– Да Саша уходила и снова возвращалась, потом снова уходила. В ней он все разломал, даже двери входной не было; всю мебель, всю технику уничтожил, даже розетки вырвал, что называется, «с мясом»; люстры сдернул; она возвращалась в эту квартиру, все восстанавливала, но он в покое ее не оставлял. Подробностей я же не знаю, Вы спросите у ее знакомой, как зовут не знаю – она, эта женщина, уж больно ей помогала все время, у нее Кризисный центр на соседней улице.

– Спасибо Вам большое, Вы мне очень помогли, – поблагодарил Павел, зная о каком Кризисном центре идет речь, и решил туда поехать. Он оказался закрытым, пришлось возвращаться в отдел.

Несколько дней прошли, можно сказать, впустую. Куда делся руководитель Кризисного центра «Надежда», никто не мог ему толком объяснить. Наташу он тоже не видел в отделении реанимации, где все в том же состоянии лежала потерпевшая Свиридова. Ее муж в отделении не появлялся. Хрулев ему так ничего и не объяснил, хотя при встрече смотрел очень загадочно, типа «не лезь куда тебя не просят, а то нарвешься».

– Капельницы, конечно, помогают поддерживать, подпитывать организм, но как долго это будет продолжаться? – вдруг, словно ниоткуда, услышала Саша женский голос. Ее глаз дернулся, голова чуть-чуть повернулась, и это не осталось незамеченным медсестрой, менявшей опустевшую капельницу у ее изголовья.

– Господи, неужели, приходит в себя! – радостно проговорил все тот же голос, послышались быстрые шаги и скрип двери. Все стихло.

Саша все еще ощущала ту острую боль во всем теле, что не давала ей сосредоточиться на чем-то другом, ее глаза все так же не открывались, веки не поднимались, словно приклеенные. Саша приоткрыла чуть-чуть рот.

– Может быть, дать ей глоточек воды? – спросила кого-то женщина. Саша не слышала, как в палату вошли дежурная медсестра и Виктор Иванович.

– Смочите ее губы, но в рот воду не лейте – может, это просто рефлекс и не более, наблюдайте. У меня там послеоперационный тяжелый, мне надо идти, – произнес мужской голос.

Не слыша давно, хотя и не представляя сколько по времени, голосов детей, которые она привыкла слышать с утра и до вечера, Саша напряглась, словно вытаскивая себя откуда-то из болота, засосавшего ее и удерживающего достаточно давно. Пока у нее ничего не получалось. И это она ощущала, толком ничего не осознавая.

Вода, попавшая на губы, приятно их освежила, губы задвигались.

– Вот и умница, – проговорил приятный женский голос, – давай выкарабкивайся, хватит лежать – молодая еще какая, дети вроде бы есть, жить надо, – подбадривающее говорила и говорила женщина.

Сознание ну никак не хотело возвращаться – где она, что с ней? Саша не находила ответа, пространство существовало, но ничем и никак не заполнялось. Словно болтаясь внутри болотной жижи, она себе не принадлежала, и как выбраться из этого – не понимала.

– Ну, ладно, полежи, главное – не отключайся, держись, вытаскивай сама себя, помогай нам, – словно понимая состояние Саши, проговорил все тот же женский голос.

– Пустите меня к жене, – вдруг разрезал тишину громкий крик в коридоре, раздался стук. Саша вздрогнула, словно чего-то испугалась, и открыла глаза.

– Боже мой, все-таки это произошло, он убил меня, – попыталась прошептать, но у нее ничего не получалось.

– А где дети? – Этот вопрос был самым болезненным и тянул ее, получается, из того болота, что засосало ее так надолго.

В палату вбежала медсестра, посмотрев ей в глаза, постаралась успокоить:

– Это мужчина к женщине из соседней палаты пришел, у нас реанимация, мы никого не пускаем.

Саша знала, что кричит ее бывший муж, что уничтожил ее жизнь и не дает ей с детьми покоя вот уже столько лет. Если он прорвется сюда, то она погибнет. А дети? – Только этот вопрос волновал ее и не давал умереть.

Павел без поручения руководства старался выяснить причины, повлекшие за собой столь тяжкие последствия, по материалам, касающимся телесных повреждений, причиненных Александре Свиридовой, все углублялся и углублялся в ее жизнь. Хрулев ушел в отпуск, а материалы так и осели у него. Понимая, что все не так просто, как показалось ему изначально, он продолжал разыскивать руководителя Кризисного центра, а в первую очередь, он выяснил в скорой помощи – откуда, с какого адреса, была доставлена в реанимацию женщина. Адрес, действительно, оказался совсем другим, не домашним.

Добраться до дома, откуда доставили избитую Александру, оказалось не так уж и просто; дом стоял на отшибе, даже нельзя было это место назвать окраиной города. Если бы это была окраина, то стояли бы хотя бы с одной из сторон дома, напрямую примыкающие к городу, а тут надо было еще поискать жилой дом между кустами, разросшимися по обочинам дороги, и деревьями, закрывающими своими кронами даже небо. И дорогой, что вела к дому, это трудно было назвать: машина еле вписывалась в колеи, углубившиеся после дождя. Павел боялся, что посадит свою машину прямо «на живот», но все же решился проехать к самому подъезду одиноко стоявшего двухэтажного дома.

Дверь подъезда не закрывалась, сказать, что дом нежилой, было нельзя, так как у подъезда на веревках «сохло» под дождем белье, на окнах висели чем-то похожие на шторы тряпки, иначе их было не назвать. Покачав головой, предчувствуя минимум информации, Павел зашел в подъезд, где в нос сразу же ударил едкий запах кошачьей мочи. Заткнув нос, он позвонил в дверь на первом этаже – реакции не было; тогда он позвонил еще в две двери напротив. Тишина вперемешку с едким запахом навевала тоску.

Осторожно поднявшись по ступенькам деревянной лестницы на второй этаж, он увидел, что одна из дверей заколочена, а значит, квартира была нежилой. Еще одна дверь квартиры была приоткрыта; заглянув вовнутрь и увидев на линолеуме в прихожей засохшую лужу крови, он понял, что нашел то, что искал.

Постучавшись на всякий случай в приоткрытую дверь и не дождавшись ответа, зашел внутрь. Следы, похожие на кровь, виднелись повсюду: мазки, брызги, капли. Было такое ощущение, что кого-то просто бросали по квартире как побитого котенка. Нужно было пригласить понятых, чтобы составить протокол, и он вышел, постучал в соседнюю дверь. На стук послышался легкий шорох, ключ в двери повернулся, дверь приоткрылась. Опуская взгляд все ниже и ниже, на уровне своих, можно сказать, колен, Павел увидел испачканное конфетой детское личико.

– Ты кто? – спросило личико.

– Родители дома? – вопросом на вопрос, стараясь не спугнуть малыша, ответил Павел.

– Нет, они на работе и придут, когда будет совсем темно.

– А в этой квартире кто-либо живет? – показав на дверь, где стены и пол были разукрашены пятнами, похожими на кровь, поинтересовался Павел.

– Нееет, там никто не живет. Там жили Ванька, Ирка и Элька, но куда-то убежали, куда – не знаю. Мамку их врачи увезли, она упала сильно.

– А где их папа?

– Да откуда же я знаю, спросите у моей мамы, когда она домой придет.

– На первом этаже кто живет?

– Бабули там живут, я видел – они в магазин ушлепали, – ответил парнишка и захлопнул дверь.

Павел стоял в растерянности, не зная, как поступить. Уехать, конечно, можно, но возвратиться сюда в темноте можно будет только на тракторе, но и выехать отсюда на его машине было нереально, и он решил вернуться в райотдел. Опечатав дверь квартиры, где, по всей вероятности, и была избита Александра Свиридова, он начал выбираться в город. По дороге он увидел, как навстречу ему идут три бабули с сумками, похоже, что нагруженными продуктами. Поравнявшись с ними, он остановил машину.

– День добрый, уважаемые, – заговорил с бабулями, но те словно и не замечая его, продолжали свой путь.

– Подождите, пожалуйста, мне нужно у вас кое-что узнать, – крикнул Павел.

– Чего орать-то, не глухие, – проговорила самая молодая, по крайней мере, на первый взгляд.

– Я не кричу, просто такой голос, я полицейский, – постарался смягчить начало разговора.

– Ааа, заинтересовались наконец— то убийством, – проговорила другая.

– Каким убийством? У вас кого-то убили?

– Да нет, я так – пошутила. По пустякам милиция к нам не ездит, так и говорят: «пустяки, мол, все это, еще машину ломать» – и не приезжают, – прокомментировала третья из них.

– А что – часто вызываете полицию?

– Да что ты все заладил – полиция, полиция! Не война же – какая там полиция! Надо же было так придумать, слышать не могу, у нас она так и осталась – милиция!

– Заткнись, Машка, в кутузку захотела? – оборвала подругу та, что помоложе.

– Чего напугалась-то? Я же пошутила, разговор поддержала, – оправдалась говорившая про полицейских бабуля.

– Скажите мне, пожалуйста, а вот квартира, в которой двери открыты ‒она нежилая? Кто в ней жил, и давно ли не живет никто?

Все трое бабулек переглянулись. Павел понял, что они явно владеют какой-то информацией, но вот будут ли они ею делиться, пока неясно.

– Это ты про квартиру, где Сашеньку побили?

– Да, расскажите, что там произошло?

– Не знаем мы ничего, не видели. Слышали, правда, что кричала она, потом все стихло. Протопали из их квартиры на улицу, а там темно, глаз выколи – не разглядеть было, кто выскочил, – проговорила одна, две другие стояли и кивали головами – мол, так это и было. Павел отметил для себя, что вместе они секрета не раскроют, надо будет разговаривать с каждой по отдельности. Теперь, конечно, докопаться до истины будет сложнее, но придется выискивать способ, как подобраться к каждой из них по отдельности. Попрощавшись, сел в машину и направился в отдел.

– Виктор Иванович, смотрите, какая женщина сильная, молодец просто, – говорила Наталья, стоя у кровати Саши.

– Да мало надежды, очень мало, не восхищайтесь. Возможно, она рефлексирует, глаза могут и непроизвольно открываться, тело двигаться, – Валерий Иванович повидал столько разных судеб и смертей, что никогда не обнадеживал ни себя, ни персонал, да и родных тоже – не обещал быстрого и точного выздоровления. А уж когда человек прооперирован по поводу раковой опухоли, страдает от травм, нужно надеяться только на чудо. Не озвучив свои предположения, ушел.

– Ну что, дорогая Александра, Вы согласны со мной, что выздоровеете, будете радоваться жизни? Сколько у Вас деток? – поправляя одеяло, разговаривала Наталья с лежащей неподвижно больной, и вдруг она увидела, как из краешка глаза у женщины на висок потекла слеза. Слезы появились и на ресницах Натальи.

– Милая Вы моя, значит, слышите Вы нас, значит, боретесь, умница; я Вам сейчас попить принесу, спрошу у Виктора Ивановича разрешения и принесу. Вы лежите, не плачьте, – погладив женщину тихонечко по плечу, Наталья вышла из палаты. Она работала в этом отделении уже несколько лет после медицинского колледжа и видела, как умирали люди, сострадала, переживала за врачей, жалела близких. Говорят, что со стажем притупляется эмоциональная составляющая, что переживать люди в белых халатах перестают, но у нее пока этого еще не получалось; она видела, как переживает Валерий Иванович и все лечащие врачи. Был у них тут один очень жесткий врач, мог голос и на больного просто так повысить, так его Валерий Иванович очень быстро из отделения выжил по-тихому, как он умеет.

Саша снова погрузилась в ту самую неизвестность, что называется «без сознания». Однако для нее реальность вернулась и была не самой простой. Все, что произошло в их семье когда-то, выглядело реальностью прямо здесь и сейчас.

Вот она стоит у окна, ждет Глеба, а тот все не возвращается; Иван еще совсем не большой, а Ира только что родилась. Она любит Глеба, только уже понимает, что не знает – за что. Синяки на ее теле практически не успевают сходить, как появляются новые. Дома Глеб ведет себя как изверг, может ударить просто так, когда проходит мимо, зато на улице он сама любезность, даже голос у него становится мягким. Хлопает входная дверь в квартире, и Саша вздрагивает, Ваня бежит к ней и прячется за нее, обхватив ее ногу руками.

– Корми, – командует Глеб.

– А ты чего как зверек смотришь? – протягивает руки к сыну, тот прячет голову в юбку мамы. Глеб хватает ребенка, тот начинает извиваться, пытается вырваться, машет руками и ногами.

– Что ты делаешь, оставь Ваню, – кричит Саша, ее сознание холодеет; понимая, что что-то сейчас будет, она подбегает к мужу, тот разворачивается, смотрит как зверь, не отпуская сына, и пинает ей в живот, она хватается за живот и сгибается от боли. В это время Глеб выходит в прихожую и подвешивает ребенка за футболку на металлический крюк для одежды.

– Ты что творишь? – пытается кричать Саша, но закрывает голову руками, понимая, что сейчас будет побита.

Глеб подходит к ней, дважды ударяет кулаком по спине и уходит на кухню. Пересилив боль, Саша, опираясь на стену, движется в сторону прихожей, где кричит ее сын. Снимая Ивана с вешалки, она прижимает мальчика к себе и несет его в спальню.

– Мама, мне страшно, папа злой, он меня не любит, – сквозь слезы твердит сынуля.

– Нет, Ваня, – успокаивает его Саша, – папа тебя любит, а это с тобой сделал не папа, это оборотень, – так старается она унять душевную боль ребенка, тот затихает и шепчет:

– Так это значит не папа бьет и тебя?

– Конечно, мой родной, это только оборотень так может делать.

– А где же в это время наш папа?

– Он на работе.

И с этого времени Иван так называет всегда отца, как только он поднимает на них руку. И бабушке с дедушкой он говорит, что снова оборотень приходил. И дальше.

Видит Саша и все ощущает на себе четко и ясно, как Глеб в присутствии Ивана, уже достаточно подросшего, бьет ее; она падает, он подходит, наклоняется и начинает руками душить, она теряет сознание – все, как наяву. Глаза ребенка полны страха, он молчит. Когда она приходит в себя, то одна дома лежит на полу, и в квартире никого нет. Сколько лежит она так, не помнит. Отлежавшись, она приводит себя в порядок, надевает свое любимое белое платье, которое очень любит сын, идет в школу. Видит, как сын, увидев ее в коридоре школы, разворачивается и бежит в свой класс, закрывая за собой дверь. Только из рассказа учительницы она узнает, что Иван подумал, что она – привидение, так как отец сказал, что она мертва, и увел его в школу.

Снова всплывают картины их жизни… Глеб – так зовут ее мужа – стоит с букетом ярких роз, кается, что был не прав, и она в очередной раз дает ему шанс исправиться. Искренне верит, что он больше не будет ее бить, у них уже двое детей, но все продолжается. Когда он узнал, что она беременна третьим, он закрыл ее дома и не выпускал всю беременность – знал уже, что у нее опухоль. Она жутко боялась, но страх за детей был сильнее всего на свете, и она жила взаперти, опасаясь за жизнь и здоровье детей.

Боль внизу живота напомнила о том, что роды начались, вызвать скорую помощь Глеб не захотел. Она просила одуматься, боялась, что не справится сама и ребенок может родиться мертвым, за саму себя страха не было.

– Помучайся, сам приму твои роды, – заверил ее и с удовольствием смотрел, как она мучается, кричит, боится, что ребенок погибнет. Это все длилось почти сутки, а в глазах мужа не было и капли жалости. Дочь на свет появилась утром, была жива и здорова, а вот сама Саша была почти в прострации. У нее уже был поставлен страшный диагноз – опухоль. Видимо, Глеб мечтал, что она помрет при родах, но мечтаниям его не удалось осуществиться. Он впоследствии всем жаловался, что Саша сама так решила – рожать дома, и он не смог ничего сделать.

И все началось тогда сначала.

Темнота кругом, запах больницы шли все это время вперемешку с эпизодами их жизни. Краем глаза, придя на секунду в сознание, Саша видела, как хлопочут около нее медики, и тут же уплывала в небытие.

Однажды в такой ссоре за нее пыталась заступиться ее мама, они с папой были в гостях. Она подскочила и пыталась оттащить зятя, когда тот схватил Сашу и начал ударять головой о стенку. Бросив жертву, Глеб развернулся и пнул с силой по ноге теще, та рухнула на пол. Тесть ‒маленького роста старичок – в это время вышел из туалета и, ничего не понимая, поспешил поднять вначале жену, а потом и дочь. Глеб, хлопнув дверью, ушел.

Она удрала от Глеба в Подмосковье. Ощущает, как с детьми едет в поезде, как мелькают за окнами чужие дома, поля и леса, радуется, что наконец-то сможет жить спокойно. Как же она ошибалась. Она сняла там квартиру, начала обустраиваться с тремя детьми и почувствовала свободу. Но ненадолго – Глеб вычислил ее и явился туда, преследовал, познакомился с хозяйкой квартиры, наговорил кучу гадостей про нее. Подкараулив в очередной раз у дома, он смог ворваться в квартиру. Иван сразу же закричал:

– Оборотень!

Дети бросились прятаться, а Глеб, в изумлении от услышанного, сразу подбежал к ней и ударил кулаком в грудь.

– Не бей, – кричала Саша, ощущая невыносимую боль, плакали дети, а он ударял и ударял ее, затем опустился на пол и застыл, словно мраморный. Так он сидел и сидел, пока сама Саша смыла кровь вначале с себя, потом с пола и со стены. Пытаясь успокоить детей, отвела их в комнату, закрыв дверь. Немного придя в себя, дети заснули.

– Уходи, что тебе от нас надо? – обратилась она к Глебу.

Тот поднял на нее глаза, все еще полные бешенства.

– Значит, я – Оборотень! Молодец, хорошо настроила против меня детей, – сквозь зубы процедил он.

– Я, наоборот, им говорю, что их папа хороший, нас любит, а бьёт оборотень, – пыталась объяснить все Саша.

– Да ты, дрянь, сама ненормальная.

– Если я ненормальная, зачем ты нас преследуешь – живи своей жизнью!

– Отдай мне детей, живи сама – как хочешь.

– Зачем они тебе, ты их никогда не любил, денег на их содержание не даешь, хотя бизнес твой тебе создала я!

– Заткнись, дура, а то убью, и дети все равно мне достанутся!

– Убьешь, дети достанутся бабушке и дедушке – моим родителям.

– Да с чего твоим? – Моим!

Все снова расплылось, осталась только нестерпимая боль в ее теле. Боль и обида за такую вот жизнь. Почему она все еще жива – Саше было непонятно; ее терзали сомнения: может, она уже умерла, а это все так – остатки памяти не дают ей окончательно уйти в мир иной? И снова она цеплялась за детей. Как они будут жить без нее, как?

Почему-то всплывает запах осени, поздний вечер, она идет быстрым шагом из магазина, боится, не появился бы Глеб, получает сзади удар по голове, шатаясь, опирается о скамейку у подъезда. Дверь подъезда открывается, и с собакой выходит соседка. В это время она слышит ласковый голос Глеба:

– Дорогая, я сколько раз говорил, не таскай такие тяжелые сумки, – он подхватывает ее под руку, берет сумку и ведет к подъезду.

– Ваш муж прав, женщине не нужно перегружать себя, это опасно для здоровья, – соглашается соседка и идет вдоль дома с собакой.

– Отстань от меня, – говорит Саша.

– Ну, ты же чуть не упала, я успел тебя подхватить, – врет Глеб.

– Чем ты меня звезданул?

– Ничем, тебе померещилось, давай доведу до подъезда, – говорит уже совсем другим тоном.

Пытаясь вырваться, отбирая сумку у Глеба, Саша входит в подъезд и тут же получает кулаком по лицу, падает; приходит в себя уже лежащей в коридоре, рядом валяются разбросанные продукты; поднимается, собирает продукты и идет домой.

– Больная в коме, – констатирует как факт доктор.

А вещи в квартире все летают и летают, что происходит – Саша понять не может. Она просит детей подняться на второй этаж их двухъярусной квартиры.

– Ты что за бардак тут развела? – кричит Глеб, – сейчас я вызову опеку, и детей у тебя заберут.

– Ты хочешь сдать их в детский дом? – не понимает Саша, – что ты прицепился?

– Ты не выпускаешь их на улицу, они все время дома, Иван в школу не ходит – тебя в психушку надо отправить, стерва.

– Ты крадешь Ивана, как только встречаешь на улице, а в школе он учится дистанционно, не твое дело. Уходи, я вызову полицию.

– Так они и приедут к тебе – на ложный вызов, – смеется Глеб.

– Всем заплатил, оборотень, – обзывает его Саша и понимает, что ей сейчас прилетит, но в это время звонит телефон Глеба, он начинает говорить:

– Привет, рад слышать, – совсем другим голосом говорит с кем-то. Саша не перестает удивляться, как он быстро умеет становиться совсем другим.

– Я понял, сейчас подъеду, без проблем, – заверяет Глеб кого-то и летит к двери со словами:

– Тебе повезло, сука! Вернусь, жди – и детей ты больше не увидишь.

Саша быстро поднимается наверх, одевает плачущих детей и уходит, по дороге понимает, что идти ей некуда. Пустота кругом, идут люди, стоят дома, а они одиноки. Снова провал.