне литературу... в оригинале.... И, по мере надобности... – в голосе появились сиплые нотки – писать деловые письма... моим партнерам и, одновременно, друзьям... в Германию... Я жду тебя завтра в восемнадцать часов по адресу... Записывай.

Аглая покорно взяла ручку.

– Повтори! – скомандовал Старик.

Она повторила.

– До встречи. Не опаздывай, – еще более повелительно сказал человек.

С того часа обыденная Аглаина жизнь была переведена в какое-то иное временное измерение...

Голос из ниоткуда

Аглая с силой, чего раньше никогда не делала хлопнула крышкой стиральной машины.

– Муж не звонит, вчера чуть не вляпалась в какое-то дерьмо... А может и вляпалась... Сейчас явится Алик из магазина, и я буду вынуждена слушать, что молоко в синем пакете – трехпроцентной жирности – мое – будет стоять на верхней полке, а однопроцентное – его – на нижней. Потом все равно все забуду... Какие-то полки, ковры, магазины, жильцы, письма, Мефистофели с фаустами и... эта сволочь из муниципалитета! Ну что его дернуло именно на ту улицу с проверкой сунуться, где я припарковалась! Теперь штраф плати!

Подведя печальный итог своей жизни, Аглая уселась на краешек бачка для грязного белья. Руки ее чуть подрагивали, скрытое глубоко в мышцах напряжение криво и уродливо перекашивало что-то внутри. Глаза тускнели и стыли.

Она думала о позавчерашней поездке в Иерусалим.

Подцепив тонко-призрачную ниточку из спутанного клубка воспоминаний, стараясь снова не заблудиться во вчера, Аглая пошла дорогой логики. Попыталась пойти.

Почему она поехала в Иерусалим?

Потому что там была назначена встреча.

Встреча была назначена ровно неделю назад, во вторник.

Так, это был действительно вторник, а не четверг. Семнадцатое число. Нет, восемнадцатое.

Она уходила от Старика, уже попрощалась... У самого порога комнаты он остановил ее своим карканьем. Сказал же буквально следующее: «Я попрошу тебя, Эглая, об одном деле. Оно очень важное. Твои труды я оплачу». Аглая стояла, полуобернувшись, и ждала.

Старик молчал, перебирая четки парафиновой рукой с синими веревками вен. Он перебирал каменные четки своей полумертвой рукой и не смотрел на помощницу.

Да, он смотрел не на нее, а на письменный стол, чем-то напоминающий бильярдный. Она, Аглая, перевела взгляд на лежащие там бумаги и осторожно подошла поближе.

...Поверх коричневой кожаной папки с тиснением, в которой содержалась переписка с бароном фон Либенштайном, постоянным сокорреспондентом Старика, лежал конверт.

Был ли конверт, когда Аглая пришла на работу? Бог его знает! Но кажется, что нет.

В какой-то момент в комнату приходила эта высохшая слива – Фаруда. Может быть, она принесла его? Может быть. Аглая не видела. Она старалась никогда не смотреть на старшую служанку – и не смотрела: не приведи Господь встретиться с этой ливийкой взглядом...

Пауза – когтистая лапа зверя – зависла в воздухе.

Наконец Старик часто и хрипло задышал. Голова его уперлась в грудину. Аглая метнулась к колокольчику, уже схватила его, еще раз глянула на хозяина. Тот прозрачно посмотрел на нее и поднял указательный палец. Еле шевельнул им. Аглая поняла: служанку звать не надо. В памяти внезапно заворочалась фраза из «Фауста», продиктованная час назад Стариком, и каллиграфически выведенная ею на дорогой бумаге. Эта фраза служила ответом на последнее послание барона фон Либенштайна.

«Здесь даже воздух чарами кишит, и этих чар никто не избежит...» – магическое кружение фразы все усиливалось...

Старик и его сокорреспондент, очевидно, такая же мумия в пледе, ей-Богу, играли в какие-то странные игры друг с другом. И она в этом участвовала. Именно она еженедельно записывала за Стариком одну-единственную фразу из Гете, вкладывала лист в конверт и отправляла послание почтой. Это была ее обязанность.

В ответ, тоже еженедельно, из убийственно дисциплинированной Германии, полной шпилей, старых грехов и розовых колбас, приходило столь же странное сообщение. Ни слов приветствия, ни слов прощания. Только гербовая печать, число и маловразумительная цитата. Как правило, тоже из «Фауста».

– Я прошу тебя, Эглая, не опаздывай, – сказал Старик наконец, сообщив, что такого-то числа, во столько-то часов ей следует быть в таком-то месте, в Иерусалиме.

Там она должна передать это письмо.

Кому Аглая не спросила, поняв, что Старик умышленно не говорит этого. Она старалась никогда ничего не спрашивать здесь, приняв четкий сигнал на подсознательном уровне – ни во что не вмешиваться. И не вмешивалась, следуя голосу интуиции, которая ее практически не подводила.

Итак, что-то в этой завязке, в этой предыстории иерусалимской поездки, по-настоящему смущало Аглаю... Что-то не стыковалось. Что? Она припомнила все до мельчайших деталей: как уже уходила, и Старик окликнул ее; попросил выполнить поручение, долго молчал... Ну и что? Паузы не были чужды его речи, отнюдь...

Здесь все чисто. Единственное, за что можно было зацепиться... Но это маловероятно... Кто писал письмо, которое она должна была отвезти в Иерусалим? Не Фаруда же! И не филиппинка...

– Дед нашел себе еще одну Шехерезаду! – съязвила она. – Не такую чопорную и прикрытую во всех местах, как нынешняя!

Версия тут же была отметена за непригодностью. Ибо домысел никоим образом не объяснял того, что с ней случилось в Иерусалиме.

– Дальше... – Аглая потянула ниточку из клубка воспоминаний. – Что же было дальше?

Незнакомец на встречу не явился.

Ну и что!

Мало ли в жизни нестыковок.

Под обстрел попал, скажем, или – в теракт...

Ах, да, самолет не прибыл! Как она забыла об этом! Старик же сказал: «Он не прилетел вчера, он прилетел сегодня».

Но почему она узнала об этом только сейчас? Почему ей не позвонили раньше?

Аглая устало провела ладонью по лицу и сама себе вслух сказала, внятно произнося каждое слово:

– Меня никто... силой... не тянул в этот подвал... полный роскоши! Сама пошла, еще и рада была. При чем здесь Старик! Он вообще ни рукой... ни ногой... без посторонней помощи! ...двинуть не может. Хватит придумывать!!!

Она встала с бельевого бака. И чуть не повалилась на пол: затекшие ноги не держали. Пока она их растирала, и Старика, и подвал, завешанный коврами и тайнами, и сам Иерусалим смыло из мозаичного мира полуяви.

Стиральная машина вошла в фазу интенсивного воя и высоса остатков влаги из нежного женского бельишка. Простонав на стадии финала, наконец, самообесточилась, и, бездыханная, сладостно замерла.