Глава II

18.09.201…года. Киров.

Сергей свернул с железной дороги не направо, в сторону деревни, а налево, на запасную боковую ветку и по ней, мимо разграбленных и разрушенных кооперативных гаражей, вышел на примыкающую к заводу промзону. Завод когда-то имел всесоюзное значение: под прикрытием сельскохозяйственного машиностроения он выпускал изделия предназначенные для самых решительных и окончательных битв, но не всегда за урожай. Теперь этот завод выпускал шпингалеты, плохие дверные замки и фрезерные станки. Говорили, что в последние годы заработали линии, брошенные ещё до Перестройки, и там снова наладили выпуск разных специальных изделий крайне узкого спектра применения, но широкого воздействия. Но говорят, что в Москве кур доят.

Сам завод начался тут тогда, когда страна, любившая отмечать свой сельскохозяйственный праздник в октябре, озадачилась приобретением новых и обширных угодий. Его неустанная работа в три смены изрядно поспособствовала тому, чтоб переломить хребет неуёмному аграрию, когда тот успел подмять под себя чернозёмы и уже двинулся к чёрному золоту: подсечно-огневое земледелие принесло ему заслуженные горькие плоды.

Пройдя мимо завода, Сергей сел на скамейке конечной остановки, отдышался. Достал телефон из кармана, вышел из режима полёта и набрал номер друга:

– Гендос, здарова! Слушай, можно у тебя переночевать сегодня, а?

– Да чо ты, Серёг, какой вопрос? Ты один будешь?

– Да, один.

– Тогда, конечно, приходи. А что случилось?

– Да долго рассказывать, ерундовина одна тут вышла… Лучше при встрече, ок?

– Ну ладно, при встрече – так при встрече. Только я сейчас не у себя живу, у матери.

– Блин, а если я приду, то это удобно будет?

– Да, конечно, не парься. Она даже рада будет тебя повидать.

– Ну, раз так, то жди. Скоро буду.

Синий троллейбус, который идёт на Восток, вкрадчиво, но безапелляционно отворил двери и повёз своего пассажира долгих девять остановок через мост мимо парков, парковок и панельных многоэтажек. На пятой остановке была школа, где Сергей с Геной вместе учились. Вот за этими гаражами они с Геной сражались на палках, а спустя пару лет вместо контрольной по алгебре курили сигареты из мягкой пачки и слушали один на двоих плеер, который пел про куклу колдуна и о том, как мужики ели мясо.

Казалось, что тогда весь мир смотрел на них с ласковой осенней улыбкой и обещал порадовать ещё многими и многими солнечными днями, если у него получится и хватит пышно увядающих сил. Не хватило: листья опали, лужи замёрзли, а своего закадычного друга Сергей последний раз видел почти год назад и то как-то мельком на чьём-то дне рождения. Нет, списывались и созванивались они регулярно, но встреч Сергей избегал, потому что после смерти отца Гены видеться было, как железом по стеклу – воспоминания о похоронах до сих перед глазами стояли. Было очень страшно, что лицо друга станет таким же, каким было в тот день… Поэтому вот уже год встреч и не было.

Троллейбус снова безапелляционно отворил двери у бывшего кинотеатра «Восток» и Сергей пошёл к знакомому, но хорошо забытому дому, из которого Гена съехал лет восемь назад, чтобы снимать малосемейку и всё собираться, но так и не отважиться на ипотеку. Теперь он снова вернулся под крыло матушки.

Открытая дверь с домофоном, второй этаж без лифта. Всё тот же звонок с чирикающей птичкой, всё та же дверь, всё та же ручка… Говорят, организм человека полностью обновляется за семь лет, то есть за это время в нём не остаётся ни одной прежней клетки – ни в его костях, ни в глазах, ни в мозге. То есть человек уже не тот, каким был – он становится копией себя самого, приобретая новые или теряя свои старые качества и свойства. Вещи же остаются неизменными, точно такими, какими были в самом своём начале и поэтому лучше людей помнят прошлое. В сущности, вещи людям для того и нужны – чтобы быть рукотворным и осязаемым свидетельством того, что это прошлое действительно с ними было. Вот и Сергей сразу вспомнил шкаф, коврик, полку для обуви и весенний пейзаж маслом на стене. Как будто ничего и не изменилось. Это чувство прошло приятной немотой по сердцу и понравилось Сергею. Только радушный Гена казался каким-то потускневшим.

Из кухни радиоприёмник сообщил бравым мужским голосом: «Мы долго готовились к увеличению пенсионного возраста и подошли к этому только сейчас, в том числе потому, что созданы условия для продолжительности жизни в рамках программы 80+»

Сергей, насладившись чувством того, что время над ним не властно, наобум брякнул:

– Блин, давненько я у тебя здесь не был. Лет, наверное, десять?

– Может, даже больше… Кажется, тем летом, после выпускного, когда помогал нам обои из магазина тащить.

– Точно! Это же, значит, сколько же… Тринадцать лет, что ли? Кажется, будто вчера было, – Сергей нежно провёл ладонью по стене, как будто гладил большое и доброе животное. Наверное, Вещий Олег также прощался с любимым конём. – Обои-то те самые?

– Да, это они. Обветшали, но всё ещё ничего. Держатся.

Сергей пристально вгляделся в рисунок на стыке:

– Помню, тётя Лариса их тогда чуть не полдня выбирала, хотя там и десятка образцов не было. Ведь чуть не в лупу на них глядела, примеряясь. Скрупулёзно к делу подошла.

Радио продолжало вкрадчивым, но уверенным голосом: «…тем, кому предстояло выходить на пенсию по старому законодательству в ближайшие два года, установить особую льготу – право оформить пенсию на шесть месяцев ранее нового пенсионного возраста. Для примера, человек, который по новому пенсионному возрасту должен будет уходить на пенсию в январе следующего года, сможет сделать это уже в июле года текущего!»

– Ты ещё не видел, как мы с ней их тогда клеили – ведь целая история была! Чуть не с логарифмической линейкой каждый кусок, с радианами, с поправкой на ветер и геомагнитное поле. Она перед этим мероприятием кучу всякой литературы о ремонте проштудировала, чтобы досконально процесс понимать – я себя всё то время, что шла работа, чувствовал, как будто в лаборатории секретного института: всё по граммам, и не то, что минутам или секундам, а по терциям! Потому и ни одного стыка не увидишь – всё по орнаменту, крапинка в крапинку и ни одного подтёка. И за тринадцать лет нигде ничего не отклеилось, ни одного пузыря не образовалось. Вот только что обветшало, но это уж время. Ничего с этим не поделать.

Радио заговорило женским голосом: «Человек, который дольше сохраняет профессиональные стереотипы и дольше находится в строю, он, как правило, по своему биологическому возрасту моложе тех, кто рано оставляет профессиональную деятельность»

– Пошли кофе пить, чего тут в коридоре стоять?

Когда они вошли на кухню, Гена первым делом выключил приёмник. Потом включил чайник и, пока тот закипал, насыпал кофе и сахар в чашки. На улице было уже темно и оранжевый свет фонарей делал улицу загадочной, таинственной и манящей. Томный запах прелой листвы будоражил в душе сладостную меланхолию, а свежий ветер своею прохладой будто звал на поиски приключений: покорять ли горные вершины; бороздить просторы океанов; изобретать панацею от горя и невзгод; бороться за чье-то чужое счастье, а в итоге обрести своё…

Стряхнув приятный молочный морок, Сергей звучно отхлебнул из чашки хороший, но не такой душистый, как тринадцать лет назад, кофе:

– Кстати, где тётя Лариса? Я думал, что она, как белый человек, до пяти работает, а сейчас уже девять с копейками.

– Так она не там уже работает, в другом месте. После десяти придёт.

– А почему она с молочного комбината уволилась? Ведь начальницей немаленькой была, отделом маркетинга руководила, да? -молчание Гены Сергей принял за признание своей правоты. – Да и на работу ходить, считай, через дорогу. Или, погоди-ка… Ей ведь на пенсию вроде ещё рано?

– Ну, как тебе сказать… Ты разве не в курсе, что молочный комбинат объединился с агрофирмой?

– В курсе. Когда агрофирму пару лет назад москвичи купили, то лихо развернулись – реклама там, магазины фирменные на каждом углу. Под себя, слышал, много частников подмяли, которые оказались в сфере интересов. Слухи ходят, что главный в агрофирме с губернатором на короткой ноге. Но к Ларисе Евгеньевне это какое отношение имеет? Если фирма стала в два раза больше, то и отдел маркетинга должен стать в два раза больше, разве нет?

– Ну, во-первых, не в два, а в полтора. У агрофирмы свой отдел был, у комбината свой и у каждого свой руководитель. Теперь отдел один и двух руководителей ему не надо.

– Вот оно как… Я даже и не подумал. Но ведь она у тебя специалист большой – и по президентской программе училась, и на симпозиумы какие-то ездила?

Глаза Геннадия широко раскрылись, а раздувшиеся ноздри, казалось, втянули в себя весь воздух в округе:

– Да в девяностые без неё бы весь этот комбинат грёбаный на металлолом разобрали, чтобы в нулевые на руинах парковку с торговым центром построить! Я же знаю, что это она завод на себе вытащила. Из принципа вытащила, чтобы своё не пропадало, чтоб родное и настоящее было, а не федеральная стерильная и выхолощенная химия, которая даже не киснет. Чтобы наше село не погибло, чтобы фермеры в менеджеры и охранники не подались! – Гена ударил ребром раскрытой ладони по столешнице.

Сергей внимательно и нарочито медленно, чтоб немного охладить пыл друга, оглядел немудрящую кухоньку:

– И удержала на плаву эту баржу дырявую, а потом на голом энтузиазме вывела её во флагманы… А про агрофирму стало что-то слышно только тогда, когда туда деньги пришли столичные. С деньгами-то и дурак может.

– Дурак-то может, но если бы только в деньгах было дело. Этот последний год – просто какой-то кромешный ад: круг за кругом и дальше всё хуже. Со смерти отца началось. Мать через неделю после похорон стала его вещи разбирать и нашла какие-то древние любовные письма. Будто бес в неё тогда вселился: бегала, рвала их, кричала, а потом у неё что-то сердцем случилось – на диван упала и встать не может: тяжело дышит, за грудь держится и почему-то кашляет. Я скорую вызвал, но она в больницу ехать отказалась. Тогда врач ей валидола какого-то дал и велел в поликлинику сходить. Она потом всю ночь плакала. И ведь главное: письма всё старые, советские – я по обрывкам понял, что это отцу писали, когда он в армии служил. За каким чёртом он их хранил вообще? Потом мама пошла на диспансеризацию и крепко поругалась с терапевтом, к которому лет десять до этого ходила. Даже жалобу на него в министерство написала и в другую поликлинику определилась.

– Что ж ей врач такого сделал? Конечно, она у тебя женщина серьёзная и строгая даже, но чтоб в министерство…

– Ей предварительно поставленный диагноз не понравился. Само подозрение… Сам не знаю, она мне не сказала. Говорила потом, что если ему самому делать нечего, то пусть и ходит по невропатологам, а у неё и свои заботы есть. Но дело даже не в этом. Дело в том, что об этом как-то начальница отдела маркетинга агрофирмы прознала, а у неё племянник в полиции служит. В общем, спустя пару недель к нам приходит пьянущая соседка и давай к матери лезть, внаглую требовать денег, как будто бы та ей должна. Мать, естественно, её взашей вытолкала, но тут по лестнице поднимается полицейский. Алкашка давай кричать, мол, убивают, долг не возвращают и отправилась побои снимать. Мент тот с мамой поговорил, успокоил, мол, понятно, кто ж ту пьяницу не знает, а потому нечего и внимания обращать. Через неделю к матери на работу приходит повестка в суд по делу о побоях…

– То есть повестку не домой принесли, а на работу?

– В том и дело, что на работу. Чтобы точно прознали и чтоб матери дополнительный стресс. Мама спокойно собралась, даже мне не позвонила – думала, формальность на полчаса. Но там ей как предъявили, что на алкоголицу ту она набросилась, когда та просто по лестнице поднималась. Потом из прежней поликлиники какую-то мутную справку прислали, и поэтому выписали ей постановление на принудительное психиатрическое обследование и прямо из зала суда её под конвоем отвезли в натуральный дурдом. Телефон у неё отобрали, поэтому мы только на следующий день узнали, где она и что с ней, а пока по инстанциям ходили с жалобами и ходатайствами, то срок её обследования и прошёл.

– То есть вот так вот запросто упрятали здорового человека в психушку без права на переписку?

Гена криво и очень грустно усмехнулся: