Именно воля, а не любовь и жертвенность делали её столь покорной… Она была не такая, как Суга и Юми, и вызывала совершенно иные чувства. В Томо таилось нечто негнущееся, непобедимое, словно враг, окопавшийся в несокрушимой твердыне. Воплощённая цитадель…
При чтении «Цитадели» мне невольно приходила на ум другая книга, которую я читала где-то полгода назад. На первый взгляд у них довольно много общего: обе написаны японскими писательницами в самой середине двадцатого века, обе показывают целый исторический пласт, проживаемый страной, через призму одной семьи, а точнее даже одной женщины и ее семьи, обе странным образом сочетают в себе семейную сагу, ощутимый временной отрезок и совсем небольшой объем произведения. Главное же отличие исключительно субъективное, «Кинокава» (я говорила именно о ней) не вызвала у меня практически никаких эмоций, интересное с точки зрения изучения другой культуры чтение, познавательное и однозначно рекомендуемое мной тем, кто увлекается Японией, но вот отклика в душе не было. Сказать такого же о «Цитадели» я точно не могу, история Томо и ее домочадцев отозвалась во мне по полной, я злилась на одних и сочувствовала другим. При этом автор, рисуя картину бесправных женщин, попавших в полное подчинение самолюбивому, облаченному властью сластолюбцу, не впадает в крайности и с истинно японской сдержанностью показывает ужасы того положения, в котором оказались главные героини романа, они не кричат, не истерят, не заламывают руки и уж тем более не бросаются под разнообразные транспортные средства. Их покорность могла бы даже раздражать и вызывать неприятие, стирающее сочувствие (как это у меня было, например, с Ирэн Форсайт), уж больно не люблю я жертвенных овечек, но нет, здесь очень тонко и умело автор показывает причины такого поведения, дело не в женщинах или их характерах, дело в обществе, извращенной морали, навязанном им с самого детства паттерне. Честные, добропорядочные, жаждущие любви и нормальной семьи они не могут вырваться из тех рамок, в которые их загнали, они обречены быть несчастными...
Это было подло. Это было дурно. Отдать девочку, которой впору в куклы играть, многоопытному, познавшему все пороки этого мира мужчине — старше её! Родители знали правду и поощрили сделку. Ведь если не Сиракава, то кто-то другой… Всё равно пришлось бы продать юную плоть Суги в обмен на благополучие семьи. Суга так непорочна и ослепительно красива, что была обречена с самого начала. Её всё равно продали бы — не сюда, так в другое место. В другие руки. Рано или поздно. Томо испытала невольное чувство вины за то, что пособничала мужу в чудовищном злодеянии. Всё её существо восставало против происходящего, словно желудок отказывался принимать мясо птицы, убитой на её глазах, — пусть даже убила её не она… Ну почему, почему ей приходится быть участницей этой жестокости, столь же подлой, как работорговля?!
В таком обществе, при такой искаженной морали, нацеленной на ублажение богатых, влиятельных мужчин, выиграть могут (и то лишь на время) только хитрые, но недалекие, ищущие развлечений и удовольствий, но не задумывающиеся об этической стороне вопроса, женщины типа Мии, невестки главного героя, она приспособленка, замужем за одним, спит с другим, абсолютно не переживает, что о последнем в курсе все кроме собственно рогоносца, она играет и наслаждается своей игрой, ласково зовет престарелого любовника папочкой и выпрашивает подарки. И даже к ней нет ненависти по итогу, она еще одна жертва системы и в конце своей жизни сама это понимает, понимает, что ничего уже нельзя исправить и переиграть, никому не нужны ее признания, исповеди и раскаяние. Жаль ее мне, как и других героинь этого романа. Яркие, красивые женщины, одни сильные духом, другие слабые, со сломленной волей, все они тут жертвы. Проданная в 14 лет в наложницы Суга, прекрасный, хрупкий цветок со слабым здоровьем, которое еще сильнее ослабила слишком ранняя половая жизнь, вечно вторая, вечно барышня, а не госпожа, вечная игрушка богатого самодура. Юми, также отданная своими собственными родителями в чужую постель, разменная монета, чьей красотой и юностью можно подправить сложное финансовое положение. И, конечно же, Томо — законная жена, чье супружеское ложе пустует, так как мужу она в этом отношении после рождения двух детей уже не нужна, обреченная с еще юных лет на практически вдовью участь при живом муже, неспособная даже отыграться, заведя любовника, воспитание не позволит, страх опозорить семью, навредить детям не позволит, ее уважаешь, ее стойкости поражаешься и сочувствуешь ей чуть ли не до слез.
Томо же безоговорочно верила словам собственного мужа и жены губернатора: те, кто бунтует против власти чиновников, которым сам император своим высочайшим указом повелел денно и нощно печься о благе государства, — это подонки; они мутят народ бреднями о «правах человека» и заслуживают такого же строгого наказания, как разбойники и поджигатели. Воля императора и чиновников была для неё законом, точно так же как впитанная с молоком матери мораль: жена да повинуется мужу и господину своему, сколь бы абсурдны ни были его приказания. Томо родилась в глухой провинции Кюсю в конце правления «бакуфу» и едва умела читать и писать, так что этот кодекс был для неё своего рода щитом от житейских бурь и невзгод.
Очень сильный образ получился у автора, если под цитаделью подразумевался дом семьи Сиракава (тут кстати есть что-то от Крониновского "Hatter's Castle"), то таковым его сделал не хозяин, а хозяйка, истинная госпожа, не получившая никакого образования, но ловко управляющаяся с финансовыми делами мужа, чопорная, холодная и неприступная, но сумевшая мирно ужиться с двумя наложницами, и не просто ужиться, а, подавляя ревность, посочувствовать и даже встать на их сторону, по возможности устроив их судьбу даже после своей смерти. Сильная и очень несчастная женщина, она вызывала у меня восхищение и глубокую жалость, не могла она при таком характере и в такой ситуации быть счастливой, что бы она ни сделала, увы... Но за пределами Цитадели мир меняется, прежние моральные нормы устаревают, всесильность избранных теряет былую мощь, перемены не грядут, они уже здесь, но такие перемены не могут произойти в одно мгновение, они проникают постепенно и в итоге такие времена, как описываемые в романе, выглядят странной смесью несочетаемых вещей. Под западную музыку танцуют в европейских платьях жены и дочери японской знати, а приходя домой, стелят наложнице постель в комнате мужа. Составляется и провозглашается Конституция, дающая равноправие, но девочек из обедневших семей все также продают в веселые кварталы, в надежде что там они смогут найти себе богатого покровителя и тем обеспечить и себя и родню. Странное смутное время, его толком не видишь, о нем не много написано, но оно читается между строк, скользит фоном по истории семьи Сиракава, чувствуется отголоском их семейных событий и хочется верить в предсказание автора, что время таких как глава клана Юкитомо Сиракава уже прошло:
Неужели этот дьявол, отдавший всю жизнь борьбе с Движением за свободу и народные права, ощутил, что новый век катится на них, подобно гигантской волне прилива, и нет такой силы, что способна её остановить? А ведь когда-то он без колебаний сносил дома, мешавшие проложить дорогу, что было словно грабёж среди бела дня; он позволил отравить сточными водами всю пойму реки Ватарасэ — лишь бы успешно работали медные рудники в Асио… Всё это делалось на благо страны. Но теперь даже эта скала дала трещину… На балу Сиракава мельком видел Тайсукэ Итагаки, председателя Либеральной партии. По-видимому, Ханасима принадлежал к его окружению. Когда Унно, Ханасима и им подобные займут свои места в парламенте и начнут претворять в жизнь идею прав человека, сражение будет проиграно. Сиракава отчётливо понял это. Да, время могущественных чиновников уходит безвозвратно… И Сиракаву постигнет такая же участь, как многих сподвижников политических деятелей, время которых ушло — причём не в самом далёком прошлом. Его ждёт забвение…
