Глава 2

Через час они собрались у меня, пришел и сэр Аварин Вопрошающий, хозяин здешней крепости, с сыном, бароном Тедриком, крепким и быстрым в движениях юношей. Он показался мне излишне напряженным, словно старательно сдерживает проявления метеоризма, но лицо человека достойного, сдержанного, держится и выглядит человеком воспитанным.

Если не удастся удержать город, то придется отступить в их просторный и прекрасно защищенный замок, потому они здесь по праву, как единственные местные рыцари среди городского люда.

Последним явился епископ Геллерий, с порога размашисто перекрестил нас, это чтоб не подходили поодиночке за благословением.

– Умрете или убьете, – сказал он, – будете в раю. Господь сказал: наша жизнь не страдание и не наслаждение, а дело, которое мы обязаны делать и честно довести его до конца.

В животе у Хенгеста бурчит и квакает с такой мощью, словно сто тысяч недовольных лягушек требуют у Господа даже не дождя, а хлябей небесных, желательно на сорок дней и ночей, словно они уже расселись на Арарате.

– А поесть нам дадут? – осведомился он. – А то я не успел.

Лорд Леофриг сказал с неудовольствием:

– Мы еще не разобрались, что такое мудрое сказал Господь Бог, а вы уже хотите есть!

– Хороший ужин, – возразил Хенгест уверенно, – убеждает в нашей правоте!

– Мы отбили три штурма, – сказал Хродульф, – неужели Мунтвиг предпримет четвертый?

Я буркнул:

– Если три ошибки не принесли результата, нужно пробовать четвертую.

Он вскинул брови, пытаясь понять, что я сказал, но моя мудрость не всем доступна, к тому же Меревальд заговорил о возможных приступах и прервал его попытки понять высшую астральность.

Расстелив карту, я повел пальцем от места, где расположен наш Баббенбург, и до узкой долины, что тянется до самого Варт Генца и даже заходит в него на десяток миль.

– Мне кажется, – сказал я, – у них слишком велик соблазн впереди, чтобы надолго задерживаться здесь. Как мыслите?

Хенгест поморщился, что тут мыслить, воевать надо, зато Меревальд сразу же сказал с важностью:

– Вы правы, ваше высочество.

– Вы так думаете, – спросил я, – или просто хотите похлопать по плечу?

Он не уловил сарказма, ответил серьезно:

– Если увязнут тут с осадой, в Варт Генце могут успеть собрать войска и укрепить оборону замков и крепостей. Там остался Торстейнт, у него самое большое войско, и если бы он был благородного звания, а не просто разбогатевшим лавочником…

– Постойте, – сказал я, – я слышал, Торстейнт вообще-то закаленный воин. Он с дружиной совершал набеги на Скарлянды и Гиксию…

Все верховные лорды поморщились, вместо Меревальда с достоинством ответил Хродульф:

– Правда и то, что он разбогатевший лавочник, и то, что у него самая закаленная в боях дружина во всем королевстве. Так что он может собрать людей еще больше и остановить этого оверлорда на границах Варт Генца.

Меревальд сказал с поклоном:

– А для того чтобы захватить Варт Генц, понадобится больше, чем одна армия оверлорда Гайгера. Но мне кажется, что теперь он будет бросать войска на штурм, пока не ворвется в город. Во всяком случае, завтра все увидим.

– Пока не наступит завтра, – сказал Хродульф со вздохом, – не поймешь, как хорошо было сегодня. А если бросят на приступ всю армию?

– От этого сброда отобьемся, – уверенно прорычал Хенгест. – А вот когда подойдут тяжелые части…

– Устоим, – пообещал я.

Сэр Фарард Котингем, городской глава и одновременно глава местного ополчения, возразил:

– Против всей армии? Это невозможно!

Я поправил:

– Это почти невозможно.

Он посмотрел с недоверчивым недоумением, для простых людей разницы между этими понятиями не видно, но почти все великие победы достаются тому, кто умеет видеть ничтожный шанс и воспользоваться им.

Лорды сгрудились у карты, рассматривали ее некоторое время, но, когда я положил поверх карту города, интерес к штабной работе повысился, только лорд Леофриг начал подремывать с раскрытым ртом, но иногда проглатывал муху, все-таки польза для нашего общества.

– А вот здесь, – сказал Хенгест со злым наслаждением, – если они войдут… мы их, сволочей, и накроем, искромсаем так, что не останется куска крупнее, чем их ослиные уши…

Епископ тяжело вздохнул и сказал с укором:

– Зачем же так кровожадно? Господь, вообще, сказал: возлюбите врагов своих…

– Кто возлюбит врагов своих, – сказал я твердо и ясно, – тот предатель родины!

Он сконфузился и сказал торопливо:

– Да, конечно, но Господь сказал в ином смысле, духовном, нам непостижимом пока. Это же Господь, неисповедимы его дела, мысли, слова и замыслы.

Сэр Котингем приблизился ко мне и спросил:

– Ваше высочество, но если Баббенбург падет?

– У меня столько хлопот, – ответил я замученно, – что, если город падет, я смогу начать огорчаться не раньше чем через две недели. Но, как говорит наш досточтимый епископ Геллерий, не наше дело указывать Богу, как ему следует управлять этим миром!

– Ваше высочество?

– Город не падет, – ответил я уверенно. – Скорее всего.

Они рассматривали карту города, соприкасаясь головами, епископ сказал со вздохом:

– Если хотим наслаждаться миром, приходится сражаться.

– А победа зависит только от нашей доблести, – ответил я. – Так что, отец Геллерий, победа будет за нами, мы победим!

И хотя я сам не понял глубинной связи, но это прозвучало так, что доблестнее нас не было и не будет, что для нас весьма, и все повеселели, мужчинам нужно меньше, чем женщинам, но все же нужно.

Аварин Вопрошающий и его сын все смелее принимали участие в обсуждении вариантов защиты города, особенно в тех, когда мунтвиговцы все-таки ворвутся в город, где и в каких местах можно организовать оборону, а когда вся эта чернь тут же ринется грабить богатые дома, выйти и ударить в спину, растоптать, вернуться к городской стене и заделать брешь…

Разошлись за полночь, но на рассвете я уже снова поднялся на верх стены, что над городскими вратами.

Казалось, это от пожаров небо начинает светлеть, утренняя заря слилась с заревом, наконец из самого пылающего ада поднялось солнце и, будто опасаясь обжечься, торопливо покарабкалось по выгнутой тверди небосвода.

На стене уже народ, словно всю ночь там провели, подходят все новые, а многие из тех, кто помоложе, взобрались на крыши высоких домов и колоколен.

Я слышал, как общий стон пронесся поверху:

– Идут!.. Идут… Идут, проклятые…

На горизонте показалась темная масса и захватила там всю землю от края и до края. Почудилось, сама ночь опустилась на землю и двигается в направлении города, подминая своей тяжестью остальной мир. Потом стали различимы крохотные фигурки всадников, так плотно спрессованных в единую массу, словно с севера двигается в поисках добычи миллионноголовая колония гигантских муравьев, перед которыми все бежит в ужасе, а что не успевает спастись, от тех остаются только дочиста обглоданные кости.

Я наблюдал с надвратной башни, сюда доносится и тяжелый рокот, в котором можно различить топот копыт, и людские голоса, ржание, скрип телег, бряцанье металла и еще разные звуки, происхождения которых не определить, но и они наполняют душу первобытным ужасом.

Напрягая зрение, я рассмотрел на тяжелых подводах прибывающего обоза разборные части катапульт, подвижные балки из самого твердого дерева, а это значит, еще десятки повозок отданы под зубчатые колеса из лучшей стали, а также множество рычагов, блоков, тросов и тросиков, которые предстоит собрать на массивных станинах уже на виду противника на стенах города.

Оставили их под надежной защитой, а когда прибыли мастера, тут же начали собирать как сами катапульты, так и громоздкие требушеты. Вроде бы удалось рассмотреть еще и великанские дуги гастрафаретов, но я не был уверен, что это именно они.

Вдали на холмах выросли цветные шатры, к ним подогнали повозки и перетащили довольно громоздкую мебель, а намного позже прибыли и сами военачальники с пышной свитой.

Зигфрид негромко напомнил, что здесь, на этой надвратной башне, скоро станет опасно. Над воротами еще и широкий каменный навес для лучников, тут же запас тяжелых камней, что обрушится на головы тех, кто начнет ломать ворота, потому нападающие сюда в первую очередь обрушат град стрел.

– Стрелы нас пугают меньше всего, – ответил я. – Ты небось рад, что я не лезу в схватки?

– Сердце поет, – признался он.

– А моя репутация воина?

– Вы ее уже утвердили, – заверил он. – Теперь попытайтесь утвердиться как полководец.

В лагере противника оживление, оттуда выехала группа военачальников, все с виду знатные рыцари. Вперед помчался всадник на легком коне и помахал белым флагом.

Ко мне поднялись верховные лорды Варт Генца. Хродульф сразу встрепенулся:

– Переговоры? Что они предложат?

– Выгодный контракт на закупку шерсти, – сказал Леофриг язвительно.

– Потребуют сдачи, – обронил Меревальд.

– Дадим! – сказал Хенгест браво. – Догоним и еще дадим!

Я молча повернулся и пошел вниз. У ворот несколько знатных горожан города вроде бы готовы выйти для переговоров, но я покачал головой.

– Когда говорит армия, музы молчат. Зайчик!

Мне бегом подвели арбогастра, я вскочил в седло. Ворота заскрипели, приоткрывая для меня выход. Я обернулся к Бобику.

– А ты, морда, жди!.. Я скоро.

Он вздохнул и сел толстой задницей на землю, в глазах такой укор, что я поспешно отвернулся, а Зайчик торопливо протиснулся наружу, и ворота тут же прикрыли.

Всадники остановились сразу за лагерем, лишь обозначив присутствие, а в сторону городских ворот шагом продолжал путь красивый саврасый конь с одиноким рыцарем в полных доспехах, но с обнаженной головой.

Арбогастр порывался понести вскачь, я придержал сперва, потом остановил на расстоянии двух полетов стрелы от городских стен. Всадник приближается все так же неспешно, суетливость в подобных делах недопустима, я видел, как он всматривается в меня с той же интенсивностью, как и я в него.

Ничего особенного, типичное лицо военачальника, их сразу отличаешь от остальных по выражению лица, возраст уже за средний, что нехорошо для нас, такие бывали в разных переделках, много видели и многое могут просчитать наперед.

Я ждал молча, он остановил коня в трех шагах и вскинул руку в приветствии.

– Командующий второй армией оверлорд Гайгер, – представился он, – выказывая уважение вашим попыткам отстоять город, явился лично, чтобы напомнить нехитрую истину.

– Вы остановитесь, – спросил я, – чтобы захватить город?

– Вы против? – осведомился он учтиво.

– Нет, – заверил я, – если это доставит вам удовольствие… Но почему бы вам не двинуться следом за командующим первой армией, благороднейшим графом Чарльзом Делстэйджем, что повел свои войска в глубь Бриттии и в направлении королевства Варт Генц?

– Граф Чарльз Делстэйдж, – проговорил он и посмотрел на меня странно, – в самом деле один из благороднейших лордов нашего святого воинства. Настолько чист и благороден, что и такие погрязшие в грехах люди, как я заметил в изумлении, смогли увидеть его благородство. Однако…

– Слушаю вас, оверлорд, – сказал я учтиво.

– Мы намерены взять этот город, – сообщил он, – как и другие города по дороге.

– Простите… почему?

Он ответил любезно:

– У всех, как вы понимаете, свои задачи. У графа Делстэйджа – пройти вперед как можно дальше, а у меня… гм… в общем, как вы должны понять, такой огромной армии, как у меня, сопротивляться бесполезно.

– История свободы, – напомнил я еще учтивее, – это история сопротивления.

– Вы навлечете на город великие несчастья, – сказал он предостерегающе.

– Несчастье, – ответил я ровно, – побеждается только сопротивлением.

Он внимательнее всмотрелся в мое лицо.

– Вы представляете городские власти или же… вы передовые части войск Ричарда?

– Это неважно, – ответил я небрежно. – Город устоит.

Он покачал головой.

– Сомневаюсь. Вы должны знать, что послушание гарантирует жизнь.

– Послушание, – согласился я, – и сопротивление – две добродетели гражданина. Послушание дает порядок, а сопротивление – свободу.

Он поморщился.

– Какая свобода у погрязших в грехе? Лишь свобода плоти, а мы несем свободу духа. Сдайте город, погибнет меньше людей.

– Но все-таки погибнут? – спросил я. – Почему? Ваши дикие орды будут убивать и насиловать?

Он поднял руку и торжественно перекрестился.

– Мы несем мир и Слово Божье погрязшим в грехе народам. Мы очищаем души, а кто упорствует Господу и поклоняется дьяволу, тот окончит дни на костре!

– Хороший вариант, – пробормотал я, – значит, вы рыцари Добра и Света, а мы – Зло и Тьма?.. Вы воины Господа, а мы – слуги дьявола?

Он повел плечами, но взгляд оставался ясным и твердым.

– Если и не прямые слуги, то еретики – точно. А Господь сказал, что таким он принес не мир, а меч! Мы призваны истребить ереси и возвеличить Слово Божье, а также дать надежду и защиту тем, кто даже в вашем распутном и развращенном мире остался верен Господу и его заповедям.

– Значит, – уточнил я, – если сдадим город, заполыхают костры?

– Ни один достойный человек не пострадает, – заверил он. – А если и пострадает по ошибке, его невинная душа попадет в рай!.. Зато ведьм, колдунов, развратников, мужеложцев и скотолюбцев ждет костер!

– Хорошая программа, – одобрил я несколько ошарашенно, – вообще-то мы никак не ожидали, что у вас она… такая радикальная. Честно говоря, вообще не ожидали, что у вас она вообще есть, если не считать базовые принципы демократии убивать и грабить. Скажу правду, до этой минуты и я полагал, что армия Мунтвига – лишь огромная шайка грабителей.

Он нахмурился, но проговорил с великим достоинством:

– Скоро и ваши королевства воспрянут под рукой святой церкви… после очищения их огнем веры и благочестия.

– Мне нужно будет сообщить эти новые данные совету города, – сказал я.

Он нахмурился сильнее, сказал резко:

– Хорошо. Я даю вам этот день. День, но не сутки! До наступления темноты вы должны дать ответ. До этого времени я воздержусь от приступа, потому что в боях первыми гибнут самые достойные, в то время как человеческая гниль спрячется в подвалах.

– Достойные слова! – воскликнул я.

Он коротко наклонил голову.

– До новой встречи!

Я коротко вздохнул, когда он повернул коня и поехал к ожидающим его всадникам. В разговоре я старался не выказывать сильнейшего изумления, а теперь еще прибавилась и штормовая тревога.

Меня ждали с нетерпением, все лорды уже внизу, там же епископ и несколько знатных горожан. Хродульф спросил первым еще издали:

– Что он сказал?

Я соскочил на землю, арбогастра тут же увели, Бобик посмотрел на меня с укором и побежал за ним.

– Ожидаемое, – ответил я невесело. – Предложил сдать город. Но не это важно.

– Ваше высочество? – спросил Хродульф.

– Вы будете смеяться, – сказал я, – а то и ржать, как кони лорда Хенгеста… но они считают себя силами Добра и Света, что несут Слово Божье в наш развращенный мир Юга.

Леофриг пробурчал в недоумении:

– Юга?.. А мы при чем?

Меревальд, что соображает быстрее всех, сказал ехидно:

– А ты и есть Юг. Самый настоящий! Для королевств Аганда, Сизия, Меция…

– Дурость, – сказал Леофриг.

Меревальд повернулся ко мне, темные как маслины глаза сумрачно блеснули.

– Ваше высочество, если я правильно понял, Мунтвиг идет не просто пограбить и позавоевывать, а вроде борца за идею?

– Увы.

– Это плохо, – сказал он серьезно.

Я сказал тяжело:

– Хуже не бывает. Будет не война, а кровавая бойня, как всегда, когда сталкиваются идейные люди.

Епископ смотрел на меня невесело, но что-то в его взоре таилось. Я взял его под локоть и медленно повел от ворот в сторону центра города.

– Святой отец, – поинтересовался я кротко, – выходит, войско Мунтвига не из язычников, как мы полагали?

Он взглянул на меня искоса, из груди вырвался тяжелый вздох.

– Сэр Ричард, в некоторых случаях язычники предпочтительнее заблудших христиан.

– Святой отец?

– Они христиане, – ответил он нехотя. – Но они называют себя апостольской церковью. А в ней главой является король! Разве такое возможно?.. В нашей церкви глава – Иисус. Мы не подчинены ни королям, ни императорам, никаким другим земным правителям, облеченным властью!

Я пробормотал озадаченно:

– Это круто, святой отец, если в одном кулаке военная власть, административная, судебная и церковная… Такой человек может сделать все, что возжелает!

Он перекрестил меня и сказал важно:

– Сим победиши, сын мой!

– Чем? – спросил я в лоб.

Он чуть смутился, слова его были риторическими, красивые и освященные временем, там все такие округлые, потому запнулся, сказал с затруднением:

– Ну… твоим умением сражаться и побеждать… А также этой, как ее… ага, верой в Господа и справедливостью нашего дела.

– Ну да, – согласился я, – хотя Господь все-таки обычно на стороне больших армий и воинского мастерства.

– Сын мой, – сказал он с укором и вместе с тем предостерегающе.

– Не надо, ваше преосвященство, – ответил я почти тем же тоном, – я догадываюсь, где Иисус провел те двадцать лет, о которых хорошо известно Ватикану, но о которых так старательно молчат.

Он сделал вид, что не услышал, проговорил с зарождающимся праведным гневом:

– Если они христиане, то почему Ватикан давно не получает от них десятины? Это значит, дерзостно отвернулись от церкви. Ватикан посылал к ним прелатов, но над ними поглумились, а затем изгнали!

– Недопустимо, – поддакнул я – Ни один человек не должен подвергаться глумлению…

– Тем более, – сказал он с нажимом, – служитель Господа!.. Я понимаю тебя, сын мой, ты хочешь полной справедливости, как и сказано в Священной Книге, но справедливость нужно восстанавливать постепенно. Сперва защитить от глумления священников, потом высших лордов, затем простых людей благородного сословия, а потом уже и чернь, ибо для Господа нашего нет ни королей, ни простолюдинов, а все его дети…

Я порывался было возразить, но когда он закончил, кивнул и сказал со вздохом:

– Да, святой отец, я хочу все и сразу! Господь не смотрит, кто барон, а кто землепашец, но разве мы выполняем не волю Господа Нашего?

– Его, – согласился он, – но Его волю лучше всего понимает наша святая Церковь, ибо Иисус сам основал ее и назначил святого Петра первым ее епископом и римским папой. Кому, как не Петру, лучше знать стремления и чаяния нашего Господа?

– Со времен Петра прошло много времени, – пробормотал я. – Остальные папы могут что-то истолковать не так.

Он грозно сверкнул очами и повысил голос:

– Папа непогрешим!

Я склонил голову.

– Да-да, папа прав, Мунтвига нужно остановить, а его ложную церковь как-то разрушить.

– Именно!

– Хотя я не представляю, – добавил я, – как это сделать, верующий человек не слышит доводов разума. Он будет цепляться за свою апостольскую церковь в любом случае.

Он вздохнул и перекрестил меня.

– Сын мой, когда достигнешь ее, а ты такой, убивай там всех. Господь сам разберется, кто сильно виноват, а кто чуть-чуть.

– Но невиновных нет?

Он вздохнул еще тяжелее.

– В этих проклятых войнах гибнет столько невиновных людей! Мы провинимся перед Господом, если самонадеянно начнем взвешивать степени вины заведомо виноватых в апостольской церкви. Господь сам отделит зерно от плевел, а овец от козлищ и сделает это точнее, чем мы с вами.

– Понял, – сказал я. – Я рад, что рука церкви еще крепка, а воля неколебима.