И тут грянула беда. Сначала незаметно помер последний их дед, отцовский. Не успели опомниться, бабка за ним подтянулась. Родители принялись с немыслимой скоростью продавать все, что осталось от стариков, и ненасытно пропивать вырученные от продаж средства. Избавившись от квартиры, обмывали сделку чем-то таким несовместимым с жизнью, что мать уснула и не проснулась. А отец хоть и проснулся, но так в себя и не пришел, сдвинулся совсем и помнить всех перестал. Нет, главное он помнил будь здоров как. Про то, что утром надо похмелиться, потом добавить, потом подлить, потом залакировать, потом для просушечки. В общем, крутится-вертится шар голубой. Детей же своих он как бы и не признавал, раздражался от их присутствия страшно, прямо выл и рычал на них в тугие минуты, как на конкурентов в борьбе за лишний глоток.

Школу Серёга забросил совсем. Какое там! Вырос, выучился. Паспорт имел. Скоро можно и на воинский учет становиться. А какой ему учет, если на руках Светка, и чем оставлять ее одну с отцом, лучше убить сразу, чтоб не мучилась. У везучего Николая все было схвачено: мать имела инвалидность по глазам, и он был единственный законный кормилец, пока не подрастут малолетки. Ему полагалась отсрочка. Серёгин отец тоже вполне тянул на инвалида, но как его оформить, как объяснить?

За считаные месяцы дом их опустел, остались одни стены. Все, что мог, батяня распродал или выменял на пропой. Свое, материнское, детское. У них со Светкой вообще не осталось ничего, кроме того, что было на них. Попробуй тут хорошо выглядеть. Осень надвигалась. Как быть зимой, чем печь топить, в чем девчонка в школу пойдет, как выкопать картошку и куда спрятать урожай от отца? Но эти вопросы, как оказалось, были только присказкой. Главная сказка тучей надвигалась на их головы.

В папашу влюбилась женщина Лена. Рязанская, молодая. Она как-то сама пришла в их дом, когда брат с сестрой ковырялись в огороде, а глава семьи расслабленно лежал на полу в бывшей спальне. Женщина походила по жилплощади, не обращая внимания на парня и девчонку, заглянула даже в подпол – сухой ли, – постучала по стенам и только после этого подошла к одинокому мужчине.

– Такой жених – и одинокий! – пожаловалась она, садясь рядом с женихом на пол и доставая из торбы бутылку.

Взгляд отца стал цепким и озорным. Он поднял руку и потянулся к напитку.

– За любовь! – приказала Лена и дала ему глотнуть. – Я тебя, как увидела, сразу полюбила. Красивый ты.

– Когда? – спросил отец.

Скорее всего он пытался все же понять, когда она успела так правильно и по-настоящему полюбить его, сжигаемого жаждой.

– Всегда! – уверенно велела Лена, протягивая бутылку для следующего глотка.

– А ты меня любишь? – спросила она очень четко, после того как мужчина глотнул и выдохнул.

– Да, – преданно рыгнул он и попытался для доказательства потянуть ее за сиську.

Женщина Лена поднялась с пола, забрала бутылку, пообещав, что вернется завтра. Сама она не пила. Командирской походкой прошла мимо детей, вскользь поинтересовавшись их возрастом. «Для органов опеки», – туманно пояснила и промаршировала прочь.

Отцовская свадьба приближалась неминуемо. Он в считаные дни привык, что о бутылке думать не надо, она появится сама вместе с любящей женщиной Леной. Невеста рассказала жениху о планах изменения быта к лучшему: этот дом гнилой продать поскорее, самим переехать за Рязань, там воздух для детей. У нее тоже сын от первого брака, дети будут дружить, как родные. Вот она присмотрит дом для переезда и тут же все оформит.

Серёга затосковал смертельно. Он чуял, что никакого нового дома не существует, женщина Лена все подгребет под себя, и быть им со Светкой бомжами недолгую оставшуюся жизнь. На жилье-то денег вон сколько надо, где ему враз заработать!

Отец во всем слушался будущую жену, как главного человека своей судьбы.

Что было делать?

Последней электричкой отправился он со Светкой в давно не навещаемую Москву.

Николай, как всегда, был на месте. Он все понял с полуслова.

– Да! Не повезло! Надо было им вместе не проснуться. Слушай, а может, увезти его, поддатого, подальше, бросить там, а баба пусть ищет. Без него свадьбы не будет, а?

– Его увезешь! Он громадный, тяжелый, а я – вон какой. Не доволоку.

Серёга ростом был вполне ничего, но весом не получился, худой, как скелет, даже глаза и щеки запали, все в рост пошло. Кроме того, даже если бы получилось из последних сил перекантовать папашу в другую местность, гарантий, что он заблудится, как Крошечка-хаврошечка в лесу, все равно не было. А вдруг подцепит другую женщину Лену, привезет ее по адресу прописки, и начинай сначала.

– Тогда так, вот еще вариант, но, смотри, страшный. Сосед у меня есть один, с ним переговорю утром. Тогда тебе скажу.

Серёгу устраивал любой реальный вариант. Чего ему бояться было, кроме голода и зимы?

И ничего уж такого страшного Николай не предложил. Живет такой парень – подбирает, кого ему заказывают, и отправляет в горы на работу. Там, ясное дело, не отель «Метрополь», но кормят как-то, работать заставляют, по той профессии, по которой брали. И оттуда не возвращаются. Вот что главное. И еще главное, чтоб отец подошел. По специальности.

Он подошел.

Все решилось очень четко и незаметно.

Просто надо было объяснить отцу, что на следующей остановке после Коломны его ждет женщина Лена с бутылкой и любовью. Ровно в восемнадцать ноль-ноль. Серёга проследил, чтоб все было как велено.

Невеста еще несколько недель металась на свидания с женихом, но потом поняла, что в доме есть хозяин, и отвяла.

Для сочувствующих поселковых окружающих отец куда-то запропал, то ли на работу поехал устраиваться, то ли лечиться. Но паспорт его тут, дома, и все документы тут. Забыл, когда ехал. Голову потерял.

Никто его не ищет.

Ребята наладились жить как могут.

Серёньку забраковали на призывной комиссии, сказали «дистрофик».

Ничего, он выправится. У него план жизни намечен. Еще и в армию возьмут с распростертыми.

Глядишь, и папку отыщет, освободит. Но это не скоро, до этого долго еще.

Только не становись ветром.

Все решается в одиннадцать лет. До этого каждый мил своим детством: носики не шнобелятся, ухи не лопоушатся так, что никакими волосами не прикроешь, ноги не круглятся кавалерийским овалом. Это довольно серьезное предательство природы: за десяток лет привыкаешь к себе маленькому и миленькому – уси-сюси-пуси, какие мы малюси, какие мы смешнюси. И вдруг, чаще всего за лето, проявляется подлинная сущность человека, с которой ему жить все отведенное последующее время. И бывает, жизни не хватает, чтоб привыкнуть к себе настоящему, и людей вокруг начинаешь ненавидеть, зная за них, что они сейчас подумают про твои прыщи или зубы в железных скобках.

Бывает и наоборот. Когда все происходит, как в сказке про лжеутку-подкидыша.

Появляется белая лебедь, вся в изгибах, перьях, пене, глаз подсвечен изнутри сиянием. Даже текучие воды застывают, чтоб отражение не испортить.

Все готовы любить. А что еще с красотой делать? Ощипать, суп сварить? Такое практикуется нередко. Однако из просто уток супы вкуснее и полезнее. А этими – только любоваться, пока перья не повылезают. А есть еще такие психи, что шею норовят свернуть – потому что нельзя быть красивой такой. Так что, может, с ушами-радарами и носом-рулем оно и спокойнее, и характер формируется поуживчивее в соответствии с рыночным спросом.

И еще, конечно, лучше бы красивые появлялись исключительно в богатых, ни в чем не нуждающихся семьях. Им бы тогда больше прощали, учитывая их материальные возможности и практическую недоступность. Но природа на такую справедливость не пойдет ни за что, хотя и делает богатым целый ряд скидок: пластическими операциями и другими дорогостоящими манипуляциями даже лягушку можно превратить в лебедя. Хотя все равно непонятно, зачем им это надо. Ведь у красивых статистически судьбы одна жальче другой. Все норовят красотой обладать, вобрать в себя хоть лучик от светящегося ока, хоть улыбку, хоть слезу. И чаще всего слезу. Для самоутверждения.

Ну вот и жила на свете одна из таких красавиц. Мама ее шила другим женщинам одежды, в которых те старались затмить одна другую. Девочка с ранних лет видела рыхлых и тощих тетенек в нижнем белье, редко когда их украшавшем, с гордыми лицами, улыбающимися своим отражениям в маминой примерочной комнатке. Они ей не нравились. Хотя понятно было, что именно из-за их стремления украшать себя, баловниц судьбы, они с мамой и существуют. Папа когда-то и где-то был, но растворился в сиреневом тумане. Поэтому мама проклинала всех мужчин, повторяя, что со стороны противоположного пола дует ветер коварства, обмана и подлости. Спорить было трудно, ибо факты – вещь упрямая, а папа плевать на нее и то брезговал, и это был факт. Мужчин она не уважала и сторонилась, хотя мечтала о любви – одной-единственной и на всю жизнь. Откуда приходят эти вредные мечты, непонятно, но посещают они всех, никого не щадят.

И именно в момент возникновения мечт стали проявлять беспокойство мамины клиентки. До этого им совершенно не мешало, что в комнате ошивалась дочка портнихи, как бы нахально ни пялила она на них свои глазищи. Они даже иногда спрашивали у нее снисходительно: «Ну как?» или: «Спину не тянет?», или: «Цвет не бледнит?» и вполне удовлетворялись безликими словами: «Нормально», «Вполне» или просто кивком. А тут вдруг одна за другой стали стесняться раздеваться при ней и расстраивались из-за фасонов и цвета лица.

Мать, как более опытная в их семье, догадалась первой и объяснила, что теперь надо думать, как лучше распорядиться своей красотой. Дочка к этому времени, как назло, уже перестала верить матери безоговорочно и усомнилась в собственных возможностях. Она ни в чем не была уверена, тем более в себе самой, которую уже бросил самый главный мужчина ее жизни – отец. Но мать все талдычила об уме и хитрости, о перспективе просидеть за машинкой в три погибели, как она сама, в случае неверного шага на дороге фортуны. И тут же колыхались грезы о немыслимом счастье первого объятия и поцелуя.

В общем, было несколько попыток осуществления в реальности сладких снов. Несколько подходов. Как в соревнованиях по легкой атлетике. Попробовал взять высоту и фигакнулся на мягкий мат вместе с непреодоленной планкой. Даже синяка не остается. Вставай и иди прыгать дальше. После падения с высоты нежных чувств оставались травмы похлеще синяков и переломов. К двадцати годам она была уверена, что все в ее жизни позади, душа выжжена, как японский город Хиросима атомной бомбой. Она даже успела убить в себе ребенка от человека, который казался любящим и прекрасным, но был как все, даже хуже, чем все, потому что слишком приблизился и мог кричать в ответ на ее слезы: «Какая же ты уродина!»

Она нашла в себе силы остаться в живых и даже выглядела еще краше прежнего. Но превратилась в Спящую царевну, чего, разумеется, никто не замечал. Нет, Спящая царевна – это все же девятнадцатый век, это не то. Скорее она была как зомби из песни. Ну там – «зомби тоже могут играть в баскетбол». Про зомби, глядя на нее, никто не догадывался. Юная дева, взгляд – de profundis, из самой то есть глубины души, в прекрасных одеждах (старания не теряющей надежду матери), с загадкой, нимбом витающей над головой. И все-таки – живой труп. А какие мысли и чаяния могут быть у трупа? Да уж ничего хорошего.

Задумки были такие. Устройство судьбы себе на пользу. Красота – тоже капитал, и его следует выгодно вложить под большие проценты. Не повторить судьбу матери. Жить только для себя. Ну и там еще кое-что по мелочам: никому не верить, никого не любить и всякое такое. Правильная, сильная и надежная программа для любого приличного зомби.

Как только вырабатываешь основную линию жизни, тут же начинает везти. Остановившись у первого же книжного лотка, она заметила книгу-руководство «Как выйти замуж за миллионера». Книга стоила довольно дорого и была в единственном экземпляре. На нее обращали внимание все подходящие к книжному развалу женщины – молодые и старые. Тянули к ней свои ненасытные руки, но, взглянув на цену, принимались иронизировать над пособием, хоть и пытались при этом выхватить хотя бы один-два совета, пока продавец не заберет недоступный им сборник инструкций.

Мертвецам терять нечего. Она отдала все, что у нее было, за этот увесистый якорь надежды и принялась штудировать тезис за тезисом. Безоговорочно выполняла все предписания. И ведь недаром же все мудрецы прошлого хвалили полезное чтение. Один написал: «Всем лучшим во мне я обязан книге». А другой умолял: «Любите книгу – источник знаний». (Наверняка неспроста, тоже в свое время отхватили себе какой-нибудь магический трактат вроде «Как стать популярным мыслителем и разбогатеть».) В общем, все у нее сбылось с миллионером. Всего лишь за год напряженной работы. Стопроцентный безусловный успех.

Ей исполнился двадцать один год. Жениху стукнуло шестьдесят шесть. Строго говоря, звание миллионера ему не подходило, состояние его измерялось миллиардами. Внешне он не выглядел уж таким противным, каким имел право быть, учитывая возраст и тяжело нажитые капиталы. У него только были коричневые пятна на руках, обвислый живот, лысина и дряблый подбородок. Искусственные зубы, волосы в носу и красные прожилки на щеках. Но это все замечалось, если совсем уж вникать. А так – ухоженный, опрятный, не вонючий, как нормальные деды. Наоборот даже – пахло от него всегда приятной туалетной водой, не назойливой и душной, а ветром странствий и комфорта. За спиной его оставалась серьезная биография: четыре жены, и от каждой по двое детей. Все восемь – девочки. И все старше ее – пятой законной супруги. Всех предыдущих он обеспечил выше крыши. От нее, новенькой, не требовалось ничего. И ничего больше, чем тем, не предлагалось. При жизни мужа она имела неограниченный кредит в банке, любые путешествия и вообще все, что пожелаешь. Наследство же, оговоренное в брачном контракте, предполагалось вполне ординарное для вдовы такой масштабной личности: квартира в центре города, вилла в горах Италии и сумма денег, которая вполне могла быть названа небольшой сравнительно с тем, сколько она имела право тратить при его жизни. Правда, супруг заикнулся об одной мечте, но ни на чем не настаивал: ему очень хотелось бы оставить после себя сына – главного наследника. И тогда он завещает ему и его матери весь свой основной капитал в равных долях. Но все это было не обязательно и только по желанию обожаемой красавицы жены.

Само собой разумеется, никакого желания потакать стариковским чаяниям у нее не было. Она для себя решила, что честно отработает предоставленные блага. Не уклонялась от исполнения супружеских обязанностей. Находила в себе силы улыбаться и целовать с нежностью возбужденного удачной близостью мужа. Сопровождала его во всех перемещениях в пространстве. Давала интервью проплаченным журналистам, делясь подробностями снизошедшей на нее неземной любви.

Но богатство – это тот еще капкан. Засасывает, как болотная топь в триллере. Она с невероятной быстротой привыкла ко всему, что могут деньги. Захотел – полетел в теплые страны на пару деньков, если наскучил дождь. К пространствам своего жилища (не обязательно было помнить, сколько в нем комнат, да и не упомнишь), к трепетно неслышной охране, создающей вокруг тебя безопасную пустоту, к покупкам всего, чего в голову придет. И, главное, после всех безумств шопинга не надо было хвататься за голову: что же я наделала и на что теперь жить.

Всего через несколько месяцев после замужества она осталась переночевать у матери, потому что той нездоровилось, и не смогла уснуть в своей детской комнатке площадью двенадцать квадратных метров, на своем продавленном диванчике. Ей катастрофически не хватало воздуха в этом помещении. Она не была чванливой дурой и прекрасно понимала, что, во-первых, многие-премногие живут еще куда хуже, чем это было у них с мамой, а во-вторых, в принципе, человеку для жизни очень мало надо. И можно вполне чувствовать себя счастливым, не имея ничего. Тогда весь мир становится щедрым к тебе, а не только съедающий твою молодость, хищный чужой человек. Она еще помнила, как это бывает в настоящей жизни. Что можно просто на попе съехать по песчаному обрыву к реке и лежать у текущей воды, глядя на чередование белого и голубого в небе. Или купить круглый черный хлеб, еще теплый, и наесться им, шляясь по улице просто так. Только все это хорошо, когда силы есть и душа не заплевана.

Нет, назад дороги не было. Она брезгливо наблюдала, как лебезит перед ней утренняя мамина клиентка, начитавшаяся где только можно о ее головокружительном везении. Попробуй теперь вернись в их мир – затопчут, как заразное насекомое. Лишь одно и можно было – намертво устраиваться в завоеванной жизни. И назад не оглядываться. Так и в заветной книге говорилось: выйдя замуж, нельзя успокаиваться, считая, что последний рубеж пал. Потерять все можно в два чиха. Поэтому необходимо постоянно думать, чем еще и еще привязать к себе жертву своей охоты, чтобы она не опомнилась и не бросилась стремглав прочь от ловца.

И вот, размышляя таким образом, пришла она к выводу, что ребенка не избежать. Те, прежние, тоже ведь не дуры были. Тоже старались, как могли, без всяких даже полезных советов. И фиг бы им что досталось, если б детей не народили. Конечно, он сейчас не тот, плачет от любви к ней, клянется, что всю жизнь одну ее такую и искал, что она его последняя и единственная. Подводит ее к зеркалу и любуется то ею, то отражением. Никак не может глаза свои насытить. И возраст – к семидесяти. Но на двадцать – двадцать пять лет как минимум его еще хватит. Порода у них – мореный дуб. Мать его до сих пор жива и указания ей дает, как о сынке ее заботиться. А вдруг лет через двадцать ее побоку? И новую возьмет, которая еще сейчас и не зародилась даже? И будет ее о сыне просить? Все может быть запросто. То есть именно так и будет, если она поведет себя как дура по отношению к самой же себе.