Где-то в потусторонних мирах мойры прядут полотно бытия. Когда на том его клочке, который отвечает за Латинскую Америку, встречается ниточка гнилая, тусклая, одним словом, недоброкачественная — будьте уверены, владелец этой судьбы родится в семье Буэндиа и звать его будут Хосе Аркадио или Аурелиано, а может быть Урсула, Амаранта или Ремедиос, как хромосома ляжет.
Вот мы смеёмся над наивными латиноамериканскими мыльными операми, вроде как страсти в них наигранные, чрезмерные, карикатурные. А после "Ста лет одиночества" понимаешь, что латиносы и есть такие, слегка карикатурные в своих страстях. Мы им, наверное, кажется пассивными амёбками без тени эмоций. Эту карикатурность Гарсиа Маркес доводит до гротеска, но всё же нельзя отрицать — семья Буэндиа не странная до ненормальности, наоборот, она нормальная до странности. Это типичные латиноамериканцы с их не слишком-то радостными судьбами: революционеры, домохозяйки, пылкие любовники, изобретатели, недотёпы... Целая энциклопедия человеческих характеров. Характеры слегка видоизменены, как, например, у Салтыкова-Щедрина, для более яркого эффекта. Но они всё же узнаваемы.
Чем должна быть пропитана ниточка судьбы, чтобы получился типичный Буэндиа?
Тягой к инцесту. Именно из него растут корни и семьи Буэндиа, и самого городка Макондо, чьё название приснилось фантазёру-основателю. От инцеста, верят Буэндиа, рождаются дети со свинячьими хвостами или вовсе игуаны. На протяжении всего романа игуаны и крокодилы остаются упрятанными в человеческие шкурки, но всё равно понятно, что в них кипит холодная кровь, пламень страстей берёт начало из того льда, на который смотрел малыш, будущий полковник Аурелиано. Когда свинячий хвостик всё-таки появляется, рыжие муравьи утаскивают сморщенную пустую шкурку этого уродца. Ему ещё повезло, потому что все остальные Буэндиа внутри такие же пустые, но так явно этого не видно, вот они и мучаются.
Пассионарностью. Не той, возвышенной и гумилёвской, а той, которая скорее называется "шило в заднице". Даже если Буэндиа получается спокойный и флегматичный, он фанатично предаётся какой-нибудь ерунде. Может быть, так они заполняют свою пустоту — шумом, гамом, видимостью действия.
Смертью и тленом. Со смертью у Буэндиа особые отношения, призраков в доме больше, чем живых. Кто-то после смерти стареет, кто-то молодеет, кто-то прибивается к берегу Буэндиа, чтобы умереть второй раз (а первый раз его засосало болото), а затем и третий раз, после смерти — уйти наконец. Где-то слышен клок-клок костей в мешочке, где-то полковник прислонился лбом к дереву да так и застыл, а под тем же деревом сидит престарелый основатель, который просто не обратил внимания, что помер. Кого-то перед смертью судьба скукоживает в крошечного ребёнка, так что хоронить приходится в корзинке. Кого-то присылают в ящике вместо рождественского подарка. Некоторым не везёт ещё больше, читайте, читайте, после смерти им не обрести покой.
Чудесами. Тут даже не столько заслуга Буэндиа, сколько вообще латиноамериканского народа. Даже не буду перечислять, потому что целый каталог бесовщины из романа можно издавать отдельной повестью.
Революцией. Война, бунты, либералы, демократы, восстания рабочих. Без этого не бывает Латинской Америки, увы. Золотых рыбок, волшебных магнитов и танца бабочек недостаточно для того, чтобы понять эту угрюмую, в общем-то, страну. Через все чудеса проглядывают эти чудовищные проявления реальности.
Цикличностью. Возможно нить судьбы сбивается в узелок, так что приходится вновь и вновь переживать одно и то же, только более тускло, менее масштабно. Время истончается и стареет, всё приходит в упадок, потому что если долго-долго ездить по одной и той же спирали, то рано или поздно она прорвётся, и всё сгинет в тартарары.
Одиночеством. Стоит ли раскрывать?
Много ещё чего интересного есть у Гарсиа Маркеса. Если уж браться за его прочтение, то "Сто лет одиночества" нужно ставить одной из первых книг, так много мотивов будет потом раскрыто и дополнено дальше. Хотя я прекрасно понимаю, почему многим этим книга не нравится. Уж слишком резко она пахнет чужаками, рисует непривычное. Что латиносу хорошо, то русскому — магический реализм.