Читать книгу «Посвящение Исиды. Том второй. Обитатели порога» онлайн полностью📖 — Гайка Октемберяна — MyBook.
image
cover



























Несколько раз я замечал этого сторожа, когда он издали с какой-то настороженностью и робостью посматривал в мою сторону. Мне что-то не верилось в рассказанную им историю про «Кота» и будильник. Он приходил для того, чтобы покричать, чтобы об этом доложили хозяевам, чтобы я потерял работу. Он приходил для того, чтобы мне так нагадить, и поэтому с такой опаской издали смотрел в мою сторону. Подобных ему ТЯНУЛО заходить к «беженцам», чтобы изо всех сил постучаться в двери тех домов, в которых они поселились, и поздно вечером, и среди ночи. Когда дверь перед такими тварями ОТКРЫВАЛАСЬ, они вели себя как ни в чём не бывало, словно никакого грохота и не было. Звук пропадал бесследно, и получалось так, словно НИЧЕГО плохого они НЕ СДЕЛАЛИ. Их как не получалось в чём-то ОБВИНИТЬ. Подобные приёмы были на вооружении у многих.

Когда этот сторож заметил, что я по-прежнему, как ни в чём не бывало, продолжал работать на пекарне, он отважился зайти ко мне ещё раз. По всей видимости, у него опять было что мне рассказать. В этот вечер по телевизору ДОЛЖНЫ были ПОКАЗАТЬ очередную серию из фильма «Горец» с Кристофером Ламбертом, и я надеялся увидеть в этом фильме что-то важное для себя.

Говорить этому сторожу на этот раз было как не о чем. Ему приходилось вспоминать о чём-то, о чём можно было сказать хоть несколько слов. Он на этот раз был подвыпившим и стал отнимать у меня время ещё до начала фильма. Сторожу всё больше и больше времени нужно было для того, чтобы сказать мне о чём-то ещё. Я надеялся, что он уйдёт, когда все слова у него закончатся. Но он не уходил. Что-то его удерживало. И почти осязаемым для меня было то, что его удерживало. Я пытался понять, что же его может так удерживать. В этом фильме я НИЧЕГО важного не заметил, потому что этот сторож время от времени мешал мне его смотреть своими бессмысленными вопросами. Сторожа что-то продолжало удерживать, когда и фильм уже закончился. Когда ему уже совершенно нечего было сказать, он стал пытаться изображать на своём лице мимикой и кривляниями то, что у него не получалось сказать. Мне хотелось, чтобы он всё-таки сам ушёл.

Наконец, он как вспомнил что-то и стал ПРОТЯГИВАТЬ мне небольшую пластиковую бутылку с самогоном, и так, словно на произнесение каких-то слов его уже НЕ ХВАТАЛО, а ещё через какое-то время его НЕ ХВАТИТ на то, чтобы продолжать вот так ПРОТЯГИВАТЬ мне эту четверть литровую бутылку. Бутылочка была НАПОЛНЕНА самогоном больше, чем наполовину. «Зачем она мне? … Оставь её у себя, потом допьёшь», – сказал я ему. А он продолжал молча мне её ПРОТЯГИВАТЬ. Когда я решил взять её у него, чтобы он перестал её так держать, он тут же отдёрнул от меня эту руку и ВПОЛНЕ отчётливо выругался в мой адрес. Голос был его неуверенным и сдавленным от того, что он ВПОЛНЕ понимал, что ДЕЛАЛ. Он явно не настолько был пьян, чтобы так мне ответить.

Это ему ОБЯЗАТЕЛЬНО надо было СДЕЛАТЬ?! Он не мог уйти, НЕ СДЕЛАВ этого или что-то подобное? Когда он в ПЕРВЫЙ раз зашёл ко мне, уже тогда им было уже задумано ОБЯЗАТЕЛЬНО мне как-нибудь нагадить. Когда он пришёл во ВТОРОЙ раз, то уже постарался нагадить. Я сорвался с места, на котором сидел, и дал ему пару пощёчин, затрещин. Он сразу СКРУТИЛСЯ в позу зародыша на настиле из досок, на котором можно было сидеть и лежать, и выронил на пол бутылку, которую прижал к себе, когда отдёрнул от меня ПРОТЯНУТУЮ ко мне руку. Ни минуты больше я не собирался терпеть присутствие этого НИЧТОЖЕСТВА. Сначала я подобрал с пола упавшую бутылку, врезал ею пару раз по его голове, чтобы он лучше запомнил, что она к нему вернулась, потом СХВАТИЛ его за шиворот и сдёрнул с настила прямо на пол и потащил его волоком через порог наружу. Снаружи я поволок его к калитке по хорошо утоптанному обледеневшему снегу. За калиткой я протащил его по дороге половину расстояния от неё до калитки в ограде детского сада и оставил его прямо на середине дороги. На нём не было ни шапки, ни кирзовых сапог. Сапоги, скорее всего, слезли с его ног, когда я его тащил. Я решил вернуться назад за сапогами и шапкой, чтобы для этой твари НИЧЕГО не осталось такого, за чем ЕЙ самой нужно будет возвращаться, и обратил внимание на то, что из окна пекарни за происходившим наблюдала Татьяна. Она не могла не слышать тех слов, которые выкрикивал этот сторож, когда во ВТОРОЙ раз он зашёл ко мне на работу. Сторож как раз и рассчитывал на то, что она или кто-то другой расскажут хозяевам про крики, но этого не произошло.

Когда я вернулся к продолжавшему лежать на дороге сторожу, сначала швырнул в него его шапкой, потом запустил в него один сапог, затем – другой. После этого вернулся назад и зашёл к Татьяне, которой стал рассказывать о том, что произошло. Через занавешенное наполовину окно было видно, как сторож стал продолжать ПОКАЗЫВАТЬ себя опьяневшим до какого-то безумия. Он стоял босиком, в одних носках, на снегу и приказывал своим сапогам подняться. Потом он босиком направился в нашу сторону, к калитке. «Вот, скотина!! Ему, наверное, мало. Сейчас я ему ПОКАЖУ!» – вырвалось у меня, когда я собрался выбежать наружу. Снаружи мне нужно было пробежать метров пять до угла, за которым можно было увидеть калитку. У калитки никого не было. Эта неожиданность меня не остановила, и я пробежал ещё метров десять-одиннадцать до самой калитки. И там увидел сторожа, который оказался уже за оградой детского сада и уходил уже от их калитки. Разве пьяный человек сможет пробежать расстояние большее, чем то, которое мне пришлось пробежать? Он же сразу бросился бежать в обратную сторону, чтобы УСПЕТЬ СКРЫТЬСЯ от меня за оградой детского сада.

А его шапка и сапоги так и остались лежать на середине дороги. Я решил подобрать эти его вещи, чтобы он потом мог бы зайти на пекарню и забрать их. У него не было столько денег, чтобы он мог позволить купить себе другие сапоги и шапку.

Утром этот сторож, уже пожилой человек, прошаркал по дороге мимо пекарни без шапки и в каких-то старых ботинках без шнурков. Я решил сказать хозяйке о том, что этот сторож может зайти за своими вещами, чтобы кому-то другому не пришлось как-то объяснять появление на пекарне какого-то постороннего. «Пусть приходит… Пусть забирает всё, что ему нужно! Не нужны мне его сапоги! Пусть забирает!» – хозяйка с такой поспешностью стала отвечать мне, чтобы поскорее СКРЫТЬСЯ от меня за той дверью, к которой она сразу направила свои шаги. Она сразу постаралась отстраниться от меня и от произошедшего. Она раз уже оставила меня один на один с болезнью, и вот уже во ВТОРОЙ раз постаралась оставить меня один на один с произошедшим. А если бы произошло что-то похуже, чем это, и с последствиями, которые могут оказаться намного худшими, что тогда? Эти хозяева тем более постараются ОБЯЗАТЕЛЬНО остаться в стороне? Зачем им чьи-то проблемы? А зачем мне нужна была такая работа?

ДВАДЦАТЬ ВТОРОГО апреля утром я узнал от Гали, что вечером будет «собрание», на котором всё ДОЛЖНЫ были ОБЯЗАТЕЛЬНО присутствовать. Это новость вызвала у меня раздражение в крови. Зачем мне это «собрание»? К чему оно было: к худшему или лучшему? У нас что-то могло прибавиться или, скорее, убавиться? Если сами хозяева позволяют себе отстраняться от всего, что считают лишним для себя, зачем мне нужно было их «собрание»? Я, может быть, и не пошёл бы на пекарню ради какого-то «собрания», но в этот вечер как раз мне и так нужно было приходить на работу.

По всей видимости, хозяева посчитали, что их положение стало достаточно прочным, и решили пойти в наступление на ту сторону, которую собрались оставить ВИНОВАТОЙ за союз с чем-то преступным. Хозяйка сорвалась с ОБВИНЕНИЯМИ в ту сторону, где стояли нанятые ими люди. Она стала говорить им, чтобы они не считали, что она с мужем деньги лопатами гребут. Она несколько раз ПОВТОРИЛА, что они не могут платить больше.

Мне не понравилось, что эта пекарня стала выглядеть таким местом, где хозяева решили ДЕЛАТЬ жизнь по своим ПРАВИЛАМ. Мне не понравилось, что хозяйка стала говорить так, словно она ВПОЛНЕ могла решать, как и с кем ей поступить, словно её решения могли имели какую-то судьбоносную роль.

Конечно, они не могли платить больше. Их дочь УЧИЛАСЬ в краевом центре, получала высшее образование на платной основе. Ей же нужно было покупать экзамены. К ней же нужно было чуть ли не каждый месяц ездить на машине, которую далеко не каждый мог себе позволить купить, если не ДВА раза в месяц, чтобы отвезти ей ПОЛНЫЙ багажник продуктов и деньги. У них ещё и сынок подрастал. Ему же нужно будет и купить машину, и дом построить. И дочке нужно будет дом построить и машину купить. На пекарне все работали на благосостояние одной семьи. И у этих, кто там работал, словно не было ни семей, ни детей, и никаких трат, чтобы эти дети могли УЧИТЬСЯ в школе. И в школе не было никаких поборов с родителей.

Чем больше эти хозяева говорили, тем больше у меня стали усиливаться подозрения, что они решили избавиться от всех, кто помогал им восстанавливать пекарню на новом месте после поджога и кто никакой платы за это не получил. Хозяин на этом «собрании» решил, что настало самое подходящее время для того, чтобы сказать им за всё СДЕЛАННОЕ только «спасибо».

На этом «собрании» все остальные молчали. И я молчал. Мне НИЧЕГО не хотелось говорить. И я стал спрашивать у самого себя о причине своего молчания. На этом «собрании» звучал язык денег и язык выгоды. Я НИЧЕГО не мог сказать на этом языке. Язык справедливости не мог звучать на этом «собрании», его, всё равно, бы не услышали. Ему там не было хода. Зачем хозяин сошёл с языка денег и сказал «спасибо»? Ради сохранения собственной выгоды?

Когда «собрание» закончилось, я бросился наружу, чтобы забежать в ту комнату, где стол телевизор, чтобы включить его. К этому времени прошло минут ДВАДЦАТЬ с начала ПОКАЗА последней серии фильма «Одиссея» (1997). И в том отрезке фильма, который ещё оставался, я обнаружил несколько жемчужин ДОЛЖНОГО.

С самого начала моей работы на пекарне я раз за разом задавался вопросом: смогу ли я по-прежнему СДЕЛАТЬ такой выбор, какой постоянно ДЕЛАЛ или из-за опасности ПОВТОРЕНИЯ всего того, что нам пришлось пережить в 1995 году, уже не смогу на это решиться? После «собрания» я собрался уйти с этой работы и не собирался с этим ТЯНУТЬ. И при этом мне прекрасно было известно о том, что другую работу найти не получится. Хотелось доработать до конца месяца, чтобы получить все триста рублей, а не ДВЕСТИ. Но мой уход в конце месяца выглядел бы не таким, как утром. Из-за каких-то ста рублей мне не хотелось начинать превращаться в СОУЧАСТНИКА того, что происходило на «собрании». Впереди у меня была ещё ночь, чтобы утвердиться в принятии окончательного решения.

Утром раньше всех пришла та, кого на «собрании» СДЕЛАЛИ ВИНОВАТОЙ настолько, чтобы уволить её в ПЕРВУЮ очередь. Ей после увольнения нужно было отработать ещё ДВЕ недели на пекарне. Она ПЕРВАЯ пришла на работу, и я ей ПЕРВОЙ сказал о принятом мной решении уйти с этой пекарни раньше, чем меня самого СДЕЛАЮТ в чём-то ВИНОВАТЫМ.

– Так ты прямо сейчас хочешь уйти? Сегодня? – спросила она меня так, словно то, о чём я ей говорил, оставалось ОТДЕЛЬНО от остального.

– Да. Сегодня. Уходить нужно вовремя. С одной стороны нужно остаться, чтобы ПОЛНОСТЬЮ получить месячную зарплату, но с другой – не хочется терять что-то более важное из-за каких-то ста рублей. Нужно именно сегодня уходить, чтобы дать этой хозяйке понять, что она не держит в своих руках чьи-то судьбы, что её деньги не имеют никакой ОПРЕДЕЛЯЮЩЕЙ силы, что мир намного больше этого её «острова». После таких «собраний» нужно ждать только какие-то придирки чуть ли не на каждом шагу. Из-за этих ста рублей потерь будет только больше. И этими ста рублями столько ДЫР ЗАКРЫТЬ не получится. Чувствуется какое-то волнение… Может, оно возникает из-за понимания, что именно сегодня НЕОБХОДИМО уходить? Мне нужно только сказать: «Я больше не приду». Сказать эти слова очень просто. Никакое волнение не сможет помешать сказать эти слова. Сначала я натаскаю мешки с мукой, а потом скажу эти слова.

К девяти часам приехал муж той, с кем я разговаривал, кого решили уволить. Её мужа приняли на работу вместо того, кого уволили в начале октября прошлого года. Ему нужно было загрузиться лотками с хлебом, который отвозился в ещё одно место, где его продавали. И он решил не останавливаться на дороге рядом с магазином, а заехал в двор пекарни, чтобы не таскать лотки наружу через узкий коридор в магазин, в котором было тесновато и нужно было поворачивать то в одну сторону, то в другую. Ему уже проще было с лотками пройти только через ДВА дверных проёма к машине, чтобы загрузить её.

Обычно, хозяйка заходила через магазин на пекарню, но в это утро она зашла с той стороны, откуда заехала машина.

– Почему ворота ОТКРЫТЫ? – набросилась она на меня с таким вопросом, слово обнаружила какое-то преступление.

– Олег заехал хлеб грузить.

– Почему он здесь его грузит?! – спросила она меня с какой-то враждебностью.

– Наверное, ему так удобнее грузить.

– Тю-тю-тю-тю… тю! – она с таким раздражением передразнила меня, словно я решил кого-то ПОКРЫВАТЬ, а из неё ДЕЛАТЬ дуру.

«Значит, я не ошибся, когда решил именно сегодня уходить», – подумал я.